Роберт Фрост

ВЕТЕР И ЦВЕТОК НА ОКНЕ

      Влюбленные, вот вам рассказ
      О том, что такое любовь.
      Она была розой в окне,
      Он - ветром ночных холодов.

      Заметил ее он, когда
      Январское солнце взошло,
      И в клетке проснулся щегол,
      И разындевело стекло,

      Заметил ее он в окне,
      Не ведая, что предпринять, -
      Заметил - и прочь полетел,
      Чтоб ночью вернуться опять.

      Но лишь зимним ветром он был. -
      Зимою же все естество
      Скрывается в спячку, в снега... -
      Не знал о любви ничего.

      И все-таки он тосковал,
      И рамы оконные тряс,
      Чтоб роза не вздумала спать
      Сейчас, когда здесь он как раз.

      И может, она бы сдалась
      И с ним ускользнула во мрак
      Оттуда, где тишь и покой,
      Где зеркало, стол и очаг,

      Но нечего было сказать
      Ей зимнему ветру в ответ -
      И в тысяче миль от нее
      Он встретил назавтра рассвет.

      Перевод В. Топорова

Роберт Фрост (1874-1963) считается в США поэтом #1 для всего XX века (как для XIX столетия - Уолт Уитмен), и этот бесспорный факт иностранного читателя несколько озадачивает.

Набоков к Фросту, вне всякого сомнения, ревновал. Меж тем величие стихов Фроста открывается читателю далеко не сразу: поэт, на первый взгляд, простоват, а при более углубленном прочтении оказывается, наоборот, чересчур сложным, чтобы не сказать темным.

ЧТО-ТО БЫЛО

      Я, наверно, смешон, когда, склонившись
      Над колодцем, но не умея глубже
      Заглянуть, - на поверхности блестящей
      Сам себя созерцаю, словно образ
      Божества, на лазурном фоне неба,
      В обрамлении облаков и листьев.
      Как-то раз, долго вглядываясь в воду,
      Я заметил под отраженьем четким -
      Сквозь него - что-то смутное, иное,
      Что сверкнуло со дна мне - и пропало.
      Влага влагу прозрачную смутила,
      Капля сверху упала, и дрожащей
      Рябью стерло и скрыло то, что было
      В глубине. Что там, истина блеснула?
      Или камешек белый? Что-то было.

      Перевод Г. Кружкова

Роберт Фрост (1874-1963) считается в США поэтом #1 для всего XX века

ПИЧУГА

      Унылый посвист в тишине
      Весь день мешал работать мне,

      И я, чтобы умолкнул он,
      Спугнул пичугу от окон.

      И устыдился: пусть убог
      Был тот мотив и голосок,

      Ни у кого, однако, нет
      Прав налагать на них запрет.

      Перевод Б. Хлебникова

КРЫША

      Я ночью бродил под холодным дождем,
      С досадою гладя на собственный дом,
      Где свет, не погашенный в верхнем окне,
      Никак не давал успокоиться мне.
      Ведь свет этот значил, что там меня ждут
      И он не потухнет, покуда я тут.
      А я не вернусь, пока лампа горит.
      Ну что ж, поглядим, кто кого победит,
      Посмотрим, идти на попятный кому...
      Весь мир погрузился в кромешную тьму,
      И ветер был тяжек, как пласт земляной,
      И дождь холоднее крупы ледяной.
      Но странно: под стрехами крыши моей,
      Что летом служила для птичьих семей
      Приютом и школою летных наук,
      Еще оставалось немало пичуг,
      И я, зацепив за приземистый скат,
      Спугнул их невольно и сам был не рад.
      А птицы взлетали одна за другой
      Во тьму, и меня обожгло их бедой.
      Обида моя хоть была тяжела,
      Да птичья беда тяжелее была:
      Ведь им на ночлег не вернуться сюда,
      Во мгле не найти обжитого гнезда,
      Сухого дупла иль мышиной норы,
      И греть будет птаху до самой зари
      Лишь искра, что теплится слабо внутри.
      Мне стало их жалко, и не оттого ль
      В душе вдруг утихли обида и боль,
      Я вспомнил, что кровля на доме моем
      Потрепана ветром, побита дождем,
      Подумал, что крыше починка нужна,
      Поскольку совсем прохудилась она,
      И капли, наверно, ползут по стене
      В каморке, где лампа не гаснет в окне.

      Перевод Б. Хлебникова

Роберт Фрост (1874-1963) считается в США поэтом #1 для всего XX века

ЗАПАДНАЯ РЕКА

      "Фред, где тут север?"
      "Там, любовь моя!
      Река течет на запад".

      "Назовем
      Ее за это Западной рекою.
      (Она так и зовется до сих пор.)
      Но почему она течет на запад?
      Ведь здесь текут все реки на восток,
      Там океан! Наверное, у нашей
      Такой уж нрав - идти наперекор.
      А впрочем, мы и сами, Фред, такие...
      Такие, ну..."

      "Упрямые?"

      "Пожалуй.
      Теперь же нас, упрямых, станет трое,
      Как будто с нею мы одна семья.
      Когда-нибудь мы здесь построим мост,
      Который будет реку обнимать
      Своей рукой, как ты меня ночами...
      Гляди, она махнула нам волной,
      Чтобы сказать, что слышит нас".

      "Да нет,
      В том месте просто пенится бурун.
      (Когда речная темная вода
      Доходит до большого валуна,
      То начинает пениться бурун;
      Он кружится на месте, будто в воду
      Упали выдранные птичьи перья;
      Потом уносит темная струя
      Их белый крап, чтобы вокруг ольхи
      Затопленной обвить пуховым шарфом.)
      Бурун же там, наверное, с тех пор,
      Как с неба потекли на землю реки,
      Так что, увы, волною нам не машут".

      "Нет, машут. Не тебе, так, значит, мне,
      И взмах, наверняка, был добрым знаком".

      "Что ж, если ты сумела превратить
      Окрестность эту в царство амазонок,
      Чьи земли недоступны для мужчин,
      Тогда считай, что и меня здесь нет.
      Река твоя! Мне нечего сказать".

      "Нет, говори! Ты что-то ведь придумал..."

      "Мне в голову пришло, что человек
      Произошел от пенистой волны,
      Восставшей против общего потока,
      Потом уж только от мохнатых предков.
      Отсюда и упрямство человека,
      Отсюда человеческая тяга
      Извечная - к истоку всех начал.
      Порою говорят, что бытие
      Похоже на беспечный хоровод.
      А бытие, как это ни прискорбно,
      Уходит прочь безудержным потоком
      И изливается в пустую бездну.
      Сейчас оно течет в речной струе,
      Иль в небесах, иль между нас, и этим
      Нас разлучает в жуткую минуту.
      Над нами, между нами или в нас...
      Все преходяще: время, жизнь, любовь.
      Материи и той не устоять
      Перед всеобщим этим низверженьем
      В смертельное зияние. Однако
      В самом потоке есть противоток,
      Возвратное движение к истоку.
      Вот где сокрыта тайна наших тайн.
      В потоке неизменно есть избыток,
      Благодаря которому теченье
      Как бы восходит над самим собой.
      Уходит век - приходит век иной,
      Заходит солнце - плещут родники
      И снова посылают солнце в небо.
      В любом потоке есть противоток,
      Струящийся наперекор теченью,
      И это дань истоку своему.
      Вот от чего мы все произошли.
      Вот - наша суть".

      "Ты прав. И этот день
      Да будет днем твоим".

      "Нет, этот день
      Да будет днем крещения реки".

      "Да будет он днем нашего согласья".

      Перевод Б. Хлебникова

ДЮНЫ

      Морская волна зелена.
      Но там, где стихает прибой,
      Восходит иная волна
      Песчаною желтой горой.

      То море на сушу пошло
      Дома засыпать у людей,
      Которых оно не смогло
      Оставить в пучине своей.

      Но как ни коварно оно,
      Однако и сам человек
      Таков, что душой все равно
      Ему не поддастся вовек.

      Он морю пожертвует шлюп
      И даже лачугу, бог с ней.
      Чем меньше у сердца скорлуп,
      Тем жить человеку вольней.

      Перевод Б. Хлебникова

Роберт Фрост (1874-1963) считается в США поэтом #1 для всего XX века

БЕРЕЗЫ

      Когда березы клонятся к земле
      Среди других деревьев, темных, стройных,
      Мне кажется, что их согнул мальчишка.
      Но не мальчишка горбит их стволы,
      А дождь зимой. Морозным ясным утром
      Их веточки, покрытые глазурью,
      Звенят под ветерком, и многоцветно
      На них горит потрескавшийся лед.
      К полудню солнце припекает их,
      И вниз летят прозрачные скорлупки,
      Что, разбивая наст, нагромождают
      Такие горы битого стекла,
      Как будто рухнул самый свод небесный.
      Стволы под ношей ледяною никнут
      И клонятся к земле. А раз согнувшись,
      Березы никогда не распрямятся.
      И много лет спустя мы набредаем
      На их горбатые стволы с листвою,
      Влачащейся безвольно по земле -
      Как девушки, что, стоя на коленях,
      Просушивают волосы на солнце...
      Но я хотел сказать, - когда вмешалась
      Сухая проза о дожде зимой, -
      Что лучше бы березы гнул мальчишка,
      Пастух, живущий слишком далеко
      От города, чтобы играть в бейсбол.
      Он сам себе выдумывает игры
      И круглый год играет в них один.
      Он обуздал отцовские березы,
      На них раскачиваясь ежедневно,
      И все они склонились перед ним.
      Он овладел нелегкою наукой
      На дерево взбираться до предела,
      До самых верхних веток, сохраняя
      Все время равновесие - вот так же
      Мы наполняем кружку до краев
      И даже с верхом. Он держался крепко
      За тонкую вершинку и, рванувшись,
      Описывал со свистом полукруг
      И достигал земли благополучно.
      Я в детстве сам катался на березах,
      И я мечтаю снова покататься.
      Когда я устаю от размышлений
      И жизнь мне кажется дремучим лесом,
      Где я иду с горящими щеками,
      А все лицо покрыто паутиной
      И плачет глаз, задетый острой веткой, -
      Тогда мне хочется покинуть землю,
      Чтоб, возвратившись, все начать сначала.
      Пусть не поймет судьба меня превратно
      И не исполнит только половину
      Желания. Мне надо вновь на землю.
      Земля - вот место для моей любви, -
      Не знаю, где бы мне любилось лучше.
      И я хочу взбираться на березу
      По черным веткам белого ствола
      Все выше к небу - до того предела,
      Когда она меня опустит наземь.
      Прекрасно уходить и возвращаться.
      И вообще занятия бывают
      Похуже, чем катанье на березах.

      Перевод А. Сергеева

КОРОВА В ПОРУ СБОРА ЯБЛОК

      Совсем уже с ума сошла корова -
      Боднула стену и дыра готова!
      Коровья морда в яблоках гнилых
      И в сладкой каше - яблочной потравы
      Достало ей, чтоб наплевать на травы.
      До яблонь пограничных добралась
      И падалиц червивых нажралась.
      А выгнанная палкою в бока,
      Она мычит, взирая в облака.
      И съежились соски без молока.

      Перевод С. Степанова

Роберт Фрост (1874-1963) считается в США поэтом #1 для всего XX века

Роберт Фрост

МЕДВЕДЬ

      Медведь облапил деревце, и грубо
      Прижал к себе, и вишни, словно губы,
      Как будто на прощанье целовал...
      И ветви в небо отпустив, упал,
      Спихнул валун из каменной ограды,
      И покатившись вниз, на дно оврага,
      Задел колючей проволокой бок,
      Оставив на колючках шерсти клок.
      Так, вольно двигаясь сквозь лес зеленый,
      Медведь гуляет, клеткой не стесненный.

      В просторном мире славно жить зверям -
      Во всей Вселенной тесно мне и вам.
      Мы как медведи в узкой клетке бродим,
      Весь день в бессильной ярости проводим,
      Не отдыхая, шаркая, стуча,
      Зачем-то нерешительно мотая,
      Башкою от плеча и до плеча...
      Закрыв глаза и морду задирая,
      Садимся на фундаментальный зад,
      И в небо мутные глаза глядят.
      То в звездах роемся, то в микромире,

      Надеясь, что пространство станет шире.
      Труд безнадежен, но зато упрям.
      Ну как еще не надоело нам
      В экстазе, вряд ли искреннем, качаться,
      То с тем, то с этим греком соглашаться,
      Когда нам начинает вдруг казаться,
      Что в нем-то мы сумели разобраться...
      И все равно, ты хоть броди, хоть стой -
      Вид трогательный, жалкий и пустой.

      Перевод Василия Бетаки

Роберт Фрост (1874-1963) считается в США поэтом #1 для всего XX века

Джордж Байрон — Прости

Прости! И если так судьбою
Нам суждено — навек прости!
Пусть ты безжалостна — с тобою
Вражды мне сердца не снести.

Не может быть, чтоб повстречала
Ты непреклонность чувства в том,
На чьей груди ты засыпала
Невозвратимо-сладким сном!

Когда б ты в ней насквозь узрела
Все чувства сердца моего,
Тогда бы, верно, пожалела,
Что столько презрела его.

Пусть свет улыбкой одобряет
Теперь удар жестокий твой:
Тебя хвалой он обижает,
Чужою купленной бедой.

Пускай я, очернен виною,
Себя дал право обвинять,
Но для чего ж убит рукою,
Меня привыкшей обнимать?

И верь, о, верь! Пыл страсти нежной
Лишь годы могут охлаждать:
Но вдруг не в силах гнев мятежный
От сердца сердце оторвать.

Твое то ж чувство сохраняет;
Удел же мой — страдать, любить,
И мысль бессменная терзает,
Что мы не будем вместе жить.

Печальный вопль над мертвецами
С той думой страшной как сравнять?
Мы оба живы, но вдовцами
Уже нам день с тобой встречать.

И в час, как нашу дочь ласкаешь,
Любуясь лепетом речей,
Как об отце ей намекаешь?
Ее отец в разлуке с ней.

Когда ж твой взор малютка ловит, —
Ее целуя, вспомяни
О том, тебе кто счастья молит,
Кто рай нашел в твоей любви.

И если сходство в ней найдется
С отцом, покинутым тобой,
Твое вдруг сердце встрепенется,
И трепет сердца — будет мой.

Мои вины, быть может, знаешь,
Мое безумство можно ль знать?
Надежды — ты же увлекаешь:
С тобой увядшие летят.

Ты потрясла моей душою;
Презревший свет, дух гордый мой
Тебе покорным был; с тобою
Расставшись, расстаюсь с душой!

Свершилось все — слова напрасны,
И нет напрасней слов моих;
Но в чувствах сердца мы не властны,
И нет преград стремленью их.

Прости ж, прости! Тебя лишенный,
Всего, в чем думал счастье зреть,
Истлевший сердцем, сокрушенный,
Могу ль я больше умереть?

Николай Агнивцев

Завет

"В галантном стиле о любви и жизни"

Будь высоким,
Краснощёким,
Крепкогрудым, зоркооким,
Как твой предок зверолов!
К чёрту  хилых
И унылых!
В яму дряблых слизняков!

Пусть скопцы брюзжат сурово
"О тщете всего земного"
И клянутся сединой,
Что "в могиле лишь одной
Нам дано отдохновенье",
Что, мол, "жизнь - одно лишенье,
Искушенье, слёзы, мука,
Позолоченный хомут!"
- Эка штука?
- Врут!

Посмотри: на небе - Солнце,
На земле - девичий смех!
Светит смех! Смеётся солнце!
- Эх,
В хороводы! В хороводы!
Эй, весёлая орда!
Грусть на крюк! В карман невзгоды!
В хороводы! В хороводы!
Эй, сюда!

Пусть вон тот юнец с пробором
До седьмого позвонка
Смотрит кислым резонёром...
- В речку дохлого щенка!
Пусть вон та седая дама,
Современница Адама,-
Нам грозит дрожащим пальцем
И, воззвав ко всем страдальцам,
Выражая гнев и грусть
Норовит в слезах истечь!
- Ну и пусть!
- Пренебречь!

- Эй, не кисни!
В этой жизни -
Смех - надёжнейший вожатый!
Смех с дороги не собьётся!
- Пусть весь мир дрожит и бьётся,
Словно кошкин хвост, прижатый
Ненароком меж дверьми!
Прочь унылых! в яму хилых!
Будь здоровым! Будь весёлым!
Будь Лукуллом полуголым!
Будь кентавром, чёрт возьми!

...Жизнь - единственное чудо!
Как философ ни злословь,-
Есть на свете ведь покуда:
Солнце, Гейне и любовь!
  (1913)

   Николай Агнивцев

    НЕВЕРОЯТНАЯ ИСТОРИЯ

     Дребезжит гитара сонно.
     Где-то булькает мадера.
     Ночь, луна... В окошке донна,
     Под окошком кабалеро.
     Ну-с, итак в испанском стиле
     Начинаю ритурнель я!
     Место действия - Севилья.
     Время действия - в апреле.
     Скоро будет две недели,
     Как жене своей на горе
     Дон-супруг на каравелле
     Где-то путается в море.
     Услыхав о том, открыто
     Дон-сосед, от страсти ярой
     Вмиг лишившись аппетита,
     Под окно пришел с гитарой.
     Все,что знал, пропел он донне,
     И, уставши напоследок,
     Он запел в минорном тоне
     Приблизительно вот эдак:
     - Донна, донна, в вашей власти
     Сердце вашего соседа.
     Ах, от страсти я на части
     Разрываюсь, как торпеда!
     - Нет, не ждите поцелуя,-
     Отвечает донна тонно.-
     Нет, нет, нет, не изменю я
     Своему супругу дону!-
     И добавила, вздыхая,
     Не без некоторой дрожи:
     - К вам не выйду никогда я.
     На других я не похожа!
     Вы не верите?... Я тоже!

ГЕНРИХ ГЕЙНЕ.

ПОГОДИТЕ!
     
      Из-за того, что я владею
      Искусством петь, светить, блистать.
      Вы думали, я не умею
      Грозящим громом грохотать?
      Но погодите: час настанет,—
      Я проявлю и этот дар.
      И с высоты мой голос грянет.
      Громовый стих, грозы удар.
      Мой буйный гнев, тяжёл и страшен.
      Дубы расколет пополам.
      Встряхнёт гранит дворцов и башен
      И не один разрушит храм.
      НЕВОЛЬНИЧИЙ КОРАБЛЬ
      Сам суперкарго ' мингер ван Кук
      Сидит, погружённый в заботы:
      Он калькулирует груз корабля
      И проверяет расчёты.
      — И гумми хорош, и перец хорош.
      Всех бочек больше трёх сотен.
      И золото есть, и кость хороша,
      И чёрный товар добротен.
      Шестьсот чернокожих задаром я взял
      На берегу Сенегала;
      У них сухожилья как толстый канат,
      А мышцы — твёрже металла.
      В уплату пошло дрянное вино.
      Стеклярус да свёрток сатина.
      Тут виды — процентов на восемьсот.
      Хотя б умерла половина.
      Да, если триста штук доживёт
      До гавани Рио-Жанейро,
      По сотне дукатов за каждого мне
      Заплатит Гонзалес Перейро.
      Так предаётся мингер ван Кук
      Мечтам, но в эту минуту
      Заходит к нему корабельный хирург
      Гер ван дёр Смиссен в каюту.
      Он сух, как палка; малиновый нос
      И три бородавки под глазом.
      — Ну, эскулап мой! — кричит ван Кук,—
      Не скучно ль моим черномазым?
      ^ Суперкарго — владелец невольничьего корабля.
      Доктор, отвесив поклон, говорит:
      — Не скрою печальных известий.
      Прошедшей ночью весьма возросла
      Смертность среди этих бестий.
      На круг умирало их по двое в день,
      А нынче семеро пали —
      Четыре женщины, трое мужчин.
      Убыток проставлен в журнале.
      Я трупы, конечно, осмотру подверг,—
      Ведь с этими шельмами горе:
      Прикинется мёртвым, да так и лежит —
      С расчётом, что вышвырнут в море.
      Я цепи со всех покойников снял
      И утром, поближе к восходу.
      Велел, как мною заведено.
      Дохлятину выкинуть в воду.
      На них налетели, как мухи на мёд.
      Акулы — целая масса:
      Я каждый день их снабжаю пайком
      Из негритянского мяса.
      С тех пор, как бухту покинули мы.
      Они плывут подле борта.
      Для этих каналий вонючий труп
      Вкуснее всякого торта.
      Занятно глядеть, с какой быстротой
      Они учиняют расправу:
      Та в ногу вцепится, та в башку,
      А этой лохмотья по нраву.
      Нажравшись, они подплывают опять
      И пялят в лицо мне глазищи,
      Как будто хотят изъявить свой восторг
      По поводу лакомой пищи.
      Но тут ван Кук со вздохом сказал:
      — Какие ж вы приняли меры?
      Как нам убыток предотвратить
      Иль снизить его размеры?
      И доктор ответил: — Свою беду
      Накликали чёрные сами:
      От их дыхания в трюме смердит
      Хуже, чем в свалочной яме.
      Но часть, безусловно, подохла с тоски —
      Им нужен какой-нибудь роздых.
      От скуки безделья лучший рецепт —
      Музыка, танцы и воздух.
      Ван Кук вскричал:—Дорогой эскулап!
      Совет ваш стоит червонца.
      В вас Аристотель воскрес, педагог
      Великого македонца!
      Клянусь, даже первый в Дельфте мудрец.
      Сам президент комитета
      По улучшенью тюльпанов,— и тот
      Не дал бы такого совета!
      Музыку! Музыку! Люди, наверх!
      Ведите чёрных на шканцы,
      И пусть веселятся под розгами те.
      Кому не угодны танцы!
      В бездонной лазури мильоны звёзд
      Горят над простором безбрежным.
      Глазам красавиц подобны они.
      Загадочным, грустным и нежным.
      Они, любуясь, глядят в океан.
      Где, света подводного полны.
      Фосфоресцируя в розовой мгле,
      Шумят сладострастные волны.
      На судне свёрнуты паруса.
      Оно лежит без оснастки.
      Но палуба залита светом свечей —
      Там пеньё, музыка, пляски.
      На скрипке пиликает рулевой.
      Доктор на флейте играет,
      Юнга неистово бьёт в барабан.
      Кок на трубе завывает.
      Сто негров, танцуя, беснуются там,
      От грохота, звоне и пляса
      Им душно, им жарко, и цепи, звеня,
      Впиваются в чёрное мясо.
      От бешеной пляски судно гудит,
      И, с тёмным от похоти взором,
      Иная из чёрных красоток, дрожа,
      Сплетается с голым партнёром.
      Надсмотрщик — maitre de plaisirs *,
      Он хлещет каждое тело.
      Чтоб не ленились танцоры плясать
      И не стояли без дела.
      И ди-дель-дум-дей и шнед-дёре-денг?
      На грохот, на гром барабана
      Чудовища вод, пробуждаясь от сна.
      Плывут из глубин океана.
      Спросонья акулы тянутся вверх.
      Ворочая туши лениво,
      И одурело таращат глаза
      На небывалое диво.
      И видят, что завтрака час не настал,
      И, чавкая сонно губами,
      Протяжно зевают; их пасть, как пила.
      Усажена густо зубами.
      И шнер-дёре-денг и ди-дель-дум-дей -
      Всё громче и яростней звуки!
      Акулы кусают себя за хвост
      От нетерпенья и скуки.
      • Распорядитель танцев (франц.).
      От музыки их, вероятно, тошнит.
      От этого гама и звона.
      «Не любящим музыки тварям не верь»,-
      Сказал поэт Альбиона.
      И ди-дель-дум-дей и шнед-дёре-денг —
      Всё громче и яростней звуки!
      Стоит у мачты мингер ван Кук,
      Скрестив молитвенно руки;
      «О господи, ради Христа пощади
      Жизнь этих грешников чёрных!
      Не гневайся, боже, на них: ведь они
      Глупее скотов безнадзорных.
      Помилуй их ради Христа, за нас
      Испившего чашу позора!
      Ведь если их выживет меньше трёхсот —
      Погибла моя контора!»