"КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём! |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » "КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём! » Дом, семья и развлечения. » Стихи
Стихи
Любопытно, что рифма как таковая, появилась лишь в 12 веке.
А до этого существовал лишь размер. Античная поэзия рифмы не знала.
В 2000-м году, решением 30-й сессии Генеральной конференции ЮНЕСКО 21 марта объявлен Всемирным днём поэзии.
Первый Всемирный день поэзии прошёл в Париже, где находится штаб-квартира ЮНЕСКО.
Апрель
Владимир Луговской
В час предутренний видишь всю жизнь позади,
Шелест, шум, голоса окружают тебя,
И забытая страсть колыхнулась в груди,
И летят журавли, в поднебесье трубя.
Посмотри на себя - ты высок и тяжёл,
Ты немало больших городов обошёл,
Ты любил и страдал, ты с друзьями дружил,
Молодое вино своей родины пил.
Но весёлое, быстрое счастье твоё,
В поднебесье трубя, унеслось в забытьё.
В час предутренний видишь всю жизнь позади.
Ты, отдавшая целую жизнь для меня,
Лёгкой тенью приди и меня поведи
В нашу юность, в страну голубого огня.
Там берёзы стоят на юру голубом,
Там несётся весна на ветру голубом,
Там, в лесу голубом, голубой бурелом.
Голубая река громыхает, как гром,
Голубеет бревенчатый низенький дом,
И луна голубая плывёт за бугром.
Там глубоких снегов голубая постель, -
Это наш голубой подмосковный апрель.
Лариса Миллер
* * *
Несовпадение, несовпадение.
О, как обширны земные владения,
О, как немыслима здесь благодать.
Как ненавязчиво Божье радение,
Сколько причин безутешно рыдать!..
Жаждешь общения – время немотное.
Жаждешь полета – погода нелетная.
Жаждешь ответа – глухая стена,
Воды стоячие, ряска болотная
Да равнодушная чья-то спина.
Что ж остается? Смириться да маяться,
Поздно прозреть, с опозданьем раскаяться…
Вечный зазор меж тогда и теперь.
Кто-то к снесенному дому кидается,
Ищет в отчаянье старую дверь.
* * *
Лариса Миллер
* * *
Нельзя так серьезно к себе относиться,
Себя изводить и с собою носиться,
С собою вести нескончаемый бой
И в оба глядеть за постылым собой
Почти задохнувшись, как Рим при Нероне.
Забыть бы себя, как багаж на перроне.
Забыть, потерять на огромной земле
В сплошном многолюдьи, в тумане, во мгле.
Легко, невзначай обронить, как монету:
Вот был и не стало. Маячил и нету.
* * *
Лариса Миллер
* * *
Мемуары, флер и дымка.
Тайна выцветшего снимка.
Дни текли, года летели,
Было все на самом деле
Прозаичнее и жестче,
И циничнее, и проще,
И сложней, и несуразней,
В сотни раз многообразней.
Ну, а память любит дымку,
Снимок тот, где все в обнимку.
Там скруглила, там смягчила,
Кое-где слезой смочила,
Кое-где ошиблась в дате,
А в итоге, в результате
Обработки столь коварной
У былого вид товарный.
* * *
Окаянные дни, окаянные дни,
Покаянные дни, причитанья одни,
Всех скорбящих и страждущих всех голоса.
А над морем скорбей – золотые леса.
Золотые леса в наших гиблых местах,
Где лишь горечь одна у людей на устах.
Над пучиною бед – золотые огни.
Окаянные… нет, осиянные дни.
* * *
Давайте в черный день подумаем о снеге,
О медленном его и неустанном беге.
Летучие снега раскидывают сети…
Давайте в черный день подумаем о свете,
О будущем – светло и ясно – о минувшем.
Огромное крыло над озером уснувшим
Отбрасывая тень, в безмолвии качнется,
И сгинет черный день, и белый день начнется.
* * *
Плывут неведомо куда по небу облака.
Какое благо иногда начать издалека
И знать, что времени у нас избыток, как небес,
Бездонен светлого запас, а черного в обрез.
Плывут по небу облака, по небу облака…
Об этом первая строка и пятая строка,
И надо медленно читать и утопать в строках,
И между строчками витать в тех самых облаках,
И жизнь не хочет вразумлять и звать на смертный бой,
А только тихо изумлять подробностью любой.
* * *
Иван Сергеевич Тургенев (1818-1883)
Стихотворения в прозе
Два четверостишия
Существовал некогда город, жители которого до того страстно любили поэзию, что если проходило несколько недель и не появлялось новых прекрасных стихов, – они считали такой поэтический неурожай общественным бедствием.
Они надевали тогда свои худшие одежды, посыпали пеплом головы – и, собираясь толпами на площадях, проливали слезы, горько роптали на музу, покинувшую их.
В один подобный злополучный день молодой поэт Юний появился на площади, переполненной скорбевшим народом.
Проворными шагами взобрался он на особенно устроенный амвон – и подал знак, что желает произнести стихотворение.
Ликторы тотчас замахали жезлами.
– Молчание! внимание! – зычно возопили они – и толпа затихла, выжидая.
– Друзья! Товарищи! – начал Юний громким, но не совсем твердым голосом:
Друзья! Товарищи! Любители стихов!
Поклонники всего, что стройно и красиво!
Да не смущает вас мгновенье грусти темной!
Придет желанный миг… и свет рассеет тьму!
Юний умолк… а в ответ ему, со всех концов площади, поднялся гам, свист, хохот.
Все обращенные к нему лица пылали негодованием, все глаза сверкали злобой, все руки поднимались, угрожали, сжимались в кулаки!
– Чем вздумал удивить! – ревели сердитые голоса. – Долой с амвона бездарного рифмоплета! Вон дурака! Гнилыми яблоками, тухлыми яйцами шута горохового! Подайте камней! Камней сюда!
Кубарем скатился с амвона Юний… но он еще не успел прибежать к себе домой, как до слуха его долетели раскаты восторженных рукоплесканий, хвалебных возгласов и кликов.
Исполненный недоуменья, стараясь, однако, не быть замеченным (ибо опасно раздражать залютевшего зверя), возвратился Юний на площадь.
И что же он увидел?
Высоко над толпою, над ее плечами, на золотом плоском щите, облеченный пурпурной хламидой, с лавровым венком на взвившихся кудрях, стоял его соперник, молодой поэт Юлий… А народ вопил кругом:
– Слава! Слава! Слава бессмертному Юлию! Он утешил нас в нашей печали, в нашем горе великом! Он подарил нас стихами слаще меду, звучнее кимвала, душистее розы, чище небесной лазури! Несите его с торжеством, обдавайте его вдохновенную голову мягкой волной фимиама, прохлаждайте его чело мерным колебанием пальмовых ветвей, расточайте у ног его все благовония аравийских мирр! Слава!
Юний приблизился к одному из славословящих.
– Поведай мне, о мой согражданин! какими стихами осчастливил вас Юлий? Увы! меня не было на площади, когда он произнес их! Повтори их, если ты их запомнил, сделай милость!
– Такие стихи – да не запомнить? – ретиво ответствовал вопрошенный. – За кого ж ты меня принимаешь? Слушай – и ликуй, ликуй вместе с нами!
«Любители стихов!» – так начал божественный Юлий…
Любители стихов! Товарищи! Друзья!
Поклонники всего, что стройно, звучно, нежно!
Да не смущает вас мгновенье скорби тяжкой!
Желанный миг придет – и день прогонит ночь!
– Каково?
– Помилуй! – возопил Юний, – да это мои стихи! Юлий, должно быть, находился в толпе, когда я произнес их, – он услышал и повторил их, едва изменив, – и уж, конечно, не к лучшему, – несколько выражений!
– Ага! Теперь я узнаю тебя… Ты Юний, – возразил, насупив брови, остановленный им гражданин. – Завистник или глупец!… Сообрази только одно, несчастный! У Юлия как возвышенно сказано: «И день прогонит ночь!…» А у тебя – чепуха какая-то: «И свет рассеет тьму»?! Какой свет?! Какую тьму?!
– Да разве это не всё едино… – начал было Юний…
– Прибавь еще слово, – перебил его гражданин, – я крикну народу… и он тебя растерзает!
Юний благоразумно умолк, а слышавший его разговор с гражданином седовласый старец подошел к бедному поэту и, положив ему руку на плечо, промолвил:
– Юний! Ты сказал свое – да не вовремя; а тот не свое сказал – да вовремя. Следовательно, он прав – а тебе остаются утешения собственной твоей совести.
Но пока совесть – как могла и как умела… довольно плохо, правду сказать – утешала прижавшегося к сторонке Юния, – вдали, среди грома и плеска ликований, в золотой пыли всепобедного солнца, блистая пурпуром, темнея лавром сквозь волнистые струи обильного фимиама, с величественной медленностью, подобно царю, шествующему на царство, плавно двигалась гордо выпрямленная фигура Юлия… и длинные ветви пальм поочередно склонялись перед ним, как бы выражая своим тихим вздыманьем, своим покорным наклоном – то непрестанно возобновлявшееся обожание, которое переполняло сердца очарованных им сограждан!
Апрель, 1878
Вдадимир Высоцкий
Аисты
Небо этого дня ясное,
Но теперь в нем броня лязгает.
А по нашей земле гул стоит,
И деревья в смоле, - грустно им.
Дым и пепел встают, как кресты,
Гнезд по крышам не вьют аисты.
Колос - в цвет янтаря, успеем ли?
Нет! Выходит, мы зря сеяли.
Что ж там цветом в янтарь светится?
Это в поле пожар мечется.
Разбрелись все от бед в стороны.
Певчих птиц больше нет - вороны.
И деревья в пыли - к осени,
Те, что песни могли, - бросили.
И любовь не для нас. Верно ведь?
Что нужнее сейчас? Ненависть.
Дым и пепел встают, как кресты,
Гнезд по крышам не вьют аисты.
Лес шумит, как всегда, кронами,
А земля и вода - стонами.
Но нельзя без чудес - аукает
Довоенными лес звуками.
Побрели все от бед на Восток,
Певчих птиц больше нет, нет аистов.
Воздух звуки хранит разные,
Но теперь в нем гремит, лязгает.
Даже цокот копыт - топотом,
Если кто закричит - шёпотом.
Побрели все от бед на Восток,
И над крышами нет аистов, аистов.
Дмитрий ВЕДЕНЯПИН
ОДУВАНЧИК
Жизнь моя в столбе бесплотной пыли,
В облаке, расплывшемся от слез,
В зеркале, которое разбили,
А оно очнулось и срослось.
В комнате, как в солнечном осколке
Озера, сверкающего сквозь
Листья и ослепшие иголки,
Пляшут пряди солнечных волос;
Рыбаки спускаются по склону
По траве, блестящей от росы;
Папа говорит по телефону,
Обреченно глядя на часы.
Даже в зимней обморочной давке,
В стеклах между варежек и шуб
Тонкие секунды, как булавки,
Падают, не разжимая губ;
Но не зря в серебряном конверте
Нас бесстрашно держат на весу –
Как от ветра, спрятавшись от смерти,
Одуванчик светится в лесу.
1994
ГРОЗА
Серебряная солома
Бьется в окно.
Бледная, как полотно,
Комната глохнет от грома.
1986
Дмитрий ВЕДЕНЯПИН
ПИСЬМО
То серебристый дождь, то ватный коридор
Ночной гостиницы, то голубь над ковчегом,
То утренний туман, то монастырский двор,
То избы вдоль шоссе, засыпанные снегом;
То роща, где меня окликнул почтальон,
Я подошел, и он подал с велосипеда
Письмо, и тут же мир раздвинулся, как сон,
В котором быль уже не отделить от бреда.
Все стихло: море, лес, сорочья трескотня,
Домотдыховская игра аккордеона;
В трех метрах от земли порхали без меня
Надорванный конверт и призрак почтальона;
Над ними в вышине, светясь, парил покой,
Мелькали, как стрижи, подарки и утраты,
Признательность и страх, что я своей рукой
Вписал и текст письма, и имя адресата.
1987
* * *
Надо постучаться – и отворят.
Снег, шурша, мелькает над полотном.
В вертикальном небе зарыт клад.
Демон знает о нем.
Человек стоит на краю перрона
Навытяжку перед судьбой.
Чтобы отнять золото у дракона,
Нужно вступить с ним в бой.
Снег лежит – как покров бессилья...
Главное – не побежать назад!
У дракона фиолетовые крылья,
Неподвижный мертвый взгляд.
Главное – крикнуть дракону: "Нет!"
Крикнуть: "Убирайся!" ночному бреду...
Просыпаясь, мальчик видел свет,
Чтобы взрослый смутно верил в победу.
1988
Габдулла Тукай - Стихи
Как я горд, народ прекрасный,
Что тебе принадлежу!
Быть хочу твоим поэтом,
За тебя стоять стеной.
Близок сердцу дух народный,
Я мечтаю, край родной,
Жить с тобой одной печалью
Или радостью одной
Чувства выше нет на свете,
Чем любовь к тебе народ,
Одержим одной я страстью -
сердцем быть всегда с тобой.
Беседа
Когда порой с тобой сижу вдвоем,
Смотря в глаза, как в темный водоем,
Ты речь заводишь, как дитя болтая
О всём, что видела сегодня днем.
Когда я глаз от глаз не отвожу,
Молчу и лишь «да, да!» на всё твержу,
Ты думаешь, что я всё понимаю,
Поскольку я, как статуя, сижу.
Нет! Смысл рассказа темен для меня,
Не слушаю, да и не слышу я.
Обиделась бы ты, узнав про это,
Что целый час рассказывала зря.
Любовь моя! Какой глубокий вздор
Твой бедный повседневный разговор.
О, лучше бы «люблю» ты мне сказала,
Пускай бы это говорил твой взор!
Так ты болтаешь целый час почти,
А от тебя мне глаз не отвести,
И красота твоя в любое время
Меня вольна, как чудо, потрясти.
Не слышу ничего. Гляжу ей в рот
И ловко притворяюсь, что, мол, вот
Как интересно слушать. И мне страшно,
Что всё расскажет, встанет и уйдет.
По-моему, ты ангел. Грязь земли
Не для тебя. Но и в земной пыли
Светла ты. Я с тобою рядом низок.
Твой дом на небе, от земли вдали!
Ты создана, чтобы любимой быть,
Чтоб радостно и глубоко любить.
О, как ты, нежная, могла мне сердце
Угрюмой безнадежностью пронзить?
Поверь, цены не знаешь ты себе,
Найдешь ли горе ты в земной судьбе.
Зачем тебе нужны заботы жизни?
Они не для тебя, не по тебе!
Храню внимательный, спокойный вид,
А сердце рвется, сердце к ней летит,
И тянется рука ее потрогать руку.
«Нельзя!» – рассудок робкий говорит.
Но вот конец блаженству моему.
Уходишь: сердце падает во тьму.
Моей печали безысходной не поймешь ты,
Коль даже догоню и обниму.
Любовь
Не бывать цветам и травам, если дождик не пойдет.
Что ж поэту делать, если вдохновенье не придет?
Всем известно, что, знакомы с этой истиной простой,
Байрон, Лермонтов и Пушкин вдохновлялись красотой.
Веди пока не искромсает сердца нам любви клинок,
Что такое наше сердце? – Просто мускулов комок.
От зубов твоих слепящих я стихи свои зажег.
Разве жемчугу морскому уступает жемчуг строк?
Всех сородичей-поэтов я оставлю позади.
Бич любви, свисти нещадно и вперед меня веди!
Я б от царства отказался. Что мне толку в царстве том?
Чем над миром быть владыкой, лучше стать любви рабом.
О, как сладки муки эти, муки тайного огня!
Есть ли кто-нибудь на свете, понимающий меня?
Нет! Со мной из всех влюбленных не сравнится ни один.
Я люблю стократ сильнее, чем Фархад любил Ширин.
Странная любовь
Какой-то человек, жарою истомленный,
Решил облить себя ведром воды студеной.
Разделся догола, но сам с собой лукавит:
Он то берет ведро, то снова наземь ставит.
И зной его томит, и боязно бедняге –
Его приводит в дрожь мысль о холодной влаге.
Но вот решился он: на миг ведро блеснуло,
И воду в сторону, через плечо, плеснул он.
Взгляни на чудака: свершив такое дело,
Он счастлив, то вода… не брызнула на тело!
Я потому пишу, что случай данный –
Подобие моей любви, такой же странной.
Я горячо влюблен, но как-то бестолково:
Любимой сторонюсь, как чудища лесного.
При встрече не смотрю, ее не вижу будто,
Не выдаю себя, хотя на сердце смута.
Подписывая стих, чужое ставлю имя,
Боюсь: она поймет, что ею одержим я.
Она заговорит – я холодно отвечу,
Хоть втайне я горю, едва ее замечу.
Я слышал, что она уехала отсюда,
И что ж? К ней от меня помчалась писем груда?
Какое там! Чудак, я рад, забыл тревогу.
« Исчезла, не узнав,– твержу,– и слава Богу»!
Исчезла, не узнав… А, может быть, и знала?
Для виду только мне ни слова не сказала?
Не понимаю я. И понимать не жажду.
Ей под ноги стихи я подостлал однажды.
Пусть до дому дойдет, топча дорожку эту,
О большей милости и не мечтать поэту!
О свободе
Куда цензуры делся гнет,
Гоненья, рабства и разброд?
Как далеко за этот год
Все унеслись невзгоды!
Татарин, русский ли - взгляни:
Теперь права у всех одни;
Зипун и фартук в наши дни
Узнали вкус свободы.
Закрыт цензурный комитет,
Чернилам красным сбыта нет,
И обанкротились восслед
Чернильные заводы.
Немало в стычках боевых,
Джигитов гибло молодых,
Запомнит мир, что кровью их
Политы воли всходы.
Студенты - львы родной земли -
За вас на виселицы шли,
Навечно силу обрели,
Сражаясь в эти годы.
Шли гордо, жертвуя собой.
Не плачем - песней боевой
В час оглашались роковой
Их казематов своды.
Уже не надо нам молчать -
Ведь с наших уст снята печать,
И соловьев своих опять
Услышали народы.
Свободны перья и умы.
Всем павшим благодарны мы,
Восставшим против зла и тьмы
Борцам стальной породы.
Мир благородным душам их!
Ценой великих мук земных
Они для нас - для всех живых
Зажгли зарю свободы.
*** 1905 год
Слово друзьям
Послушайте, друзья, вы речь мою,
И на мотив «Юсуф - Якуп» я вам спою.
Прорехи нации родной я все зашью.
Чернила - нить моя, перо - игла теперь.
Возьмемся за руки, друзья, вперед пойдем, -
И как живет другой народ, тогда поймем,
Чтоб мир культуры был и нам - родимый дом,
Трудна дорога, но вперед шагнем теперь.
Не будем походить на скот, чей разум спит.
Взобраться на тропу свою - нам долг велит.
Томится жаждою воды - позор и стыд.
Простор свободных вод шумит, как гром, теперь.
Паук-чиновник нашу кровь пил много лет.
Те годы не вернутся вновь, простыл их след!
Дней лучезарных ясен свет, прекрасен свет.
Свободы солнце греет нас лучом теперь.
У всех народов на уме теперь одно:
Шлют депутатов в Петербург - так решено.
И вот дошел до нас черед, и нам дано
Избрать посланца, - мы его пошлем теперь.
Мы зорких изберем людей, наш долг таков,
Немного царский манифест нам дать готов.
Хоть цену знаем мы ему, без лишних слов, -
Все то, что мы сумеем взять, возьмем теперь.
Мы наших мулл не затрудним в таких делах.
Немало дел им поручил своих аллах.
Мы не оставим дел мирских у них в руках,
Джигитов просвещенных мы найдем теперь.
Свобода гордо распахнет нам дверь свою,
И будем мы тогда в счастливом жить краю,
Увидим мы народа дружную семью,
И знайте - в этот рай земной войдем теперь.
*** 1905 год
О единстве
Его величеством царем
От мук все спасены кругом:
Тревожен смутой, мятежом,
Царь волю дал навеки.
Пусть нам свобода впрок пойдет!
Зазнайство - прочь! Пускай народ
Разумно пользу извлечет
Из равенства навеки.
О мой народ, глаза раскрой:
Мир изменяет облик свой!
Довольно спать! Над головой
Заря взошла навеки.
Упрямых жалко мне слепцов:
Очнитесь вы в конце концов!
Услышьте будущего зов,
Ждет счастье нас на веки.
Изгнать вражду пора пришла.
Друзья, - разделены тела.
Но души мы, не помня зла,
Объединим навеки.
Свет будет - хоть еще темно!
Мы даже яблоко одно
Должны делить на всех равно,
Дружней сплотясь, навеки.
Сойдемся вместе на совет,
Идти вразброд нам смысла нет;
Невежеству - в нем корень бед -
Закроем путь навеки.
Доколь татарам в спячке быть,
И стрелами друг в друга бить,
Взамен того, чтоб укрепить
Союз один навеки?!
Вперед, единства путь избрав,
В товариществе крепче став,
Как две руки в один рукав
Продетые на веки!
*** 1905 год
В саду знаний
В цветнике науки, братья, не пора ли нам гулять,
Чтоб людей даже духов, нашим счастьем удивлять?!
Чтоб народа свеьлый разум до восьмого неба мог
Вознестись и нас навеки осчастливил грозный бог?!
Будем каяться, татары! Долгий сон прервется пусть.
Мы должны вступить, о братья, на прогресса мудрый путь.
В список диких и отсталых пусть никто нас не внесет,
Мы в порыве благородном будем двигаться вперед.
Есть у нас права, о братья, так скорей дождемся их!
Только доводами можно в этом убедить других.
Пусть поверят все народы в то, что есть булгар земля,
Пусть о зависти бледнеют, наши доблести хваля!
Мы, усилья умножая, будем книги выпускать,
Побеждая светлой силой темноты слепую рать.
Пусть растут труды науки с каждым днем - во много раз,
Пусть на ниве просвещенья увенчает слава нас!
Чтение газет полезно - это знают все давно,
Так давайте жить как люди - и достойно и умно!
Только знанья правят миром, им не правят дети тьмы.
Прочь, невежество и спячка! Пробуждаемся и мы.
Вас, друзья, благославляю, дети века своего,
Века знания питомцы и хозяева его.
Наши юные герои за перо взялись уже,
И следов былого горя не найти в моей душе.
*** 1905 год
О перо!
О, перо! Пусть горе сгинет, светом радости свети!
Помоги, пойдем с тобою мы по верному пути!
Нас, в невежестве погрязших, нас, лентяев с давних пор,
Поведи к разумной цели, - тяжек долгий наш позор!
Ты возвысила Европу до небесной высоты,
От чего же нас, взлосчастных, опустила низко ты?
Неужели быть такими мы навек обречены
И впостылом униженьи жизнь свою влачить должны?
Призови народ к ученью, пусть лучи твои горят!
Объясни глупцам, как вреден беспросветья черный яд!
Сделай так, чтобы считали черным черное у нас!
Чтобы белое признали только белым - без прикрас!
Презирай обиды глупых, презирай проклятья их!
Думай о народном благе, думай о друзьях своих!
Слава наших дней грядущих, о перо, - подарок твой.
И, удвоив силу зренья, мы вперед пойдем с тобой.
Пусть не длятся наши годы в царстве косности и тьмы!
Пусть из мрака преисподней в царство света выйдем мы!
Всех краев магометане охают из года в год:
«О, за что судьбою черной был наказан наш народ?!»
О, перо, опорой нашей и величьем нашим будь!
Пусть исчезнет безвозвратно нищеты и горя путь!
*** 1906 год
Gosudarstvennaya Dumağa
Nik tiz betteñ sin, Duma,
Nik cir-irek almadıñ? -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Eşlägän eşeñ buma?
Nik bik yäşläy qartaydıñ soñ,
Nik mäñgegä qalmadın? -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Eşlägän eşeñ buma?
Nik bezne qızğanmadıñ soñ,
Qollıqtan qotqarmadın? -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Eşlägän eşeñ buma?
Zalim başlıqlarnı totıp,
Nik yörägen yarmadıñ? -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Eşlägän eşeñ buma?
Nik quıldıñ sin üzeñ soñ,
Nik qumadıñ üzlären? -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Eşlägän eşeñ buma?
Nik baş bökteñ zalimnärgä,
Nik tıñladıñ süzlären? -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Eşlägän eşeñ buma?
Al-yalanğaç mujiklarğa
Qayda irek, qayda cir? -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Eşlägän eşeñ buma?
Biräm, dideñ, wäğdä birdeñ;
Kürsät cireñ? Qayda? Bir! -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Eşlägän eşeñ buma?
Deputatlarnı qudılar,
Çerki tösle köş tä köş! -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
İtkän ğäyräteñ buma?
Samıy vajnıy general da
Tülke kürsätte kükeş, -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Qilğan ğäyräteñ buma?
Äydä, dustlar, ber tibränik,
Aqnı täñre yaqlar bit, -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Barlıq ğäyräteñ buma?
Qaranı ber kön karaltıp,
Aqnı ber kön aqlar bit, -
Ax sin, Duma, Duma, Duma,
Eşlägän eşeñ buma?
(C) Ğabdulla Tuqay, 1906
Kitmibez!
Qara yözlär bezne bulmas eşkä täklif ittelär:
- Sezgä monda yuq irek, soltan cirenä kit! - dilär.
Kitmibez bez, bezgä anda mondağıdan eş qıyın:
Mondağı un urnına ul cirdä unbiş şpion.
Mondağı töslükter anda häm qazaqlar ğäsqäre;
Qamçılar - şul iske qamçı, başqalıq - tik fäsläre!
Anda bit bardır xäzinäne talawçılar, şöker;
Aç mujiktan soñ kisäkne tarqalawçı bar, şöker!
Bez culärme, üzebezne utqa iltep nik terik?
Bu qızu cirdän çığıp, tağın säqärgä nik kerik?
Bez küçärbez, iñ elek küçsen bezem ämsarımız,
Häm dä qaytsın monda ütkärgän bezem äğsarımız.
Monda tudıq, monda üstek, mondadır bezneñ äcäl;
Bäylämeş bu cirgä bezne täñrebez (ğizze wä cäl).
İñ böyek maqsat bezem: xör mämläkät - xör Rusiyä!
Tiz genä quzğalmibız bez, i göruhe rusiyäh!
Ap-açıq bu ber cawaptır, suzdä tügel, basmada:
- Если лучше вам,
Туда сами пожалте, господа!
(C) Ğabdulla Tuqay, 1907
Tuğan tel
İ tuğan tel, i matur tel, ätkäm-änkämneñ tele!
Dönyada küp närsä beldem sin tuğan tel arqılı.
İñ elek bu tel belän änkäm bişektä köylägän,
Annarı tönnär buyı äbkäm xikäyät söylägän.
İ tuğan tel! Härwaqıtta yärdämeñ berlän sineñ,
Keçkenädän añlaşılğan şatlığım, qayğım minem.
İ tuğan tel! Sindä bulğan iñ elek qıylğan doğam:
Yarlıqağıl, dip, üzem häm ätkäm-änkämne, xodam!
(c) Ğabdulla Tuqay, 1909
säqär - tämuğ
ämsar - şähär
äğsar - ğasır
äcäl - ülem
ğizze wä cäl (ğäräp) - qäderle wä märtäbäle
rusiyäh - qara yöz
Bu süzlärneñ mäğnälären belsäm dä...
täklif
töslükter
göruhe
~~~~~~~~~~~~~~
Kiñäş
Yaqın dustım! siña minnän kiñäş şul:
Keşelärgä sereñne söylämäs bul.
Eçeñdä närsä yanğanın üzeñ bel,
Üzeñ qayğır, üzeñ yığla, üzeñ köl.
Açıp yäşren xäzinäñne yöräktän,
Söyläşmä ber dä artıq süz kiräktän:
Keşelär üzlären ançaq söyärlär,
Bäxetsezlärneñ östennän kölärlär.
Alar yırtqıç, alardan çittä bul sin,
Alar barda büreñ ber yaqta torsın.
Sereñ belgäç, qızartırlar yözeñne,
"Cülär bu!" - dip açırmaslar küzeñne.
Qaça kür, qoş kebi, maqtawlarınnan,
Xäbärdar bul ki şunda aw barınnan.
Ägär bassa sine ber-ber zamannı
Yılami yomşamas xäsrät wä qayğı, -
Utır awlaqqa, qayda hiç keşe yuq,
Sabiday, tämle-tämle küz yäşe tük.
Kilep kersä beräw näq şul çağında,
Siña min ber kiñäş äytim tağın da:
Digen sin: "Küzlärem nikter awırta,
Özelmi yäş ağa kiç häm dä irtä!"
Şatlıq wä xäsrät (Pleçeyevtän)
Bolıtlap kön, yäşen yäşnäp, qatı kük kükrägännän soñ,
Tonıq, şıqsız hawa, küzne açalmaslıq burannan soñ, -
Açıldı ber zamannı kük yöze: inde bolıt kitte;
Küñeldä şul waqıt bertörle räxätlek tulıp kitte.
Ozaqqamı wäläkin bu?.. Berazdan diñgez östendä
Qara, yämsez bolıtlar buldılar päyda, - şul uq xindä.
Küräseñ, bu bolıt berlä ğömerlekkä qoyaş bergä;
Şulay bergä buğay: şatlıq ta xäsrät, qanlı yäş berlä.
(C) Ğabdulla Tuqay, 1908
mäşhür - famous (EN)
sarqırğa - сочиться/выжимать
tir - sweat, ämma tire - leather
mäsläk - prinsıp
quştan - подхалим/посредник
mölkät - property, wealth - имущество, богатство
ручка tügel, Qäläm!
çualırğa - confuse - путаться
ğöref, ğöref-ğädät - tradition, custom
öşergä - зябнуть
xastaxanä - hospital
врач tügel, tabib!
ançaq - ?
kebi - kebek (türkçe=gibi)
xäbärdar - осведомлённый
awlaq (isem, sifat) - уединённый, укромное местечко - solitude, tet-a-tet
tonıq - I ütä kürenmäle=transparent (water) II dim мутный.(menä şundi paradoks...)
şıq - I бац, тук, шлёп II красота, уют; şıqsız, dimäk - bertawışsız
wäläkin - однако mäğnäsendä, axrı
päyda bulırğa - appear - появляться
xin - ?
qupşı - нарядный, изящный - smart
tüşäk - yataq -кровать
üksez - yätim
möhacir - ?
qaqşarğa - sütelergä - разрушаться
şäfäq - tañ-заря, könçığış-восток *könbatış öçen dä süz kiräk, tönyaq-şimal; könyaq-qibla; könçığış-şäfäq bar inde*
den - ?
ärnü - горечь, щемящее чувство
yat - чужой, посторонний
künegü - (monda) - привычка
taşlama - indirim(tr) - скидка
mägär (mäğärme?) - läkin, ämma
xör - irekle
señärgä - be absorbed - впитываться
täre - крест
cuyarğa - yuğaltırğa
paytäxet - başqala (mäğnäse - первопрестольная)
celek - söyäk mie - костный мозг
urarğa - закутывать, наматывать
zähär - злобный, ядовитый, очень крепкий
ärwax - märxüm
tın I - tınıç, II - sulaw
yögänlärgä - укрощать, обуздывать
çağılırğa - отражаться, отображаться
qävem - племя, род
cisem - небесное тело
särxüş - пьяный
zina - разврат, прелюбодеяние
ürelergä - тянуться
şoma - гладкий
senaj - сенаж
mäyet - märxüm
ürlärgä - взбираться
ür - вершина, подъём
ön - (monda) - нора
sıñar - ikedän berse
manırğa - макать
talırğa - arırğa
çoñğıl - tiränlek - глубина
Qaban - Qazanda küllär sistemı
cihan -?
ocmax - cännät - paradize
tämuğ - cähännäm - hell
xäşärät - гад, мерзость
vöcdan - совесть
mäker - xäylä
mäğärä - грот, пещера
Габдулла Тукай
Ğabdulla Tuqay
Имя при рождении:
Габдулла Мухамедгарифович Тукаев
Дата рождения: 14 (26) апреля 1886
Место рождения: деревня Кушлауч, Казанский уезд, Казанская губерния, Российская империя
Дата смерти: 2 (15) апреля 1913 (26 лет)
Место смерти: Казань, Российская империя
Гражданство: Российская империя
Род деятельности: переводчик, поэт, публицист
Язык произведений: татарский
подпись: 
Габдулла Тука́й (тат. Габдулла Тукай, Ğabdulla Tuqay, عبدالله توقاي; Габдулла Мухамедгари́фович Тукаев, тат. Габдулла Мөхәммәтгариф улы Тукаев, Ğabdulla Mөxəmmətğərif uğlı Tuqayev; 14 [26] апреля 1886, деревня Кушлауч, Казанский уезд, Казанская губерния — 2 [15] апреля 1913, Казань) — татарский народный поэт, литературный критик, публицист, общественный деятель и переводчик.
Детство
Габдулла Тукай родился 26 апреля 1886 года в деревне Кушлауч. Отец — Мухамедгариф Мухамедгалимов, уроженец деревни Кушлауч Казанского уезда, Казанской губернии[2], а мать — Мэмдудэ. Дед Габдуллы, Мухамедгалим, был муллой. Дед Зиннатулла служил муэдзином в Кушлауче, а позже по просьбе жителей Училе пошел муллой к ним[2].
Когда Габдулле было около пяти месяцев, он лишился отца. Позднее мать оставила ребёнка на воспитание бедной старушке, а потом — забрала обратно, однако вскоре умерла и в возрасте четырёх лет Габдулла стал круглым сиротой[3]. После кратковременного пребывания в семье деда Зиннатуллы, он оказывается в Казани, в семье бездетного жителя Ново-Татарской слободы по имени Мухамметвали, где провел около 2 лет. Его приемные родители заболели и вынуждены были вернуть Габдуллу в Учили. В 1892—1895 годах его жизнь проходит в семье крестьянина Сагди в деревне Кырлай, недалеко от Кушлауча.
УральскВ дальнейшем детство Габдуллы продолжалось в городе Уральске. Будучи взятым туда в семью купца Галиаскара Усманова, где была хозяйкой его тетя по линии отца, он учился в медресе прогрессивно настроенной семьи меценатов Тухватуллиных, одновременно посещая русский класс и проявляя высокую одарённость в учёбе. Первые литературные опыты Тукая частично запечатлились в рукописном журнале «Аль-Гаср аль-джадид» («Новый век») за 1904 год. В этот же период он переводит на татарский язык басни Крылова и предлагает их к изданию. Увлекается поэзией Пушкина и Лермонтова. Его первым замечательным поэтическим созданием на чисто татарском языке был перевод стихотворения А.Кольцова «Что ты спишь, мужичок?», опубликованный в 1905 году под названием «Сон мужика».
Молодой Тукай (справа)
вместе с Камилем Мутыгием-Тухватуллиным
(примерно 1905 год)После начала революции 1905 года в Уральске появились первые татарские газеты и журналы «Фике́р» (Мысль), «Аль-гаср аль-джадид» (Новый век), «Укла́р» (Стрелы). Тукай сотрудничает в них и выступает с многочисленными стихами и статьями на темы, поднятые революцией. Он участвует в прошедших волной по городу демонстрациях.
В начале 1907 года Тукай покидает медресе «Муты́гия» (Тухватуллиных). Начинается его «вольная жизнь». Третьеиюньский переворот 1907 года означал решительное наступление реакции на демократию. Боевым откликом на это было тукаевское стихотворение «Не уйдём!», в ярких строках которого прозвучал голос борца, зовущего до конца стоять за честь Родины и демократии. Такие стихотворения Тукая, как «Шурале», «Пара лошадей», «Родной земле», написанные одновременно с «Не уйдём!», были посвящены теме Родины.
КазаньОсенью 1907 года Тукай приезжает (по сути, возвращается) в Казань, чтобы посвятить свою деятельность творчеству. Здесь он быстро входит в литературные круги и сближается с молодежью, группировавшейся вокруг газеты «Аль-Ислах» («Реформа») — Фатих Амирхан и др. Все свои творческие возможности Тукай в этот период посвящает сатирико-юмористическим журналам «Яшен» («Молния»), «Ялт-юлт» («Зарница»).
К 1908 году в творчестве Тукая возникает целый цикл поэтических и очерково-публицистических произведений. Такие его стихотворения, как «Осенние ветры», «Гнёт», «Дача» (1911), «Чего не хватает сельскому люду?» (1912), «Надежды народа…» (1913), его близкая дружба с Хусаином Ямашевым (1882—1912) и стихотворение, посвященное его памяти («Светлой памяти Хусаина», 1912), свидетельствуют о том, что поэт питал искреннее сочувствие к своим современникам — борцам за народное дело и благоговел перед их неподкупной человеческой совестью и духовным благородством. Стихотворения «Светлой памяти Хусаина» и «Татарская молодежь» (1912) пронизаны чувством исторического оптимизма. Большинство его стихотворений и путевых очерков, опубликованных в 1911—1912 гг., написано под впечатлениями посещения им деревень Заказанья — своей малой Родины. В них запечатлена реальная действительность, оцененная с позиции заступника народа. Отвергая пресловутую «деревенскую идиллию», Тукай трезво смотрел на сельскую реальность, стремясь охватить социальные контрасты её будней («Чего не хватает сельскому люду?», «Гнет», «Возвращение в Казань»).
Несмотря на резкое ухудшение здоровья, в 1911—1912 гг. он совершает путешествия, имевшие для него большое значение. В начале мая 1911 года Тукай пароходом приезжает в Астрахань, по пути знакомясь с жизнью Поволжья («Дача», очерк «Маленькое путешествие»). Здесь Тукай остаётся в гостях у своего друга поэта Сагита Рамиева. В Астрахани он встречается с азербайджанским общественным деятелем и писателем Нариманом Наримановым, сосланным туда за революционную деятельность в родном краю. Весной 1912 года Тукай решается на более значительное путешествие по маршруту Казань — Уфа — Петербург. В Уфе он встречается с М.Гафури. Эта встреча оставляет глубокий след в жизни обоих народных писателей, укрепляет их симпатии друг к другу. В Петербурге Тукай встречается с Муллануром Вахитовым, впоследствии видным революционером.
Прожив в Петербурге 13 дней, 6 (19) мая, Тукай покидает столицу и отправляется в Троицк, а затем в казахскую степь — пить кумыс, надеясь этим поправить свое здоровье. В Казань возвращается в начале августа. В столице Тукай работает в удушливой атмосфере типографии и, несмотря на плохое самочувствие, продолжает писать.
Габдулла Тукай в больнице, 1913 годПоследние годы жизни и деятельности Тукая свидетельствуют о том, что писатель, всё ближе постигая народную действительность, резко ощущал разлад с враждебным народу обществом и беспощадно осуждал все то, что могло бы лечь тенью на его гражданскую совесть («Первое мое дело после пробуждения», «По случаю юбилея» и др.).
2 (15) апреля 1913 года в 20 часов 15 минут Габдуллы Тукая не стало, как писал Горький, «от голода и чахотки». «Татары в лице Тукаева потеряли величайшего национального поэта», — писали казанские русскоязычные газеты. Тукаевские традиции стали одним из решающих идейно-эстетических факторов и животворных источников для дальнейшего развития татарской литературы под знаменем реализма и народности.
Габдулла Тукай был похоронен на Татарском кладбище Ново-татарской слободы (Казань) (55°45′36.8″ с. ш. 49°06′22.2″ в. д. / 55.760223, 49.106168 (G) (O)).
Текст песни «Вечерний звон».
Слова И.Козлова, музыка народная.
Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом,
И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!
Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
И сколько нет теперь в живых
Тогда веселых, молодых!
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.
Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной .
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!
Под напев молитв пасхальных
И под звон колоколов
К нам летит весна из дальних,
Из полуденных краев.
В зеленеющем уборе
Млеют темные леса.
Небо блещет - точно море,
Море - точно небеса.
Сосны в бархате зеленом,
И душистая смола
По чешуйчатым колоннам
Янтарями потекла.
И в саду у нас сегодня
Я заметил, как тайком
Похристосовался ландыш
С белокрылым мотыльком!
Автор: К. М. Фофанов
Баратынский Евгений Абрамович (1800 – 1844)
***
Чудный град порой сольется
Из летучих облаков;
Но лишь ветр его коснется,
Он исчезнет без следов!
так мгновенные созданья
Поэтической мечты
Исчезают от дыханья
Посторонней суеты.
Баратынский Евгений Абрамович (1800 – 1844)
***
...о край, всегда любимый!
Родные небеса! незвучный голос мой
В стихах задумчивых
вас пел в стране чужой...
(Е.А. Баратынский)
ДЕРЕВНЯ
Люблю деревню я и лето:
И говор вод, и тень дубров,
И благовоние цветов;
Какой душе не мило это?..
1828
Жуковский Василий Андреевич (1783-1852)
Летний вечер
Знать, солнышко утомлено:
За горы прячется оно;
Луч погашает за лучом
И, алым тонким облачком
Задёрнув лик усталый свой,
Уйти готово на покой.
Пора ему и отдохнуть;
Мы знаем, летний долог путь.
Везде ж работа: на горах,
В долинах, в рощах и лугах;
Того согрей; тем свету дай,
И всех притом благословляй.
Буди заснувшие цветы
И им расписывай листы;
Потом медвяною росой
Пчелу-работницу напой
И чистых капель меж листов
Оставь про резвых мотыльков.
Зерну скорлупку расколи
И молодую из земли
Былинку выведи на свет;
Пичужкам приготовь обед;
Тех приюти между ветвей,
А тех на гнёздышке согрей.
И вишням дай румяный цвет,
Не позабудь горячий свет
Рассыпать на зелёный сад,
И золотистый виноград
От зноя листьями прикрыть,
И колос зрелостью налить.
А если жар для стад жесток,
Смани их к роще в холодок:
И травку влагой окропи,
И яркой радугой с небес
Сойди на тёмный луг и лес.
А где под острою косой
Трава ложится полосой,
Туда безоблачно сияй
И сено в копны собирай,
Чтоб к ночи луг от них пестрел
И с ними ряд возов скрипел.
Итак, совсем не мудрено,
Что разгорелося оно,
Что отдыхает на горах
В полупотухнувших лучах
И нам, сходя за небосклон,
В прохладе шепчет: "Добрый сон".
И вот сошло, и свет потух;
Один на башне лишь петух
За ним глядит, сияя, вслед...
Гляди, гляди! В том пользы нет!
Сейчас оно перед тобой
Задёрнет алый завес свой.
Есть и про солнышко беда:
Нет ладу с сыном никогда.
Оно лишь только в глубину,
А он как раз на вышину;
Того и жди, что заблестит;
Давно за горкой он сидит.
Но что ж так медлит он вставать?
Всё хочет солнце переждать.
Вставай, вставай, уже давно
Заснуло в сумерках оно.
И вот он всходит; в дол глядит
И бледно зелень серебрит.
И ночь уж на небо взошла
И тихо на небе зажгла
Гостеприимные огни;
И всё замолкнуло в тени;
И по долинам, по горам
Всё спит... Пора ко сну и нам.
1818
Иван Алексеевич Бунин
(1870-1953)
Все темней и кудрявей березовый лес…
Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет;
Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут;
На рассвете в долинах теплом и черемухой веет,
Соловьи до рассвета поют.
Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы…
Все цветет и поет, молодые надежды тая…
О весенние зори и теплые майские росы!
О далекая юность моя!
Борис Пастернак (1890-1960)
«Сосны»
В траве, меж диких бальзаминов,
Ромашек и лесных купав,
Лежим мы, руки запрокинув
И к небу головы задрав.
Трава на просеке сосновой
Непроходима и густа.
Мы переглянемся и снова
Меняем позы и места.
И вот, бессмертные на время,
Мы к лику сосен причтены
И от болезней, эпидемий
И смерти освобождены.
С намеренным однообразьем,
Как мазь, густая синева
Ложится зайчиками наземь
И пачкает нам рукава.
Мы делим отдых краснолесья,
Под копошенье мураша
Сосновою снотворной смесью
Лимона с ладаном дыша.
И так неистовы на синем
Разбеги огненных стволов,
И мы так долго рук не вынем
Из-под заломленных голов,
И столько широты во взоре,
И так покорны все извне,
Что где-то за стволами море
Мерещится все время мне.
Там волны выше этих веток
И, сваливаясь с валуна,
Обрушивают град креветок
Со взбаламученного дна.
А вечерами за буксиром
На пробках тянется заря
И отливает рыбьим жиром
И мглистой дымкой янтаря.
Смеркается, и постепенно
Луна хоронит все следы
Под белой магией пены
И черной магией воды.
А волны все шумней и выше,
И публика на поплавке
Толпится у столба с афишей,
Неразличимой вдалеке.
В автобиографической повести «Охранная грамота» Пастернак признавался, что в детстве любил в полном одиночестве прогуливаться по лесу и парку. В его воображении деревья представали то в роли грозных великанов, то в качестве верных поданных. Будущий поэт разговаривал с ними, чувствуя от растений обратную связь. Неудивительно, что тема природы впоследствии стала одной из ключевых в лирике Бориса Леонидовича. Уже в первых произведениях она изображается как священный храм. Особенной царственностью и величавостью отличаются сосны, принимающие поклонение и хранящие «иерархию мохнатых династов» («Урал впервые», 1916).
1941 годом датировано стихотворение «Сосны», в котором пейзажные зарисовки тесно переплетены с размышлениями лирического героя. Текст создавался в сложный исторический период – в самом разгаре была Вторая мировая война, многие страны уже сдались на милость немецко-фашистских захватчиков. Жестокости, крови, безумию Пастернак противопоставляет красоту и гармонию природы. Герои произведения укрылись от проблем, нашли успокоение «в траве, меж диких бальзаминов, ромашек и лесных купав». Более того – на время им удалось даже обрести бессмертие, уподобившись соснам. Размеренность текста Бориса Леонидовича дарит читателям ощущение вечности, принадлежности к бытийным тайнам. Тем самым поэт позволяет им приблизиться к героям стихотворения.
Однажды Цветаева сравнила своего друга Пастернака с деревом. По мнению Марины Ивановны, о чем бы он ни говорил – «это всегда природа, возвращение вещей в ее лоно». Деревья – важнейший образ творчества Бориса Леонидовича. Они могут определять своеобразие городов, отражать перемены, связанные с временами года. Поэт одушевляет растения, повествует об их чувствах, одновременно передавая собственное душевное состояние. C годами чувство общности с природой у Пастернака становилось только сильнее. В анализируемом стихотворении лирический герой сравнивает себя с соснами. При этом деревья напоминают ему святых, способных освободить людей от болей, эпидемий и смерти.
«Сосны» – произведение, отличающееся поистине гениальной простотой. Пастернак скрупулезно описывает пейзаж, подмечая мельчайшие детали и практически не используя слишком заумных средств художественной выразительности. Ему удается создать произведение величественное, мудрое, направленное в вечность.
Борис Пастернак (1890-1960)
«Не волнуйся, не плачь, не труди…»
Не волнуйся, не плачь, не труди
Сил иссякших, и сердца не мучай
Ты со мной, ты во мне, ты в груди,
Как опора, как друг и как случай
Верой в будущее не боюсь
Показаться тебе краснобаем.
Мы не жизнь, не душевный союз —
Обоюдный обман обрубаем.
Из тифозной тоски тюфяков
Вон на воздух широт образцовый!
Он мне брат и рука. Он таков,
Что тебе, как письмо, адресован.
Надорви ж его вширь, как письмо,
С горизонтом вступи в переписку,
Победи изнуренья измор,
Заведи разговор по-альпийски.
И над блюдом баварских озер,
С мозгом гор, точно кости мосластых,
Убедишься, что я не фразер
С заготовленной к месту подсласткой.
Добрый путь. Добрый путь. Наша связь,
Наша честь не под кровлею дома.
Как росток на свету распрямясь,
Ты посмотришь на все по-другому.
Стихотворение «Не волнуйся, не плачь, не труди…» написано Пастернаком в 1931 году. Оно включено в сборник «Второе рождение». Во время работы над книгой поэт был влюблен в Зинаиду Николаевну Нейгауз, женщину замужнюю. Ситуация осложнялась еще и тем, что Борис Леонидович и сам состоял в браке. Его супругой была художница Евгения Владимировна Лурье. Большая часть лирики из «Второго рождения» посвящена Нейгауз. Поэтому несколько особняком стоит стихотворение «Не волнуйся, не плачь, не труди…». Посредством него Пастернак обращался к Лурье. Пятого мая 1931 года поэт отправил жену вместе с сыном в Берлин. В последовавшем вскоре письме он уверял Евгению Владимировну в том, что союз их душевный неразрывен. При этом говорил о любви к Нейгауз. Рассматриваемое нами стихотворение по смыслу схоже с письмом. С его помощью Борис Леонидович одновременно прощается с женой и пытается ее утешить, хотя больше это походит на жалость. Кроме того, косвенно он признается, что отношения их семейные были ошибкой.
«Не волнуйся, не плачь, не труди…» — история о предстоящей разлуке. Лирический герой уверен, что на чужой стороне женщине предстоит расцвести, что там ее ждет настоящая жизнь:
Как росток на свету распрямясь,
Ты посмотришь на все по-другому.Такой оптимизм вполне оправдан. Во-первых, супруга Пастернака отбывала в Берлин с целью лечения от туберкулеза, которым болела с 1918-го. Во-вторых, СССР образца начала тридцатых годов – не лучшая страна для комфортного существования. Лурье уезжала «из тифозной тоски тюфяков», чтобы оказаться «на воздухе широт образцовом». Героиня стихотворения связывается поэтом с Евгенией Владимировной еще и через географические координаты. В тексте упоминаются «разговоры по-альпийски» и «блюдо баварских озер».
Отсылка к финальной строфе произведения «Не волнуйся, не плачь, не труди…» встречается у Бродского. В его стихотворении «Письмо к А. Д.» 1963 года речь также идет о разлуке лирического героя с женщиной. В середине текста есть следующие строки:
Добрый путь, добрый путь, возвращайся с деньгами и славой.
Добрый путь, добрый путь, о как ты далека, Боже правый!
Сравните со словами Пастернака:
Добрый путь. Добрый путь. Наша связь,
Наша честь не под кровлею дома.Впрочем, вернемся от Бродского к Борису Леонидовичу. Вскоре после написания вышеназванного письма и создания стихотворения «Не волнуйся, не плачь, не труди…» он покинул Лурье, оформив официальный развод, и женился на Нейгауз.
Борис Пастернак (1890-1960)
«Опять весна»
Поезд ушел. Насыпь черна.
Где я дорогу впотьмах раздобуду?
Неузнаваемая сторона,
Хоть я и сутки только отсюда.
Замер на шпалах лязг чугуна.
Вдруг — что за новая, право, причуда?
Бестолочь, кумушек пересуды…
Что их попутал за сатана?
Где я обрывки этих речей
Слышал уж как-то порой прошлогодней?
Ах, это сызнова, верно, сегодня
Вышел из рощи ночью ручей.
Это, как в прежние времена,
Сдвинула льдины и вздулась запруда.
Это поистине новое чудо,
Это, как прежде, снова весна.
Это она, это она,
Это ее чародейство и диво.
Это ее телогрейка за ивой,
Плечи, косынка, стан и спина.
Это Снегурка у края обрыва.
Это о ней из оврага со дна
Льется безумолку бред торопливый
Полубезумного болтуна.
Это пред ней, заливая преграды,
Тонет в чаду водяном быстрина,
Лампой висячего водопада
К круче с шипеньем пригвождена.
Это, зубами стуча от простуды,
Льется чрез край ледяная струя
В пруд и из пруда в другую посуду,-
Речь половодья — бред бытия.
Ведущее место в поэзии Пастернака отведено природе. Как правило, содержание его стихотворений – это не просто пейзажные зарисовки. Повествуя о временах года, рассветах и дождях, Борис Леонидович рассказывает читателям о природе мирового бытия. Жизнь в представлении поэта – нечто вечное, безусловное. Пастернака удивляет чудо существования. Даже самое распространенное природное явление способно поразить его. Каждый раз он будто совершает большое открытие:
Это поистине новое чудо,
Это, как прежде, снова весна.
Весне – поре тотального обновления и перерождения – Борис Леонидович посвятил множество стихотворений. Перечислим лишь некоторые из них: «Весна в лесу», «Весеннею порою льда…», «Весенний день тридцатого апреля…», «Март», «Весна, ты сырость рудника в висках…».«Опять весна» – произведение, датированное 1941 годом. В нем проявилась характерная для лирики Пастернака особенность – рассказ о самых высоких темах по-домашнему, с использованием тона неформальной беседы. По точному замечанию литературоведа Синявского, Борис Леонидович посредством прозаизмов поэтизировал мир. В анализируемом тексте в одной строфе встречаются телогрейка за ивой и чародейство с дивом. У менее талантливого стихотворца подобное сочетание выглядело бы форменной нелепостью. У Пастернака оно выступает в роли черты неповторимого стиля. Интересен синтаксис произведения «Опять весна». Первая строфа отличается обилием коротких предложений, их количество почти совпадает с числом стихов. Далее ситуация меняется. Вторая строфа включает в себя два относительно длинных предложения. Получается, что по ходу текста преодолевается хаотичная раздробленность впечатлений. Ей на смену приходит гармония. Для ее олицетворения Борис Леонидович прибегает к анафоре. Единоначатие придает речи более напевное, плавное звучание, а строфе – синтаксическую законченность.
Пастернак любил употреблять лексику, не слишком распространенную в русской литературе. Чем меньше слово было в книжном обороте, тем свежее, сподручнее, лучше для поэта. В стихотворении «Опять весна» самый яркий пример, подтверждающий этот тезис, – использование слова «быстрина», обозначающего участок речного русла, где вода течет быстрее, нежели на соседних отрезках русла. По мнению переводчика и поэта Озерова, точное знание лексики, встречающейся у Бориса Леонидовича, дает читателям возможность открыть образную связь, доселе недоступную.
Борис Пастернак (1890-1960)
«Никого не будет в доме…»
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проёме
Незадёрнутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк моховой,
Только крыши, снег, и, кроме
Крыш и снега, никого.
И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.
И опять кольнут доныне
Неотпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.
Но нежданно по портьере
Пробежит сомненья дрожь, —
Тишину шагами меря.
Ты, как будущность, войдёшь.
Ты появишься из двери
В чём-то белом, без причуд,
В чём-то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.
Большинство поэтов в своих произведениях стремятся передать то, что ощущают в момент их написания. Поэтому неудивительно, что у признанных мастеров лирики нередко встречаются стихи философского или же политического содержания, а поэты с четко выраженной гражданской позицией нередко пишут о любви. Борис Пастернак в этом отношении не является исключением, и его авторству принадлежат стихи самой разнообразной тематики.
Сам поэт никогда не считал себя человеком, который способен изящно передавать словами чувства, и искренне мечтал о том, что когда-нибудь сможет этому научиться. Однако именно по стихам Бориса Пастернака можно отслеживать наиболее значимые события его личной жизни. Примером такого произведения является стихотворение «Никого не будет в доме…», которое поэт посвятил своей второй супруге Зинаиде Нейгауз.
Роман Пастернака и Нейгауз был окутан сплетнями и домыслами. Однако ни для кого не было секретом, что поэт фактически увел свою будущую супругу у лучшего друга. К тому моменту у Пастернака уже была семья, да и сама Зинаида Нейгауз без малого 10 лет состояла в законном браке. Однако это не помешало разорвать отношения со своими «половинками». О самом начале этого необычного романа и повествует стихотворение «Никого не будет в доме…», созданное в 1931 году. Начинается оно с того, что автор, любуясь зимним вечером «в сквозном проеме незадернутых гардин», вспоминает о том, как разрушил свою первую семью. Автор испытывает острое чувство вины, и на него находит «прошлогоднее унынье и дела зимы иной», когда он расстался с первой супругой Евгенией Лурье. Пастернак сомневается, что поступил правильно и благоразумно. Ведь на одной чаше весов оказалась семья и ребенок, а на другой – чувства, которые далеко не всегда являются залогом личного счастья. Однако его сомнения развеивает та, которой он отдал свое сердце. «Тишину шагами меря, ты, как будущность, войдешь», — именно так описывает поэт появление Зинаиды Нейгауз не только в квартире с покрытыми инеем окнами, но и в его жизни. Рассказывая о наряде избранницы, Пастернак отмечает, что он такой же белый, как и хлопья снега за окном, тем самым подчеркивая чистоту чувств этой женщины и бескорыстность ее поступков. Образ Зинаиды Нейгауз окутан романтическим ореолом, но вместе с тем поэт изображает ее обычным земным человеком, который умеет любить и дарить счастье тому, кто предначертан ей судьбой.
Вы здесь » "КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём! » Дом, семья и развлечения. » Стихи
