Соседи

Фатьма Ханум – это тетя Фатьма, мама братьев Рамиса, Рафиса, Расима, Раиса. Как видит меня, каждый раз говорит: "Ах, Петька, Петька, совсем большой!" Она помнит, когда я был маленький. И теперь удивляется, что я большой. Вот и сейчас, вышел я в коридор, а она говорит:
   – Очень быстро растешь!
   – Все растут одинаково, – говорю я.
   – Расти, расти, – говорит она.
   – Вас мама ждет, – соврал я.
   Мама любит беседовать с Фатьмой Ханум.
   А Фатьма Ханум с моей мамой. Они могут часами беседовать.
   – Тетя Фатьма, пойдемте к нам!
   В который раз мама рассказывает! О том, как я потерялся. Они смеются. Но я не смеюсь. Что мне смеяться! Я это много раз слышал. Раз сто или двести. Очень странные взрослые люди! Рассказывают одно и то же. Разве со мной так бывает? Каждый день у меня куча новостей. Что мне вспоминать что-то старое? Когда кругом одни новости!
   Я слышу их разговор.
   Мама: Когда он у меня родился, у него глаза были синие. А потом они стали совсем не синие. Какие-то серые. Так обидно! Вот ведь как бывает!
   Фатьма Ханум: Быстро растет...
   Мама: Да, да, да, вот я и говорю... А когда он был маленьким, он был маленьким – вот таким.., он тогда отправился гулять, он открыл сам дверь, вышел на улицу, он прошел тогда весь город, вот так наискосок весь город и остановился в скверике, как сейчас помню, была суббота, играл оркестр и под оркестр плясали взрослые. Ему это так поправилось! Он стал вместе со всеми плясать, его и нашли в таком виде: вот так – руки в бока и пляшет!
   Фатьма Ханум: Очень веселый ребенок!
   Мама: Горе мне с ним.
   Фатьма Ханум: У меня четыре.
   Мама: Я и забыла!
   Они смеются. Но я не смеюсь. Ничего тут нет смешного.
   Тетя Фатьма говорит мне:
   – А ну расскажи, как ты там танцевал?
   – Я маленький был, – говорю, – не помню.
   – Очень быстро растешь, – говорит она.
   – Сыграй-ка Клементи, – просит мама.
   Но я не хочу играть Клементи.
   – Твой папа учился, – говорит мама. – Сразу после гражданской войны... Он играл по семь-восемь часов...
   – Это я знаю, – говорю я.
   – Ну, хорошо, – говорит мама, – ну, хорошо, тогда спой Фатьме песню.
   Мама играет, а я пою:

– Солнышко ясное,
Наша жизнь прекрасная!

   Я пою с удовольствием. Я ору.
   – Подожди, подожди! – кричит мама,– сначала начнем, три, четыре!

– Солнышко ясное,
Наша жизнь прекрасная!

   Я пою во все горло.
   – Нельзя ли потише? – просит мама. – Я даже не слышу рояля.
   – Конечно, можно, – говорю я, – но тогда какой смысл?
   – Сначала, сначала! – кричит мама, – нас ждет Фатьма!
   Хорошо, что в дверь постучали. Это старик Ливерпуль. Я сразу узнал. Только он так стучит. Он, когда пьяный, стучит тихо-тихо. Почти что неслышно.
   Он крутит перед лицом руками. Как будто делает мельницу.
   – А где Володя? – говорит он.
   – Он не пришел еще, – говорит мама.
   – Он мне страшно нужен...
   – Но его нет.
   – Я хотел угостить его...
   – Вы же знаете, что он не пьет.
   – Я знаю, но вдруг... он ведь мой сосед.., он мне страшно нужен...
   – Ливерпуль, Ливерпуль, – вздыхает мама.
   – Здрасьте! – говорит он Фатьме Ханум.
   – Здравствуйте, – говорю я.
   – Здравствуй, старик, – говорит он мне.
   – Я не старик, – обижаюсь я.
   – Это не важно, – говорит он.
   – Как же неважно? – говорю я.
   – Извините, – говорит он.
   – Пожалуйста, – говорит мама.
   – Я должен вам денег, – говорит он, – не могли бы вы мне одолжить еще?
   Мама дает ему бумажку.
   – Я вам верну, – говорит Ливерпуль.
   – Конечно, конечно, – говорит мама.
   И старик Ливерпуль уходит.
   У Ливерпуля тонюсенький детский голос, бородка крючком и лысая голова. Это мама прозвала его Ливерпулем, хотя он имел другое имя. Он, кажется, был из Перу, каким-то случаем попал в Россию и навсегда остался здесь жить.
   Не люблю я, когда он пьяный. Он тогда машет руками, качается. Словно вот-вот упадет. Стариком вдруг назвал меня. Вот еще новость!
   Мама беседует с Фатьмой Ханум. Я смотрю в окно. Вижу брата. Он строит дом из песка.
   – Что ты торчишь тут? – говорит мама.
   – Так, ничего, – отвечаю я.
   Я жду папу. Вот сейчас выйдет он из-за угла. У него полны руки гостинцев. Чего только нет там! И мандарины, большие оранжевые мандарины!
   А папы все нету. Всегда так. Всегда его нету, когда его жду. Но стоит мне отойти от окна, – он появится.

Мой папа идет дирижировать

Я слышу в комнате папин голос. Он дома, а я все торчу на балконе!
   А на столе-то! Печенье, конфеты, две банки варенья, два торта, две банки компота, замечательная любительская колбаса, ветчина и яблоки, еще две какие-то коробки и другие вкусные вещи. Просто целый магазин!
   – Вот так да! – говорю. – Как ты здесь очутился?
   – Отстань от отца, – говорит мне мама, – он сегодня идет дирижировать.
   Я видел однажды, как он дирижировал. Папа тогда взял меня с собой. Я сидел в большущем зале. Все глядели на сцену. Там на сцене был папа. Он стоял спиной к залу, лицом к оркестру. И кругом было тихо-тихо. Потом папа взмахнул вверх руками, и весь оркестр как грянет! Я даже вздрогнул. Я глядел на люстры, на всех людей. Я вертел головой и все время вставал. "Что ты скачешь?" – сказали мне. "Я не скачу", – сказал я. Меня вывели силой из зала. "Я с папой, – сказал я, – он там дирижирует". "А ты не врешь?" "Что мне врать, – сказал я, – там мой папа". Меня привели прямо к папе. Спросили: "Ваш сын?". Мой папа был мокрый от пота. И волосы папины были мокрые. Я смотрел на него и не мог понять: почему папа мокрый? Папа снял пиджак. Вся рубашка была тоже мокрой. Как будто его водой облили. Он сказал: "Вот какая работа..." Я был так удивлен, что не знал, что ответить. Все время твердил: "пошли, пошли"... и тянул папу за руку.
   Громко плачет сейчас мой брат Боба. Он хочет, чтоб папа его взял с собой. Но папа его брать не хочет. Папа уже брал меня. С него хватит.
   Папа: Я сегодня иду дирижировать!
   Мама: Да, но эти заплатки...
   Папа: Какие заплатки?
   Мама: Ты забыл? Твои брюки с заплатками.
   Папа: Я ведь стою спиной к людям!
   Мама: Я ни при чем. Ты прекрасно знаешь! Помешанный на своих мандаринах! Всю зиму таскал эти ящики! Люди думают, ты сумасшедший!
   Папа: Кто думает? Ты мне его покажи!
   Мама: Все думают! Что, тут одни мандарины? Зачем два приемника? Два патефона?
   Папа: Но их же двое? Пусть слушают музыку...
   Мама: Очень им нужна твоя музыка!
   Папа: Всем нужна музыка.
   Мама: Но не в таком количестве!
   Папа: Я ведь спешу... я сегодня иду дирижировать...
   Мама: Ну так иди дирижируй!
   Папа: Выходит, что я не могу дирижировать!
   Мама: Хоть раз в жизни купил бы кастрюльку!
   Папа: Зачем мне кастрюлька? Сама покупай!
   Мама: А, значит, я виновата?.. С моим больным сердцем... с таким человеком... как можно!.. Дай, Петя, воды...
   Я бегу за водой на кухню. Даю маме пить. Ей становится лучше.
   Мама: Пусть все соседи скажут!
   Папа: Я ведь иду дирижировать...
   Мама: Пусть все соседи скажут!
   Папа: Что скажут?
   Мама: Пусть они скажут!
   Папа вздыхает. Он говорит:
   – Придется штаны одолжить у соседей.
   Мама: Кто одолжит тебе свои штаны?
   Папа: Ко мне вес прекрасно относятся.
   Все, ровно все! Например, Ливерпуль... нет, лучше я пойду к Али, он ко мне неплохо относится...
   Мама мне говорит:
   – Петя, слышишь? Вот твой папаша! Не будь таким! Будь толковым. А то, вот, точно так же, пойдешь в заплатках... куда-нибудь там... дирижировать...
   Я говорю:
   – Я никуда не пойду дирижировать.
   – Еще неизвестно, – говорит мама.
   Папа мой говорит:
   – Пойдем, Петя, со мной за штанами.
   Мы идем с папой к дяде Али. Дядя Али – папа братьев Измайловых. Он только что пришел с работы. Я видел его с балкона. Он даже мне улыбнулся. Конечно, он папе даст штаны.

Воскресенье

В стену к нам постучали Измайловы. Мы всегда стучим к ним, а они стучат к нам. Это наша связь.
   Я бегу к ним узнать, в чем дело.
   Рамис, Рафис, Расим, Раис в белых рубашках, в панамках и в синих сандалиях. Дядя Али говорит:
   – Как Володя? Не хочет ли он прогуляться с детьми? Такой вечер! Вот мы все готовы.
   Мой папа спал. Но он встал сейчас же.
   – Конечно! Конечно! – сказал он. – Немедленно! Мы идем прогуляться!
   Это так неожиданно!
   Я ищу свой костюмчик. Мой брат Боба плачет. Он сам не может одеться.
   – В чем дело? – говорит мама.
   – Скорей, – говорит папа, – вечер чудесный, Али ждет нас, дети ждут, я пойду умоюсь...
   Мой папа идет умываться.
   – Я не пойму, – говорит мама, – он же спал...
   Папа мой одевается. Я одеваю Бобу.
   – Сумасшедшие! – говорит мама.
   Вот и тетя Фатьма. Она нас торопит. У них разговоры с мамой. Им гулять некогда. Им нужно поговорить. Все кругом им мешают. Всегда не дают разговаривать.
   Мы идем на бульвар всей компанией. У нас замечательная компания! Разве лучше бывают компании? Четыре моих лучших друга – все в белых рубашках и синих сандалиях. Я в красных сандалиях, а Боба в коричневых. Боба несет заводной паровоз, а Рафис винтовку. У него замечательная винтовка. Ее сделал дядя Али. Он все может сделать – стул, стол, табуретку... У нас прошлый год была елка огромная. Мы стали ставить ее – ну никак! – елка все время падает. "Крест надо, – говорит папа, – где я возьму его?" Мы опять ставили елку в бочонок, а елка все время падает. Входит дядя Али, говорит: "У вас доски есть?" Мы говорим: "Какие доски?" "Деревянные", – говорит он. Я принес две дощечки. А он говорит: "Толще есть?" Я говорю: "Толще есть". Он говорит: "Тащи их". Он берет эти доски, раз-два и крест готов. Мы так удивились! Соседи у нас просто редкие. Мы к ним ходим. Они ходят к нам. Папа музыке учит Раиса, Рамиса, а Расим, Рафис еще маленькие. А то папа их тоже учил бы.
   Мы идем на бульвар всей компанией.
   А на бульваре народу! Море как зеркало! Играет музыка. Папа держит меня крепко за руку, а я иду по барьеру. За барьером море. Там катают на катере.
   – Кто со мной? – говорит папа. Он идет первым на пристань.
   Мы садимся в катер. Мотор тарахтит, и мы едем. А я сижу с гармонистом. Он вовсю играет. И поет просто здорово:
   Любимый город может спать спокойно...
   Я тоже пою, поют братья Измайловы. Все поют.
   С моря город наш весь в огнях. Будто фейерверк. Очень красиво!
   Только жалко, что мало катались.
   – Еще хотим! – кричат братья Измайловы. Катер подходит к пристани.
   Брат мой Боба схватился за поручни. Еле-еле его оторвали.
   Он идет и ревет на весь бульвар.
   – Прекрати, – кричит папа. – Мне это не нравится!
   Мы заходим в тир.
   Папа с дядей Али стреляют. А нам не дают. Мы стоим, смотрим, даже не просим. Мы знаем: нельзя мешать, раз люди целятся.
   – Все в десятку, – говорит папа.
   Они снова целятся, а мы смотрим.
   – А где Боба? – говорит папа.
   Мы выбегаем из тира. Папа даже забыл свою премию.
   Возле тира толпа.
   – Что случилось? – говорит папа.
   – Да вот, мальчик тут потерялся. А где живет, не знает. То есть он номер дома помнит. А улицу он забыл.
   – Где этот мальчик?
   Да разве увидишь здесь мальчика! В такой толпе! Мы, конечно, его не видим. Зато слышим, как он говорит:
   – Я забыл свою улицу...
   Ну, конечно же, это Боба!
   Ему говорят:
   – Вспоминай, мальчик, это ведь важно.
   – Сейчас, – говорит Боба, – вспомню...
   Ему говорят:
   – Ты не торопись. Вспоминай без волненья.
   А он говорит:
   – Я совсем не волнуюсь.
   Ему говорят:
   – Ты кушать хочешь?
   – Хочу, – говорит Боба.
   – Сыр хочешь?
   – Сыр не хочу.
   – А конфету?
   – Конфету хочу.
   – Тебя хорошо кормят?
   – Плохо.
   – Товарищи! Мальчика плохо кормят! Тебя очень плохо кормят?
   – Очень.
   – А чем тебя кормят?
   – Всем.
   – Значит, ты не бываешь голодным?
   – Бываю.
   – Как же ты бываешь голодным, если тебя всем кормят?
   – А я не бываю голодным.
   – Ты же сказал, что бываешь.
   – А я нарочно.
   – Зачем же ты нас обманываешь?
   – Просто так.
   – Ты всех обманываешь?
   – Всех.
   – Зачем же ты это делаешь?
   – Просто так.
   – Смотрите какой! Просто жуть! Ну и ребенок!
   Тогда папа сказал чуть не целую речь. Он сказал:
   – Товарищи! Это мой сын. Он сбежал из тира. Давайте-ка мне его сюда! Я его отец. А болтает он здорово. Это уж верно. И где только он научился болтать! Просто диву даешься! Я вижу, он вам понравился. Но я вам его не оставлю. Раз уж он мой сын.
   Тогда все расступились. Мой папа взял Бобу на плечи. Пожелал всем успехов в работе. И мы пошли домой.
   А премия в тире осталась. Тут все на свете забудешь!

Олимпиада Васильевна и дядя Гоша

Миша кривляется, строит рожи, показывает всем язык. А папа сидит с ним рядом, считает в такт: раз-и, два-и, три-и...
   Занимается папа бесплатно.
   Потому что знакомый.
   – Вы золотой человек, – говорит Олимпиада Васильевна.
   – Баловник он у вас, – отвечает ей папа.
   Она кричит сыну в ухо:
   – Где совесть? Где совесть? Где совесть у человека?
   Он перестает строить рожи. Но ненадолго.
   – Бессовестный! – кричит Олимпиада Васильевна.
   – Они все такие, – говорит папа.
   – Все бессовестные, – говорит Олимпиада Васильевна.
   Почему, думал я, его учат музыке? Почему меня учат музыке? Почему всех кругом учат музыке? Если никто не хочет? Этого я понять не мог!
   – Вот тут вам подарок, – говорит Олимпиада Васильевна.
   – Бросьте вы это, – говорит папа.
   – Нет, пожалуйста, я вас прошу.
   – Я вас тоже прошу, – отвечал ей папа.
   – Нет уж, вы позвольте...
   Папа смеялся.
   Мама моя говорила:
   – Он странный. Вы не обращайте внимания.
   – Я-то вижу, – вздыхала Олимпиада Васильевна. Она почему-то все время вздыхала.
   За ней приходил ее муж – дядя Гоша.
   Миша тотчас же вскакивал и во всю глотку вопил:
   – Конец!
   Он хотел скорее домой.
   Дядя Гоша ходил по комнате.
   – Где сейчас моряки? – орал он. – Нет сейчас моряков! Это точно. Это ведь факт!
   – Что факт? – спрашивал папа.
   – Слушайте дальше. Не перебивайте. Вы знаете голубку "Куин Мери"?
   – Не знаю, – говорит папа.
   – Так вот, я плавал на этой голубке, на этой старой посудине. Под парусами, нет, на всех парах! Мы неслись, я вас скажу – как черти! Сто восемьдесят миль в час! Как вам это кажется? Как это поется: пятнадцать человек на сундук мертвеца, го-го-го! – так кажется? Чудесная песня! Мда... так вот, это было зрелище!
   – Как интересно! – говорила мама.
   – Я был в Африке, крокодилы так, можно сказать, и лезут, но наш брат, ему карты в руки... ребята с нашей калоши...
   – Чего? – спрашивал я.
   – Ты помолчи, – говорил он мне. – Так вот, значит, о чем это я? Да! Наш корабль возил опоссумов. Для разных там зоопарков. Вы видели опоссумов? Они вылезали из ящиков, гуляли по палубе, как матросы. Мы кормили их. Вместе с ними резвились... Это милейшие звери!
   – Как они выглядят?
   – Очень мило, чертовски мило, носик кнопкой, хвостишко чудесный! А когда я был в Марселе...
   – Вы были и там? – удивлялась мама.
   – Я был везде! – отвечал дядя Гоша.
   – Интересный вы человек! – говорила мама.
   Он продолжал задумчиво:
   – Я был в Лондоне... и в Амстердаме... Забыл, кстати, про опоссумов! – Они, черти, жрут шоколад, ха-ха-ха!
   Смеялся он долго. Потом вдруг прекращал внезапно. И начинал говорить очень быстро:
   – Каир, Стамбул, языки мне даются легко, всем обязан морю, поездки, лианы, магнолии, кактусы..., как-то сербский, немецкий, французский...
   – Хватит, – просит мой папа. – Дальше не надо.
   – Нет, почему же, я не устал.
   – Я понял все, – говорил папа.
   – Ну, хорошо, – соглашался он. – Дети ваши всегда пусть заходят. Прошу! Им нужны сласти. Конфеты и прочее.
   – Спасибо, – говорил папа.
   – Счет, как в банке!
   – Спасибо, – говорил папа.
   Олимпиада Васильевна не слушала. Она была на балконе. Она не слушала дядю Гошу. Ей было неинтересно.
   Я смотрю, а папа такой усталый! У него глаза закрываются. Он хочет спать.
   Дядя Гоша все ходит по комнате. Он бьет по шкафу ладонью:
   – Как вы так живете!
   Папа: Как?
   Дядя Гоша: Ну, у вас, например, нет серванта.
   Папа: Как нет, а это что?
   Дядя Гоша: Вот этот старый ящик?
   Папа: А что?
   Дядя Гоша: Нет, я вас не пойму, ведь вам карты в руки!
   Папа: И я не пойму.
   Дядя Гоша: Я никогда не пойму, как так можно жить!
   Папа: Как?
   Дядя Гоша: Вот так.
   Мама: Да, да, да... я ему говорила...
   Дядя Гоша: Правда, тут роль играет хозяйка...
   Мама: Я виновата?
   Дядя Гоша: Я уж не знаю...
   Мама: С моим больным сердцем...
   Папа: Я вас прошу, прекратите!
   Дядя Гоша: Ведь вам карты в руки... новейший сервант... я в одном доме видел... Я вам добра желаю. Я от души, так сказать. Мне-то ведь все равно. Но на вашем бы месте...
   Папа: Что на нашем месте?
   Дядя Гоша: Я купил бы отличный сервант.
   Папа: Еще что?
   Дядя Гоша: Купил бы отличную люстру. Ведь вам карты в руки!
   Папа: Скажи, пожалуйста, почему мне карты в руки? Я совершенно не понял.
   Дядя Гоша: Ведь ты музыкант. Так сказать, эстетически – музыкальное движение души. Правильно я говорю? Я, брат, все понимаю. Я вашего брата знаю. Культурный ты человек или нет? Ведь у тебя есть деньги. Ты тратишь их не туда. Понимаешь? Они не туда идут, не туда! Ты подумай, ведь я для тебя, для твоей же пользы, ведь я тебе только добра желаю!
   А папа спит. Он уже ничего не слышит. Так и не узнает он этого! Так и будет он тратить их не туда. Так и не купит серванта, мой папа. И люстру тоже не купит. Он спит. И ничего не слышит. А то, что слышал – забыл. Что же делать. Такой человек мой папа!
   Наши гости уходят. Вздыхает Олимпиада Васильевна. А папа спит.
   Я иду закрывать за ними дверь. Даю на прощанье щелчок Мише. Он кидается дать мне ответный щелчок. Но поздно. Я быстро захлопнул дверь.
   – Красивая женщина, – говорит мама, – а Гоша такой романтичный.
   А папа спит.

На дачу

Мы все-таки едем на дачу!
   – В Москву бы поехать, – говорит папа.
   – В какую Москву? – мама не понимает.
   – Мы сошли бы в Москве на Казанском вокзале... Что, разве было бы плохо?
   – К чему это все? – мама не понимает.
   Мой папа в Москве родился. Он хочет в Москву. Он давно там не был. Он каждый год в Москву хочет. А мама не хочет. Она здесь родилась. Она любит дачу. И я люблю дачу. Кто дачу не любит! Я люблю и Москву. Кто Москву не любит! Но что же делать! На дачу мне тоже хочется.
   Мы стоим возле машины на улице. Все наши вещи в кузове. Мама с Бобой сели в кабину. Папа все говорит про Москву. Это с ним бывает.
   – Я спешу, – говорит шофер.
   Мама вдруг говорит:
   – Где подушка и чайник?
   Я бегу за подушкой и чайником.
   – Не забудь закрыть дверь! – кричит мама.
   Подушка огромная. Трудно бежать. Я теряю крышку от чайника.
   – Она где-то звякнула, – говорю я.
   – Поищите ее! – кричит мама.
   Нас провожает вся улица. Здесь, конечно, все братья Измайловы. И другие мальчишки. Они все бегут на лестницу. Ищут там нашу крышку. Шофер говорит:
   – Это мне надоело.
   – Вы же видите, – говорит папа.
   – Я то вижу, – говорит он.
   – В чем же дело? – говорит папа.
   Наконец крышка найдена, я лезу в кузов. Любой хочет ехать в кузове! Братья Измайловы едут завтра. Они едут в пионерлагерь.
   Но их повезут в автобусе. Они не поедут в кузове.
   – Отойдите! – кричу я. – Ведь это машина. А не какая-нибудь там повозка!
   – Ой, – кричит папа, – ведро забыли!
   Я бегу за ведром. Подаю ведро папе.
   – Ничего не забыли? – кричит шофер.
   К нам спешит Ливерпуль.
   – Чуть-чуть не опоздал, – говорит он.
   Старик Ливерпуль всем жмет руки.
   Мы трогаем с места.
   Все мальчишки бегут за нами. Кричат что-то и машут руками. Один Ливерпуль остался. Он стоит, смотрит нам вслед...
   А мы вовсю едем! Ветер свистит. Волосы у папы растрепались. И у меня растрепались волосы. Уже нашего дома не видно. И всех мальчишек, и Ливерпуля...
   Папа вдруг посмотрел на меня – я на папу. И мы рассмеялись. Не оттого, что растрепаны волосы. А просто так. Не поэтому. Это здорово ехать на дачу, когда папа рядом, вот здесь на вещах, вы себе не представляете!
   Жаль, что днем едем. Лучше бы ночью. Тогда наши фары горели бы. Но днем светло. Это тоже не плохо. Очень трудно сказать, что лучше!
   Вдруг я вспомнил про девочку с бантом... Эх, был бы я пиратом! Вот так мчался бы я в своей шхуне... Бьют волны, и шхуна качается... Там вдали виден корабль... В нем едет девочка с бантом... Со мной целый отряд... Я беру в плен корабль... "Ах, это вы! – скажу я, – ну, что ж, здравствуйте!" "Ой! – вскрикнет она, – дайте мне воды..." Я скажу: "Я вас всех отпускаю. Плывите себе на здоровье! Куда ваши глаза глядят..." Она скажет: "Ой, вы такой благородный! Просто дальше уж некуда! Я остаюсь с вами. Я влюблена!" "Хорошо, – скажу я, – пожалуйста, как хотите..."
   Стучит ведро о кастрюлю. Звенят ложки и вилки в мешке. Звенит крышка чайника.
   Мы выезжаем из города. Я вижу вышки. Целый лес вышек. Где-то здесь должен быть дядя Али. Может быть, он меня видит.
   Мы едем берегом моря. Лодки в море и на песке. И белые чайки над морем. И сети. И скалы.
   Мы едем сквозь виноградники. Блестит дорога на солнце. А по бокам виноградники.
   Мы едем совсем рядом с поездом. Мы мчимся, и поезд мчится – кто кого перегонит!
   Едут навстречу нам машины. Мы едем навстречу машинам.
   Идут навстречу нам люди. Мы едем навстречу людям.
   Орет осел.
   Кричат бараны и блеют козы.
   Кудахчут куры, кричит петух.
   Наша дача уже совсем рядом.

Мой папа и Алеша

Таким я не видел папу. И мама его не видела таким. Он шел странной походкой, весь в пыли, а в портфеле, в руках и во всех карманах – не сразу мы поняли, что это!
   – Это редиска! – сказал я.
   – Редиска?!
   Зачем папе столько редиски?
   Тут было чему удивиться!
   Мы стоим на веранде и смотрим на папу. Он нас тоже видит. Кричит нам:
   – Я был на базаре!
   Он очень веселый. Машет портфелем. Редиска летит во все стороны.
   Мой папа был пьяный.
   Мы это с мамой увидели.
   – Что это значит? – кричит ему мама.
   А папа! – он был таким веселым! – прошел весь двор, прямо к двери сарая, открыл эту дверь и позвал быка.
   Мама так испугалась! Еще бы! Тети Эли нет дома, ее мужа нету, они оба в городе – что же делать?
   – Иди-ка сюда, – зовет папа быка.
   Бык не идет.
   – Эй, Алеша! – кричит ему папа.
   Бык выглядывает из дверей.
   – Алеша! Кому говорю!
   Тогда бык пошел прямо к папе.
   Он идет прямо к папе, а папа кричит и ногой даже топнул, и снова редиска попадала.
   Бык спокойно подходит к папе. А папа к земле нагнулся. И собирает редиску.
   Бык ждет, когда он поднимется.
   – Эх, Алеша, Алеша, – говорит папа.
   – Уходи! – кричит мама, – скорей уходи! Пока он ест!
   А папа, он даже не слышит. Он и не думает уходить.
   – Ешь, ешь, – говорит он Алеше.
   Алеша ест с удовольствием.
   – Теперь прогуляемся, – говорит папа. Оп берет за один рог быка и тащит его прогуляться. И бык идет следом за папой.
   Папа делал круги по двору. Бык шел за ним и ел редиску.
   – Люблю лето, – говорил папа, – замечательное здесь лето. И солнце здесь замечательное. Но в Москву все же хочется. Я там родился... Там тоже есть солнце... конечно... но не в таком количестве...
   – Ты же пьяный! – кричит ему мама.
   – Сейчас я приду! – отвечает папа.
   Я хочу бежать к папе. Но мама меня крепко держит за майку.
   – Что он делает!!! – кричит мама.
   А папа не слышит. Он ходит по кругу. Бык ходит за ним. Ест редиску. И слушает папу:
   – Охота в Москву... там зимой много снегу... А летом? Ну... летом там тоже тепло. Ну, не так, как здесь... Это верно...
   Бык смотрит на папу. Редиска вся кончилась.
   – Нет, – говорит папа, – ты пойми, – солнце там тоже есть... но не в таком количестве...
   Мне почему-то смешно даже стало. Что папа все повторяет? Любой поймет, даже бык. Что он все повторяет?
   Бык как заорет! А папа его хлоп ладонью по шее. И бык замолчал.
   – Тоже мне, – говорит папа, – вздумал орать! Мы все орать можем. Ты лучше послушай. Тебе человек говорит, так ты слушай... И не ори! Так и знай. Что орешь? Тоже мне разорался!
   Бык внимательно смотрит на папу.
   – Ну, что уставился? – говорит папа. – Не написал я хорошей музыки. А почему? Сам не знаю... Хотя мне всегда хотелось... И даже сейчас очень хочется. А солнце здесь есть, это верно... А там не в таком количестве...
   Тут во двор входит дядя Багир, тетя Эля и кто-то еще.
   – Вай! – говорит тетя Эля.
   Дядя Багир кричит:
   – Бык! Смотрите!
   – А! – говорит папа, – это вы!
   – Осторожно, кричит ему дядя Багир.
   – Чепуха, – говорит папа, – все че-пу-ха... Он бросает портфель и идет прямо к нам. Бык рвет папин портфель. Летят ноты по ветру...
   – Что с тобой? – моя мама плачет. Она первый раз видит папу таким. – Что с тобой сегодня!?
   – Ничего, – говорит папа, – все Ливерпуль... Ливерпуль меня угостил... Он меня угостил. За успех... он не просто так...
   – За какой успех?!
   – Ну... как то есть? – сказал папа, – я за успех...
   Папе вдруг стало плохо.

Домой

Мы уезжаем с дачи.
   Мне очень жалко дачу. Жалко мне виноград – он еще не поспел... Жалко мне расставаться с морем...
   Но мы уезжаем. Завтра едет на фронт наш папа. Мы будем его провожать. А сейчас мы садимся в машину. И едем в обратную сторону.
   Мы едем по той же дороге. Опять еду я с папой в кузове. Но почему мне не весело? Мне даже не интересно. Хотя еду я в том же кузове. И мне могут опять все завидовать...
   – Дождь будет, – говорит папа.
   – А как же мы?
   – Так же, как и сейчас.
   – Но ведь дождь...
   – Ну и что же?
   – Но мы ведь промокнем...
   – Промокнем...
   А небо уже совсем серое. И дождь пошел.
   Папа мой достает одеяло. И мы накрываемся. Мы сидим под одеялом. А дождь хлещет и хлещет на нас. Всюду льется вода. Наши вещи наверно промокли...
   Мы почти в темноте. Я гляжу в щелку и вижу дождь – больше я ничего не вижу.
   – Дурацкий дождь, – говорит папа,– черт бы его побрал...
   – Плохо, – говорю я, – когда едешь и ничего не видишь.
   – Это верно, – говорит папа, – не очень хорошо...
   – И когда дождь тоже плохо.
   – Тоже плохо, – говорит папа.
   – И когда ноги мокрые.
   – Тоже верно, – говорит папа.
   – Почему ты так мне отвечаешь?
   – Как?
   – Ну, как-то скучно...
   – А тебе весело?
   – Нет, мне почему-то не весело...
   – Так вот и мне почему-то не весело.
   – Потому что дождь?
   – И дождь, и война. Все вместе.
   – Но мы победим? Ведь верно?
   – А как же!
   – Эх, – говорю, – интересно все же! Трах-бах! – самолеты, танки...
   Одеяло с нас чуть не свалилось. Папа поправил его и сказал:
   – Ну, ну, ну, не махай руками.
   – Тебе каску дадут? – говорю.
   – Дадут, – говорит папа, – все дадут.
   – Она ведь, наверно, железная. Даже стальная. Как ты думаешь, каска стальная?
   – Стальная, – говорит папа.
   – Ты ходи в каске, – говорю, – раз она вся стальная.
   – Обязательно, – говорит папа.
   А дождь все льет и льет.
   А мы все едем.

Папы нету

С утра наш телефон звонит.
   Все спрашивают: "Уехал?"
   "Вчера, – говорю, – уехал". "На фронт?" – спрашивают. "На фронт", – говорю. "Как жаль, – говорят, – не успели проститься!"
   Быстро мой папа уехал. Никто не успел с ним проститься. Звонят и звонят. Мамы нету. Я всем отвечаю. "Как, – говорят, – уже уехал?" "Вчера, – говорю, – уехал". "На фронт?" – говорят. "На фронт", – говорю.
   Опять звонок.
   – Ваш отец дома? – спрашивают.
   – Нет, – говорю, – он уехал.
   – А когда приедет?
   – Не скоро.
   – А куда он уехал, если не секрет?
   – Это совсем не секрет. Он на войну уехал.
   – На какую войну?
   – Вы что, не знаете, что сейчас война?
   – Некрасиво с его стороны, некрасиво!
   – Что некрасиво?
   – То, что он уехал.
   – Почему же некрасиво?
   – Он мне должен, а сам уехал.
   – Чего должен?
   – Кое-что должен.
   Тут я прямо растерялся. Просто не знал, что ответить. Словно папа сбежал на войну от него. Просто меня зло взяло.
   – Кто, – спрашиваю, – говорит?
   – Не узнал, карапуз? Ну, будь здоров! Теперь узнал. Это дядя Гоша.
   Когда меня раньше спрашивали: "Ты кого любишь?" Я отвечал: "Папу, маму и дядю Гошу".
   Но это было раньше.

Обратно домой

Обратно мы шли по шоссейной дороге. Я думал, так будет быстрее. Сначала я пел: "Солнышко ясное, наша жизнь прекрасная!" Потом на спине тащил Бобу.
   Я не мог его долго тащить, и мы сели на камень. Кругом желтая степь. Вся трава сгорела от солнца. Мчатся мимо машины. Проехал танк.
   Боба как заорет:
   – Папа едет! Вон папа едет!
   Он решил, что папа в танке. Почему он так решил, я не знаю. Он стал так орать, что я думал, он лопнет. Хотел бежать следом за танком.
   Вы бы видели, как он орал, – грузовик даже остановился.
   Шофер говорит:
   – Вы, ребятки, чего?
   – Мы, – говорю, – домой идем.
   – А малыш чего?
   – Папа наш в танке уехал, – говорит Боба.
   – Врет он все, – говорю, – ни в каком танке он не уехал. Он в вагоне уехал.
   Шофер говорит:
   – Все ясно, хотя не совсем. Ну, садитесь, живо!
   Мы сели к нему в кабину. И во весь дух помчались.
   – Значит, вы здесь одни, – говорит шофер.
   – Мы, – говорю, – к папе ездили. Мы провожать папу ездили.
   – Ах, вот оно что! – говорит шофер. – А мама где?
   – Мама дома, мы сами пошли.
   – Ну и ну! – говорит шофер.
   – Папа наш капитан Красной Армии, – говорю.
   – Совсем хорошо, – говорит шофер.
   – Он с Чапаевым воевал, – говорю.
   – Да ну! – говорит шофер.
   – Честное слово! Воевал он с Чапаевым, а Чапаева потом убило...
   – Прямо с ним рядом и воевал?
   – А как же, – говорю, – отдельно, что ли, конечно рядом!
   – Интересно, – говорит шофер.
   Ему очень понравилось, что мой папа вместе с Чапаевым воевал. Только он немножко не верил.
   – Что, не верите? – говорю. – Очень даже напрасно! А еще папа был моряком. Он на шхуне "Мария" плавал. Он эту шхуну мне рисовал. Замечательная была шхуна! Парусов – тысяча! Мачты – во! – громадные такие мачты, а нос длиннющий, длиннющий... Только это давно было...
   – Ну и ну! – говорит шофер.
   – А вообще папа мой не военный. И не моряк. Это раньше он был моряком. А сейчас папа мой музыкант. Он даже музыку пишет. Только у него не очень получается. Но он все равно пишет. А мама говорит – не стоит, раз не получается. А как вы думаете, стоит?
   – Ну и врешь же ты все, – говорит шофер. – Вроде маленький, а врать горазд.
   И шхуну приплел, и Чапаева, а тут еще эта музыка...
   – А вы, – говорю, – у Ливерпуля спросите, он вам скажет.
   – У кого?
   – У Ливерпуля.
   – Что это за Ливерпуль такой?
   – Как, – говорю, – кто такой? Ливерпуль – это Ливерпуль...
   – Я, – говорит, – с тобой разговаривать не буду, если ты мне будешь глупости говорить...
   Я говорю:
   – Вот приедем, я вас с ним познакомлю.
   – С кем?
   – С Ливерпулем.
   – Что это, попугай такой, что ли?
   – Не хотите – не верьте, – говорю, – как хотите.
   – Да ладно уж, – говорит шофер.
   – Вы что везете? – спрашивает Боба.
   – Песок, – отвечает шофер.
   Боба его про песок стал спрашивать, что за песок, есть ли там ракушки, куда этот песок везут.
   Шофер ему отвечал все в шутку, и Боба был очень доволен.
   – Я, – говорит Боба, – хочу туда, в кузов, в песок, а вы здесь езжайте, разрешите мне, пожалуйста, в песок.
   Ему, конечно, не разрешили, и он все дулся.
   Шофер нас довез до дома. Пожал мне и Бобе руки, передал привет Ливерпулю. И мы домой побежали.
   Ой, что тут было! Наша мама вся совершенно бледная.
   Сидит и плачет.
   В это время мы входим.
   Мама: Где вы были?
   Я: У папы. Там нас колбасой накормили.
   Мама: Какой колбасой?!
   Боба: Ливерной.
   Я: Там нас ливерной колбасой накормили.
   Мама: Кто накормил?
   Я: Мы ездили к папе...
   Мама: Каким образом?
   Я: На поезде.
   Мама: Боже мой!
   Я: А обратно мы шли пешком...
   Мама (кричит): Откуда вы шли пешком?!
   Я: Из Баладжар.
   Мама: Из Баладжар?!
   Я: Я видел папу...
   Боба: Я видел танки!
   Мама просит воды. Маме плохо. Я бегу за водой на кухню.