"КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём!

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » "КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём! » Дом, семья и развлечения. » Сказки, рассказы и книги для детей разного возраста.


Сказки, рассказы и книги для детей разного возраста.

Сообщений 141 страница 160 из 603

1

Сказки, рассказы и книги для детей разного возраста.

https://i.pinimg.com/564x/b2/5b/d9/b25bd926de7e3c5af4bf0f6361cfac11.jpg

Статья Нила Геймана о природе и пользе чтения

Шикарная статья писателя Нила Геймана о природе и пользе чтения. Это не просто туманное размышление, а очень понятное и последовательное доказательство, казалось бы, очевидных вещей.

    Если у вас есть друзья-математики, которые спрашивают вас, зачем читать художественную литературу, дайте им этот текст. Если у вас есть друзья, которые убеждают вас, что скоро все книги станут электронными, дайте им этот текст. Если вы с теплотой (или наоборот с ужасом) вспоминаете походы в библиотеку, прочитайте этот текст. Если у вас подрастают дети, прочитайте с ними этот текст, а если вы только задумываетесь о том, что и как читать с детьми, тем более прочитайте этот текст.

Людям важно объяснять, на чьей они стороне. Своего рода декларация интересов.

Итак, я собираюсь поговорить с вами о чтении и о том, что чтение художественной литературы и чтение для удовольствия является одной из самых важных вещей в жизни человека.

И я очевидно очень сильно пристрастен, ведь я писатель, автор художественных текстов. Я пишу и для детей, и для взрослых. Уже около 30 лет я зарабатываю себе на жизнь с помощью слов, по большей части создавая вещи и записывая их. Несомненно я заинтересован, чтобы люди читали, чтобы люди читали художественную литературу, чтобы библиотеки и библиотекари существовали и способствовали любви к чтению и существованию мест, где можно читать. Так что я пристрастен как писатель. Но я гораздо больше пристрастен как читатель.

Однажды я был в Нью-Йорке и услышал разговор о строительстве частных тюрем – это стремительно развивающаяся индустрия в Америке. Тюремная индустрия должна планировать свой будущий рост – сколько камер им понадобится? Каково будет количество заключенных через 15 лет? И они обнаружили, что могут предсказать все это очень легко, используя простейший алгоритм, основанный на опросах, какой процент 10 и 11-летних не может читать. И, конечно, не может читать для своего удовольствия.

В этом нет прямой зависимости, нельзя сказать, что в образованном обществе нет преступности. Но взаимосвязь между факторами видна. Я думаю, что самые простые из этих связей происходят из очевидного:
Грамотные люди читают художественную литературу.

У художественной литературы есть два назначения:

    Во-первых, она открывает вам зависимость от чтения. Жажда узнать, что же случится дальше, желание перевернуть страницу, необходимость продолжать, даже если будет тяжело, потому что кто-то попал в беду, и ты должен узнать, чем это все кончится… в этом настоящий драйв. Это заставляет узнавать новые слова, думать по-другому, продолжать двигаться вперед. Обнаруживать, что чтение само по себе является наслаждением. Единожды осознав это, вы на пути к постоянному чтению.
    Простейший способ гарантировано вырастить грамотных детей – это научить их читать и показать, что чтение – это приятное развлечение. Самое простое – найдите книги, которые им нравятся, дайте к ним доступ и позвольте их прочесть.
    Не существует плохих авторов для детей, если дети хотят их читать и ищут их книги, потому что все дети разные. Они находят нужные им истории, и они входят внутрь этих историй. Избитая затасканная идея не избита и затаскана для них. Ведь ребенок открывает ее впервые для себя. Не отвращайте детей от чтения лишь потому, что вам кажется, будто они читают неправильные вещи. Литература, которая вам не нравится, – это путь к книгам, которые могут быть вам по душе. И не у всех одинаковый с вами вкус.
    И вторая вещь, которую делает художественная литература, – она порождает эмпатию. Когда вы смотрите телепередачу или фильм, вы смотрите на вещи, которые происходят с другими людьми. Художественная проза – это что-то, что вы производите из 33 букв и пригоршни знаков препинания, и вы, вы один, используя свое воображение, создаете мир, населяете его и смотрите вокруг чужими глазами. Вы начинаете чувствовать вещи, посещать места и миры, о которых вы бы и не узнали. Вы узнаете, что внешний мир – это тоже вы. Вы становитесь кем-то другим, и когда возвратитесь в свой мир, то что-то в вас немножко изменится.

Эмпатия – это инструмент, который собирает людей вместе и позволяет вести себя не как самовлюбленные одиночки.

Вы также находите в книжках кое-что жизненно важное для существования в этом мире. И вот оно: миру не обязательно быть именно таким. Все может измениться.

    В 2007 году я был в Китае, на первом одобренном партией конвенте по научной фантастике и фэнтези. В какой-то момент я спросил у официального представителя властей: почему? Ведь НФ не одобрялась долгое время. Что изменилось?

    Все просто, сказал он мне. Китайцы создавали великолепные вещи, если им приносили схемы. Но ничего они не улучшали и не придумывали сами. Они не изобретали. И поэтому они послали делегацию в США, в Apple, Microsoft, Google и расспросили людей, которые придумывали будущее, о них самих. И обнаружили, что те читали научную фантастику, когда были мальчиками и девочками.

Литература может показать вам другой мир. Она может взять вас туда, где вы никогда не были. Один раз посетив другие миры, как те, кто отведали волшебных фруктов, вы никогда не сможете быть полностью довольны миром, в котором выросли. Недовольство – это хорошая вещь. Недовольные люди могут изменять и улучшать свои миры, делать их лучше, делать их другими.

Верный способ разрушить детскую любовь к чтению – это, конечно, убедиться, что рядом нет книг. И нет мест, где дети бы могли их прочитать. Мне повезло. Когда я рос, у меня была великолепная районная библиотека. У меня были родители, которых можно было убедить забросить меня в библиотеку по дороге на работу во время каникул.

Библиотеки – это свобода. Свобода читать, свобода общаться. Это образование (которое не заканчивается в тот день, когда мы покидаем школу или университет), это досуг, это убежище и это доступ к информации.

Я думаю, что тут все дело в природе информации. Информация имеет цену, а правильная информация бесценна. На протяжении всей истории человечества мы жили во времена нехватки информации. Получить необходимую информацию всегда было важно и всегда чего-то стоило. Когда сажать урожай, где найти вещи, карты, истории и рассказы – это то, что всегда ценилось за едой и в компаниях. Информация была ценной вещью, и те, кто обладали ею или добывали ее, могли рассчитывать на вознаграждение.

В последние годы мы отошли от нехватки информации и подошли к перенасыщению ею. Согласно Эрику Шмидту из Google, теперь каждые два дня человеческая раса создает столько информации, сколько мы производили от начала нашей цивилизации до 2003 года. Это что-то около пяти эксобайтов информации в день, если вы любите цифры. Сейчас задача состоит не в том, чтобы найти редкий цветок в пустыне, а в том, чтобы разыскать конкретное растение в джунглях. Нам нужна помощь в навигации, чтобы найти среди этой информации то, что нам действительно нужно.

Книги – это способ общаться с мертвыми. Это способ учиться у тех, кого больше нет с нами. Человечество создало себя, развивалось, породило тип знаний, которые можно развивать, а не постоянно запоминать. Есть сказки, которые старше многих стран, сказки, которые надолго пережили культуры и стены, в которых они были впервые рассказаны.

read

Если вы не цените библиотеки, значит, вы не цените информацию, культуру или мудрость. Вы заглушаете голоса прошлого и вредите будущему.

Мы должны читать вслух нашим детям. Читать им то, что их радует. Читать им истории, от которых мы уже устали. Говорить на разные голоса, заинтересовывать их и не прекращать читать только потому, что они сами научились это делать. Делать чтение вслух моментом единения, временем, когда никто не смотрит в телефоны, когда соблазны мира отложены в сторону.

Мы должны пользоваться языком. Развиваться, узнавать, что значат новые слова и как их применять, общаться понятно, говорить то, что мы имеем в виду. Мы не должны пытаться заморозить язык, притворяться, что это мертвая вещь, которую нужно чтить. Мы должны использовать язык как живую вещь, которая движется, которая несет слова, которая позволяет их значениям и произношению меняться со временем.

Писатели – особенно детские писатели – имеют обязательства перед читателями. Мы должны писать правдивые вещи, что особенно важно, когда мы сочиняем истории о людях, которые не существовали, или местах, где не бывали, понимать, что истина – это не то, что случилось на самом деле, но то, что рассказывает нам, кто мы такие.

В конце концов, литература – это правдивая ложь, помимо всего прочего. Мы должны не утомлять наших читателей, но делать так, чтобы они сами захотели перевернуть следующую страницу. Одно из лучших средств для тех, кто читает с неохотой – это история, от которой они не могут оторваться.

Мы должны говорить нашим читателям правду, вооружать их, давать защиту и передавать ту мудрость, которую мы успели почерпнуть из нашего недолгого пребывания в этом зеленом мире. Мы не должны проповедовать, читать лекции, запихивать готовые истины в глотки наших читателей, как птицы, которые кормят своих птенцов предварительно разжеванными червяками. И мы не должны никогда, ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах писать для детей то, что бы нам не хотелось прочитать самим.

Все мы – взрослые и дети, писатели и читатели – должны мечтать. Мы должны выдумывать. Легко притвориться, что никто ничего не может изменить, что мы живем в мире, где общество огромно, а личность меньше чем ничто, атом в стене, зернышко на рисовом поле. Но правда состоит в том, что личности меняют мир снова и снова, личности создают будущее, и они делают это, представляя, что вещи могут быть другими.

Оглянитесь. Я серьезно. Остановитесь на мгновение и посмотрите на помещение, в котором вы находитесь. Я хочу показать что-то настолько очевидное, что его все уже забыли. Вот оно: все, что вы видите, включая стены, было в какой-то момент придумано. Кто-то решил, что гораздо легче будет сидеть на стуле, чем на земле, и придумал стул. Кому-то пришлось придумать способ, чтобы я мог говорить со всеми вами в Лондоне прямо сейчас, без риска промокнуть. Эта комната и все вещи в ней, все вещи в здании, в этом городе существуют потому, что снова и снова люди что-то придумывают.

Мы должны делать вещи прекрасными. Не делать мир безобразнее, чем он был до нас, не опустошать океаны, не передавать наши проблемы следующим поколениям. Мы должны убирать за собой, и не оставлять наших детей в мире, который мы так глупо испортили, обворовали и изуродовали.

Однажды Альберта Эйнштейна спросили, как мы можем сделать наших детей умнее. Его ответ был простым и мудрым. Если вы хотите, чтобы ваши дети были умны, сказал он, читайте им сказки. Если вы хотите, чтобы они были еще умнее, читайте им еще больше сказок. Он понимал ценность чтения и воображения.

Я надеюсь, что мы сможем передать нашим детям мир, где они будут читать, и им будут читать, где они будут воображать и понимать.

Автор: Neil Gaiman
Перевод: Наталья Стрельникова

https://i.pinimg.com/564x/e2/8e/9e/e28e9e3e21e6d57c413975554a9bc4a2.jpg

Сказки для детей, самые известные и проверенные временем. Здесь размещены русские народные сказки и авторские детские сказки, которые точно стоит прочитать ребенку. Цитата

Сказка — это то золото, что блестит огоньком в детских глазках.

Сказки ребёнку на ночь

Хорошими помощниками родителей в воспитании являются короткие сказки для детей, которые нужно читать на ночь глядя, перед сном. Вселенная ребенка значительно отличается от мира взрослых. Малыши любят чудеса, они доверяют свои секреты игрушкам. Именно поэтому им так интересен мир сказок. Благодаря коротким историям даже самые занятые родители смогут скрасить общение с малышом, подарить ему кусочек долгожданного волшебства.

https://i.pinimg.com/564x/66/26/bd/6626bde7abfb0cca9c7844e93904361a.jpg

           «Какие сказки читать ребёнку на ночь?»

  Консультация для родителей

Сказка на ночь - это своего рода пожелание спокойной ночи. Только не короткое или небрежное, а длинное и обстоятельное, пропитанное любовью, нежностью и заботой. Сказка на ночь - это общение с малышом на волшебном, понятном ему языке, это маленькие безопасные уроки жизни.

   Но рассказывать перед сном нужно не любую сказку, так же как не каждую интересно читать днем. Пожелания на ночь должны быть ласковыми, как поглаживания по голове и теплыми, как котенок. Если вы хотите, чтобы малыш поскорее уснул, почитайте ему простую спокойную сказку. Прислушайтесь, как звучит сказка на ночь, прочитанная вашей бабушкой? Наверное, тихо и ровно, она успокаивает и убаюкивает маленького слушателя. В этот момент во всем мире для малыша существует только один голос. И этот голос создает его настроение, образы, мысли. Что увидит во сне ваше чадо - во многом зависит от того, что оно услышит и почувствует перед тем, как заснуть. Ведь пожелания спокойной ночи - это не пустые слова, а своего рода подведение итога дня, один из самых интимных моментов общения между взрослым и ребенком.

Однако сказка на ночь, насыщенная действием и эмоциями, может так увлечь малыша, что он будет переживать все события вместе с героями, волноваться за них и просить "почитать еще". Тут уж не до сна, когда царевну волк унес! Зато динамичные захватывающие сказки, прочитанные днем, поселят в малыше интерес к книгам и чтению: ведь опять закончили на самом интересном месте, а так хочется знать, что будет дальше, какие еще приключения ждут героев!

   Сказка же или стихи на ночь должны быть добрыми и незамысловатыми, чтобы успокоить и убаюкать малыша. А теплые пожелания спокойной ночи должны стать обязательной семейной традицией в любом доме.

   В психологии есть даже отдельное направление - сказкотерапия. Основная ее идея состоит в том, что ребенок отождествляет себя с главным героем и живет вместе с ним, учится на его ошибках. То есть малыш может примерить на себя разные роли: добрых и злых героев, созидателей и разрушителей, бедняков и богачей. Он может в своем воображении под руководством сказки представлять разные жизненные ситуации и по-разному себя вести в них. Маленький человечек учится сочувствию, становится более внимательным и усидчивым.

Есть мнение, что человек в своей жизни повторяет сценарий любимой сказки. Какая сказка станет любимой для Вашего малыша - Вы можете решить вместе с ним. Постарайтесь, чтобы эта сказка была со счастливым концом и учила тем же ценностям, что и Вы сами. Если Вы считаете, что "терпенье и труд все перетрут" - то читайте и обсуждайте вместе с малышом "Золушку". Если уверены, что всего можно добиться, "было бы желание" - то "Снежная королева" вместе с целеустремленной Гердой помогут Вам убедить в этом маленького слушателя. При чтении сказки обратите внимание на то, кто из героев наиболее симпатичен ребенку, с кого он берет пример. Согласитесь, Кай в той же сказке занимает пассивную позицию и не являет собой пример уверенного успешного поведения, хотя и его история заканчивается хорошо. Не пугайтесь, если Ваш малыш симпатизирует злодеям и динозаврам: попробуйте вместе найти положительные качества в этих персонажах: кто-то из них очень сильный, кто-то искренне заботится о своих детях, кто-то упорно идет к своей цели.                           

Итак, прежде чем прозвучит волшебная сказка или стихи на ночь, пролистайте ее еще раз и убедитесь, что она короткая, простая, со счастливым концом и несет именно ту идею, которую вы сами хотели бы донести до своего малыша. Пусть пожелания спокойной ночи и сладких снов звучат в вашем доме каждый вечер, и не в двух словах, а в добрых сказках!

Как выбирать для детей рассказы и сказки?

Детские сказки этого раздела подходят абсолютно всем ребятам: подобраны сказки для самых маленьких и для школьников. Некоторые произведения Вы найдете только у нас, в оригинальном изложении!

    Для детей помладше выбирайте сказки братьев Гримм, Мамина-Сибиряка или русские народные - они доступны для понимания и очень легко читаются. Как известно маленькие сказки перед сном лучше срабатывают, причём это могут быть как сказки для самых маленьких, так и просто короткие сказки.
    Детям старше 4 лет подойдут сказки Шарля Перро. Они понравятся им за яркие описания главных героев и их необычайные приключения.
    Лет в 7 пора начинать приучать детей к стихотворным произведениям сказочного формата. Отличным выбором станут детские сказки Пушкина, они и поучительные и интересные, большая часть имеет ярко выраженную мораль, как в басне. К тому же с Александром Сергеевичем Пушкиным ребята будут сталкиваться на протяжение всей школьной жизни. Его маленькие сказки в стихах даже будут учиться наизусть.
    Есть сказки, которые, как считает большинство родителей, ребенок должен прочитать сам. Первыми из таких детских сказок могут стать произведения Киплинга, Гауфа или Линдгрен.
   Произведения Бианки — тоже прекрасный материал для чтения, воспитания и развития детей, особенно сегодня, когда человечество стоит на грани экологической катастрофы
Книги известного детского писателя Виталия Валентиновича Бианки остались в памяти нескольких поколений детей, ставших в свою очередь родителями, а затем бабушками и дедушками. Патриотизм, любовь и бережное отношение к окружающей родной природе, наблюдательность, готовность всегда прийти на помощь слабому разносторонние знания — вот что выносит каждый, кто обращается к его произведениям, одинаково интересным не только для детей, но и для взрослых.

http://deti-online.com/usr/templates/images/skazki_dlya_detei.jpg
В сказках, особенно в народных, очень часто встречаются непонятные слова. Быстро узнать, что означает то или иное слово вам поможет наш словарь.

Словарь

A
Абвахта - гауптвахта.
Ажно - так что.
Азовка; Азовка-девка (Баж.) - мифическое существо, одна из "тайных сил". Стережет клады.
Аксамит - бархат.
Алтын - в старину три копейки.
Армяк — кафтан из толстого сукна.
Артуть (Баж.) - ртуть. Артуть-девка - подвижная, быстрая.
Аспиды (Арт.) - ядовитые змеи, яд которых действует прежде всего на нервную систему животных. Коралловый аспид встречается в Южной Америке, у реки Амазонки, достигает полутора метров длины, очень ярко окрашен.

Б

Бабайка (укр.) - большое весло, прикрепленное к лодке.
Бает (Пуш.) - говорит, рассказывает.
Байдак (укр.) - речное судно с одним большим парусом.
Балагта (от слова балахтина - болото) - живущая в болоте.
Балакать - говорить.
Балодка (Баж.) - одноручный молот.
Баса - красота, украшение, щегольство.
Бассенький, -ая (Баж.) - красивенький, -ая.
Батог - палка.
Баштанник (укр.) - хозяин баштана.
Баять, пробаять - говорить, сказать.
Бергал (Баж.) - переделка немецкого "бергауэр" - горный рабочий. Сказителем этого слово употреблялось в смысле "старший рабочий".
Бердо (укр.) - род гребня в домашнем ткацком станке.
Беремя - ноша, охапка, сколько можно обхватить руками.
Бесперечь - беспрестанно.
Бирюк - волк.
Блазнить (Баж.) - казаться, мерещиться; поблазнило - показалось, почудилось, привиделось.
Блёнда, блёндочка (Баж.) - рудничная лампа.
Боа констриктор (Арт.) - неядовитая змея, встречается в тропической Америке и на острове Мадагаскар. Добычу умерщвляет, сжимая её кольцами своего тела.
Бортевая сосна (Баж.) - здесь: сосна с дуплом.
Босовики - домашние туфли: их носили на босу ногу.
Бояре (Пуш.) - богатые и знатные люди, приближённые царя.
Брань (Пуш.) - битва; Бранное поле - поле битвы.
Братим - побратим.
Броня (Пуш.) - одежда из металлических пластинок или колец; защищала воина от ударов меча, копья.
Брыль (укр.) - широкополая соломенная или войлочная шляпа.
Булат (Пуш.) - сталь особой выделки. Оружие из этой стали тоже называли булатом.
Бунт - связка; верёвка, проволока и струны вяжутся бунтами.
Бутеть - здесь: богатеть, увеличивать достаток.

В

Валах (укр.) - житель Валахии, (румын.).
Варан серый (Арт.) - наиболее крупная из встречающихся в бывшем СССР ящериц, до полутора метров длины, обитает в сухих степях и пустынях Средней Азии и Южного Казахстана.
Вареница (укр.) - круглые или четырехугольные раскатанные кусочки теста, сваренные в воде; украинское народное кушанье.
Ватажиться - знаться, общаться, дружить, вести знакомство.
Ведаться - знаться.
Великий Луг (укр.) - лесистая низина на левом берегу Днепра, место расположения Запорожской Сечи.
Верея - столб, на который навешивались ворота.
Вертеп - здесь: неприступный овраг.
Вертеп - здесь: пещера, подземелье.
Взголцить - шумно подняться; здесь: вскрикнуть.
Вид (Баж.) - вид на жительство, паспорт. По чужому виду - по чужому паспорту.
Вийце (укр.) - дышло у воловьей, упряжки.
Вилы (укр.) - в древнеславянской мифологии фантастические женские существа; различались Вилы водяные, воздушные, горные, лесные.
Виноходец - иноходец.
Витязь (Пуш.) - храбрый воин, богатырь.
Вица (Баж.) - хворостина, прут, розга.
Влеготку (Баж.) - легко, свободно, без труда, безопасно.
Вожгаться (Баж.) - биться над чем-нибудь, упорно и длительно трудиться.
Войт (укр.) - сельский староста в Западной Украине.
Воробы (Баж.) - снаряд для размотки пряжи.
Вороты(старинное выражение) (Пуш.) - воротами.
Вострошарая (Баж.) - остроглазая.
Встреть - встретить.
Встянуть - здесь: петь, кричать, тянуть голос как можно дольше.
Выворотень - корневище большого дерева, вывернутого из земли.
Выдюжить (Баж.) - выдержать, вытерпеть, перенести.
Высить - здесь: высоко подвешивать.
Вышгород (укр.) - древняя княжеская резиденция, предшественник Киева; сейчас Вышгород - село под Киевом.
Вышестать - здесь: очистить от сора.
Вякать - надоедать.

Г

Гадюка армянская (Арт.) - ядовитая змея, достигающая полутора метров длины. В бывшем СССР водится в Армении, в горной местности.
Гайдамаки (укр.) - казацкие и крестьянские отряды на Украине в XVIII в., выступавшие против польской шляхты.
Галиться (Баж.) - издеваться, мучить с издевкой.
Галушка - пшеничная клецка, сваренная в воде или в борще.
Гальёта - небольшое купеческое судно.
Ганать - гадать.
Гарнец - старинная русская мера сыпучих тел, особенно хлеба.
Гвоздь - здесь: деревянная затычка в бочке.
Герлыга (укр.) - посох овчара с крючком на конце для ловли овец.
Глядельце (Баж.) - разлом горы, глубокая промоина, выворотень от упавшего дерева - место, где видно напластование горных пород.
Голбец (Баж.) - подполье; рундук около печки, где делается ход в подполье, обычно зовется голбчик.
Голик - березовый веник без листьев, голый.
Голк (Баж.) - шум, гул, отзвук.
Гон (укр.) - старинная мера длины, примерно четверть километра.
Гоношить (Баж.) - готовить.
Гой есте (от слова гоить - исцелять, живить) - пожелание здоровья, соответствующее сегодняшнему: "Будьте здоровы!".
Голяшки - здесь: голые ноги.
Гора - в словосочетании идти в гору - идти против течения.
Горазд - умеет.
Горилка - хлебная водка.
Горница (Пуш.) - верхняя комната с большими окнами.
Горшеня - горшечник.
Гостиный сын (гость) - купец, ведущий заморскую торговлю.
Грабарь - землекоп.
Грань (Баж.) - см. Заводская грань.
Гребелька - узкая плотина поперек речки.
Гречаники - блины из гречневой муки.
Гривна - денежная единица в Древней Руси, серебряный слиток весом около фунта (немногим более 400 г).
Громада (укр.) - мирская сходка, сход, казацкая община.
Гряда - две перекладины в избе у печи; на них сушили дрова.
Гузать - мешкать, трусить, отказываться.
Гулючки - прятки.
Гумно, гуменце - место, где молотят, а также - сарай для хранения снопов.
Гужишко - гуж, петля в упряжи, которая соединяет хомут с оглоблей и дугой.
Гюрза (Арт.) - крупная ядовитая змея, бывает больше полутора метров длины. Встречается в сухих предгорьях, поросших редким кустарником. В бывшем СССР водится в Закавказье, Южной Туркмении, в Таджикистане, на юге Казахстана.

Д

Дача (Баж.) - здесь: земельные и лесные угодья.
Двор (Пуш.) - здесь: придворные, приближённые царя, князя, служившие при дворе (дворце) царя. Пышный двор - богатые, нарядные придворные.
Девичник (Пуш.) - В старину перед свадьбой у невесты собирались её подруги. Эта вечеринка называлась девичником.
Дежа - квашня.
Десть (бел.) - 24 листа.
Дивить - удивлять, удивить.
Дикое Поле (или Дикая Степь) (укр.) - степные пространства, отделявшие Россию и Польшу от татарского Крыма и Турции.
Добало - вероятно, бок, брюхо.
Добродию (укр.) - сударь.
Дока - здесь: знаток, мастер, колдун.
Долбня (укр.) - большой деревянный молот.
Доливка (укр.) - земляной пол в украинской хате, тщательно утрамбованный.
Долить (Баж.) - одолевать; долить приняла - стала одолевать.
Доловите - гроб.
Досвитки (укр.) - посиделки, или супряхи, попряхи, вечерние собрания деревенской молодежи, происходившие осенью и зимой.
Доступать - добывать, доходить.
Дробильные бегуны (Баж.) - тяжелые колеса, которыми дробят в песок золотоносные камни.
Дуван - дележ, а также сходка при дележе добычи: дуванить - делить.
Дудку бить, дудку пробить (Баж.) - вырыть шурф, глубокую яму.
Дукат (укр.) - старинная золотая или серебряная монета; также украшение, которое носят на шее в виде ожерелья.
Душегрейка (Пуш.) - тёплая короткая кофта без рукавов, со сборками сзади.
Дьяк (и подьячный) (Пуш.) - служащие в Приказах (см.).

Е

Елань, еланка (Баж.) - травянистая поляна в лесу (вероятно, от башкирского jalan - поляна, голое место).
Ендова - широкий сосуд с носиком.
Епанча (укр.) - старинный плащ, бурка.
Ества - кушанья, еда.

Ж

Жалейка (бел.) - дудочка из ивовой коры.
Жаровая сосна (Баж.) - рослая, высоко вытянувшаяся сосна.
Жбан - кувшин с крышкой.
Железный круг (Баж.) - привокзальные склады железа в старом Екатеринбурге.
Желтобрюхий полоз, или желтобрюх (Арт.) - одна из наиболее крупных неядовитых змей, встречающихся в бывшем СССР, бывает до двух метров длиной. Живёт обычно в открытой степи, в полупустынях и на горных склонах. Свою добычу - мелких грызунов - эта сильная и агрессивная змея ловит на ходу и часто заглатывает живьём. Водится в Молдавии, в украинских степях и в юго-восточных областях России.
Желтопузик, или глухарь (Арт.) - наиболее крупный представитель змеевидных безногих ящериц. Бывает длиной больше метра, встречается в речных долинах, на поросших травой и кустарником равнинах. В бывшем СССР живёт на юге Средней Азии.
Жерновцы, жерновки (укр.) - небольшая ручная меленка, два камня - диска, между которыми зерно смалывается в муку.
Жесточь - жестокость, суровость.
Живот - жизнь.
Животы - имение, богатство, домашний скот
Жужелка (Баж.) - название мелких самородков золота.
Жупан (укр.) - кафтан (вид верхней одежды)

З

Забедно (Баж.) - обидно.
Забой (Баж.) - место в руднике, где вырубают руду, каменный уголь.
Забунчать - зажужжать.
Заводская грань (Баж.) - линия, отделявшая территорию одного заводского округа от другого. Чаще всего грань проходила по речкам и кряжам, по лесу отмечалась особой просекой, на открытом месте - межевыми столбами. За нашей гранью - на территории другого заводского округа, другого владельца.
Завозня (Баж.) - род надворной постройки с широким входом, чтобы можно было завозить туда на хранение телеги, сани и пр.
Завсе (Баж.) - постоянно.
Загнетка - место в предпечье, куда сгребают жар.
Заговеться - начать говеть, поститься.
Задворенка - здесь: человек, живущий на задворке, заднем, скотном дворе.
Заделье (Баж.) - предлог.
Заезочек - приспособление для рыбной ловли.
Закамшить - здесь: изловить, схватить.
Закрутка (бел.) - скрученный знахарем пучок колосьев. По старым суевериям, закрутка делалась злыми людьми, чтобы накликать на хозяина беду. А вырвать ту "закрутку" мог, будто бы, только знахарь за плату.
Залавок - низкий шкаф в избе. у печи, где держат еду.
Замыкай (бел.) - закрывай (польск.).
Замять - трогать.
Западня - подъемная крышка над лазом в подполье.
Запали - то есть завалились, лежат без движения.
Заповедовать - приказывать, наказывать, велеть.
Запон, запончик (Баж.) - фартук, фартушек.
Запростать - здесь: занять под что - либо.
Зарод (Баж.) - стог, скирда сена.
Зарукавье (Баж.) - браслет.
Зарыдать (о бересте) - вспыхнуть, затрещать.
Застава (Пуш.) - здесь, заграждение из брёвен, устроенное при входе в гавань.
Заставка - заслон, щит для задерживания воды у мельницы.
Зауторы, уторы - нарез, место в обручной посуде, куда вставлено дно.
Земляная кошка (Баж.) - мифическое существо, живущее в земле. Иногда "показывает свои огненные уши".
Злот, злотый (укр.) - польская денежная единица.
Злыдни (укр.) - нужда, голод, бедность. По украинским народным повериям, маленькие фантастические существа; если в хате селились злыдни, хозяину ее угрожало большое зло, и, как бы ни велико было его богатство, оно сгинет и наступит страшная нищета.
Змеёвка (Баж.) - дочь Полоза. Мифическое существо, одна из "тайных сил". Ей приписывалось свойство проходить сквозь камень, оставляя после себя золотой след (золото в кварце).
Змеиный праздник (Баж.) - 25 (12) сентября.
Зобенка - корзина, жадный человек.
Зозуля (укр.) - кукушка. В народной украинской поэзии зозуля - ласковое слово по отношению к женщине, особенно к матери.
Золотые таракашки (Баж.) - крупинки золота.
Зыбка - колыбель.

И

Из кистей выпала(Баж.) - раньше на Урале в сельских местностях и в городских поселках женщины в большие праздники надевали поверх сарафана пояса, вытканные из чистого разноцветного гаруса. Мужчины тоже носили такие пояса, только они были чуть поуже, а кисти покороче. Красивая девочка сравнивается с гарусинкой, выпавшей из кистей такого пояса. (Примеч. В.А. Бажовой.)
Изоброчить (Баж.) - нанять по договору (оброку), законтрактовать.
Изробиться (Баж.) - выбиться из сил от непосильной работы, потерять силу, стать инвалидом.
"Инда очи разболелись" (Пуш.) - так, что заболели глаза.
Имение - здесь: добыча, имущество.
Именитый - здесь: богатый.
Ископыть - ком земли, вылетающий из-под копыта при быстром беге лошади.
Испакостить - здесь: съесть, задушить, погубить.
Исполать - хвала, слава, спасибо.

К

Кабацкая теребень - постоянный посетитель кабака.
Казна - встречается в значении: деньги, достояние, имущество.
Казна (Баж.) - употребляется это слово не только в смысле - государственные средства, но и как владельческие по отношению к отдельным рабочим. "Сперва старатели добывали тут, потом за казну перевели" - стали разрабатывать от владельца.
Калиновый (об огне) - здесь: яркий, жаркий.
Калым (Баж.) - выкуп за невесту (у башкир).
Каменка (Баж.) - банная печь с грудой камней сверху; на них плещут воду, "поддают пар".
Камни-Богатыри (укр.) - большие гранитные камни ниже Стрельчей скалы, один у правого берега, другой на левом берегу Днепра.
Канун - мед и пиво, приготовленные к церковному празднику.
Карбованец (укр.) - рубль.
Карга - ворона.
Кармазин (укр.) - дорогое сукно малинового или темнокрасного цвета, а также жупан (см).
Каялка, кайло, кайла (Баж.) - инструмент, которым горнорабочие отбивают, откалывают руду.
Кварта - мера жидких и сыпучих тел, немногим больше литра.
Кеклик (Арт.) - дикая птица, родственница кур, живёт в горах на Кавказе, в Средней Азии, на Алтае. Всю жизнь проводит на земле, только изредка садится на деревья. Название получила за свой крик “ке-ке-лек”.
Керженский наставник - главное лицо у раскольников – староверов Керженского края (вблизи Нижнего Новгорода).
Киса - мешок.
Кичка, кика (Пуш.) - старинный женский головной убор.
Клеть - чулан, отдельная комната.
Клёв (Пуш.) - клюв (от "клевать").
Клюка (Пуш.) - палка с загнутым верхним концом.
Кныш (укр.) - хлеб, испеченный из пшеничной муки, который едят горячим.
Кобра индийская (Арт.) - очень ядовитая змея, достигающая двух метров длины. Её ещё называют “очковой” за чёткий светлый рисунок на задней стороне шеи, который напоминает очки. Любит селиться на холмах с редкой растительностью, питается грызунами.
Коё - здесь: частью, то ли.
Кожух - кожа, верхняя одежда из кожи.
Козёл (Баж.) - здесь: застывший при плавке и приставший к чему-нибудь (например, к печи) металл (см. "Посадить козла").
Кокора, кокорина - коряга, пень.
Колдася, колдытося - когда - то, некогда; здесь: давно, уже не раз.
Колиивщина (укр.) - народное восстание украинского крестьянства в XVIII в. на Правобережной Украине против феодально-крепостнического и национального угнетения со стороны шляхты.
Колодочка - обструганный, короткий деревянный брусок.
Колотлива (о дороге) - беспокойная.
Колпица - белый аист.
Колымага (Пуш.) - старинная разукрашенная карета, в которой ездили знатные люди.
Коляда - святочное величанье в честь хозяев дома; за коляду отдаривались подарком.
Колядка (укр.) - рождественская песня, исполнявшаяся в сочельник и на первый день святок сельской молодежью.
Конец - край деревни, а также улицы, ведущей к околице.
Копа (бел.) - 60 штук.
Корец - ковш для черпанья воды.
Короб, коробья - здесь: лукошко, корзина.
Корчма - в Белоруссии и на Украине до революции - трактир, постоялый двор.
Корчмарь - владелец корчмы.
Косарь - большой, тяжелый нож.
Коска, костка -, кость, косточка.
Косоплетки плести (Баж.) - сплетничать.
Костер - поленница, сложенные в клетку дрова.
Косушка - мера жидкостей, четверть кружки вина.
Кочет, кочеток - петух.
Кочок - кочка.
Кош (Баж.) - войлочная палатка особого устройства.
Кош (укр.) - стан в запорожском войске, казачий лагерь.
Кошара (укр.) - сарай, овечий загон.
Кошевой (укр.) - кошевой атаман, начальник коша (см.) в Запорожской Сечи.
Кошель (бел.) - плетеная корзина для телеги.
Кошма, кошомка (Баж.) - войлочная подстилка.
Кошница (укр.) - плетеный амбарчик, куда складывают кукурузу.
Кравчина (укр.) - название запорожского казачьего войска, собранного Наливайко в конце XVI в.
Крашенка (укр.) - окрашенное яйцо.
Крепость - грамота, документ, подтверждающий права владельца.
Крепость (Баж.) - крепостная пора, крепостничество.
Криница (укр.) - колодец, родник.
Крица (Баж.) - расплавленная в особой печи (кричном горне) глыба, которая неоднократной проковкой под тяжелыми вододействующими молотами (кричными) сначала освобождалась от шлака, потом под этими же молотами формировалась в "дощатое" или "брусчатое" железо.
Кричная, крична, кричня (Баж.) - отделение завода, где находились кричные горны и вододействующие молоты для проковки криц (см); крична употреблялась и в смысле - рабочие кричного отделения. Кричный мастер - этим словом не только определялась профессия, но и атлетическое сложение, и большая, физическая сила.
Кропачишко - от глагола кропотать - хлопотать, суетиться, сердиться, браниться.
Кросна, кросны - домашний, ручной ткацкий станок.
Крутое крутище - почти отвесная круча, яр.
Ксендз - католический священник.
Кститься - креститься, осенять себя крестом.
Кубелец (бел.) - деревянный бочонок.
Кулеш, кулиш (укр.) - жидко сваренная пшенная каша, обычно с салом.
Курай (Баж.) - башкирский музыкальный инструмент, род дудки, свирели.
Курган (Пуш.) - высокий земляной холм, который насыпали древние славяне над могилой.
Кут, кутничек - угол в избе, прилавок, ларь, в котором зимой держали кур.
Кутас (укр.) - кисть.
Кутасик (укр.) - растение вьюнок.
Кутья - ячменная или пшеничная каша с изюмом, еда на поминках.
Кучиться - просить, кланяться, умолять.

Л

Ладонь - ток, ровное, очищенное от травы место, где молотят.
Латы (Пуш.) - железная или стальная броня, которую надевали воины.
Лаяны, лаяна - жители деревни Лаи, на реке того же имени, притоке Северной Двины. Население деревни - углежоги, которые готовили уголь для портовых кузниц.
Ледащий - плохой, негодный.
Листвицы - листья.
Листвянка (Баж.) - лиственница.
Литера - буква.
Лопотьё, лопотина - одежда, платье.
Лоушки - ловушки.
Луб - плотная часть липового подкорья; из луба делают короба, крыши и т.п.
Лыко - волокнистое подкорье, находящееся под липовой корой; из него плетут лапти.
Лытать - отлынивать, шляться, шататься, скитаться, уклоняться от дела, проводить время праздно и вне дома.
Лытки - часть ноги ниже колена.
Льстива - здесь: завистлива.
Ляда (бел.) - раскорчеванное поле.

М

Мавка (укр.) - русалка; по народным поверьям, девочка, умершая некрещеной.
Майна - полынья.
Макагон (укр.) - деревянный пест для растирания мака, пшена и т. д.
Маклак - посредник при сделке; плут.
Маковка (Пуш.) - макушка.
Малёнка - мера для измерения сыпучих тел; считалась равной 16 кг овса, 24 кг ржи или 32 кг пшеницы.
Матица - средняя потолочная балка.
Матрошить - воровать.
Медянка (Арт.) - неядовитая змея, бывает длиной около шестидесяти пяти сантиметров. Живёт в зарослях, в сухой холмистой местности, на опушках лесов, а также в степи. Питается грызунами и насекомыми. Встречается на Украине, на Кавказе, в Западном Казахстане.
Межигорский монастырь (укр.) - близ Киева, в Межигорье.
Мерёжка - здесь: паутина.
Мёртвая рука - существовало поверье, что рука мертвеца наводит на спящих непробудный сон.
Мертвяк (Баж.) - мертвец; иногда - только потерявший сознание ("Сколько часов мертвяком лежал").
Мета (Пуш.) - здесь: намеченная цель (от слова "метить").
Мехоноша (укр.) - поводырь у слепца-нищего, носящий мешок с подаянием, а также носящий мешок при колядовании.
Мешкотный - медлительный, непроворный.
Мизгирь - паук.
Мир - крестьянская община.
Мирошник - мельник.
Моль - мелкая рыба.
Монисто - ожерелье из бус, монет, камней.
Морг (укр.) - мера земли в западных областях Украины, около полгектара.
Морда - рыболовное устройство, верша.
Мотыга - ручное земледельческое орудие.
Муравейничек - здесь: мелкой породы медведь, который любит лакомиться муравьиными яйцами.

Н

Наверх - здесь: помимо всего, сверх того.
Навидячу (Баж.) - на глазах, быстро.
Нагайка - короткая, толстая, круглая ременная плеть.
Надолба - вкопанный столб у ворот.
Наймичка (укр.) - батрачка, наемная работница.
Нали (Баж.) - даже.
Налыгач (укр.) - веревка, которой привязывают (налыгуют) волов за рога.
Наместо - вместо.
Нарёкся (Пуш.) - назвался; нарекать - давать имя, называть.
Наточить - нацедить.
Негде (Пуш.) - где-то.
Недоимка (Пуш.) - не уплаченый в срок налог или оброк (см.).
Неможить - занемочь, заболеть.
Ненаши - здесь: черти.
Неуказанным товаром (Пуш.) - запрещённым товаром.
Не охтимнеченьки живут (Баж.) - без затруднений, без горя, спокойно.
Неочёсливый (Баж.) - неучтивый, невежа.
Не привальный остров (Пуш.) - остров, возле которого не останавливались (не приставали, не приваливали) корабли.
Не того слова (Баж.) - сейчас, немедленно, без возражений.
Ниже - ни даже, и не, нисколько.
Николи - никогда.
Нязи (Баж.) - лесостепь по долине реки Нязи.
Нязя (Баж.) - река, приток Уфы.

О

Обальчик (Баж.) - пустая порода.
Обедня (Пуш.) - церковная служба совершаемая днём.
Обой (Баж.) - куски камня, которые откалываются, отбиваются при первоначальной грубой обработке, при околтывании (см.).
Оборать (Баж.) - побеждать, осиливать в борьбе.
Оборка - завязка у лаптя.
Оборуженный (Баж.) - вооруженный, с оружием.
Обрадеть - обрадоваться.
Обратить (Баж.) - надеть оброт, недоуздок, подчинить себе, обуздать.
Оброк (Пуш.) - здесь: дань, деньги.
Обуй (Баж.) - имя сущ. м. р. - обувь.
Огневая работа (Баж.) - работа возле сильного огня, например у доменных печей.
Ограда (Баж.) - двор (слово "двор" употреблялось лишь в значении семьи, тягловой и оброчной группы, но никогда в смысле загороженного при доме места).
Одинарка (Баж.) - улица, на которой только один ряд домов.
Одинова (Баж.) - один раз; однажды.
Озойливо - здесь: пристально.
Оклематься (Баж.) - прийти в сознание, начать поправляться.
Околтать (Баж.) - обтесать камень, придать ему основную форму.
Окуп - откуп.
Оне (Пуш.) - они.
Опричь - кроме.
Орать - пахать.
Оселедец (укр.) - длинный пук волос на выбритой голове, который обычно носили запорожцы.
Основа - один раз, однажды.
Отжить - здесь: отогнать, отвадить.
Откать (Баж.) - отброс.
Отроки (Пуш.) - слуги у князя.
Отутоветь (Баж.) - отойти, прийти в нормальное состояние.
Охлёстыш, охлёст, охлёстка, схлёстанный хвост, подол (Баж.) - человек с грязной репутацией, который ничего не стыдится, наглец, обидчик.
Охтимнеченьки, охти мне (Баж.) (от междометия "охти", выражающего печаль, горе) - горе мне, тяжело. "Жизнь досталась охтимнеченьки" - тяжелая, трудная.
Ошары кабацкие - промотавшиеся, пропившиеся люди.

П

Падла - падаль.
Палата (Пуш.) - здесь: большой зал во дворце. Палатами назывались и дворцы, а также вообще обширные, богатые здания.
Палица - дубина с окованным набалдашником.
Паляница (укр.) - небольшой плоский хлебец из пшеничной муки.
Панок (Баж.) - бабка, кость из ноги коровы; панок-свинчатка - бабка со свинцом внутри; употребляется в игре в бабки для удара по кону - ряду бабок.
Парубок (укр.) - парень.
Парун (Баж.) - жаркий день после дождя.
Парусинник - матросская одежда.
Парча (Пуш.) - шелковая ткань, затканная золотом или серебром.
Пелька - часть всякой одежды, находящейся на груди, у горла.
Пенять (Пуш.) - укорять, упрекать.
Перст (Пуш.) - палец.
Перун (Пуш.) - бог грома и молнии у древних славян.
Пескозоб (Баж.) - пескарь.
Пестерёк - берестяная корзина.
Пимы (Баж.) - валенки.
Питон сетчатый (Арт.) - большая змея, достигающая иногда в длину десяти метров. Неядовита, добычу убивает, сжимая витками своего тела. Живёт и в густых лесах, и на берегу рек, и в заселённых районах. Встречается в Юго-Восточной Азии, на Малых Зондских островах.
Питон тигровый (Арт.) - неядовитая, крупная, до восьми метров длиной змея. Любит селиться в негустых лесах и на каменистых холмах, иногда взбирается на деревья. Живёт в Индии, на Цейлоне, на островах Юго-Восточной Азии. Добычу убивает, сжимая витками тела.
Пласточки - в словосочетании как пласточки - то есть лежать пластом, во всю длину, без чувств, не шевелясь.
Пленка - силок, петля для ловли птиц.
Плугатарь - пахарь, пашущий плугом.
Побутусились - выпятились, выгнулись, распузатились.
Побыт - образ, случай.
Поверить - доверить, сказать.
Повершить - здесь: устроить верх у строения.
Повет (укр.) - уезд на Западной Украине.
Поветь (Баж.) - чердак, сеновал.
Повой - прием новорожденного; принимает (повивает) повивальная бабка.
Погалиться (Баж.) - насмехаться, издеваться, измываться.
Подать гарбуз (тыкву) (укр.) - значит, отказать жениху.
Подать рушники (укр.) - по украинскому народному обычаю, девушка, которая согласна выйти замуж, во время сватовства подает сватам рушники и хустку (см.).
Подворье (Пуш.) - усадьба: дом и двор с разными хозяйственными постройками
Подорожники - сдобные, долго не черствеющие лепешки.
Поезд (о свадьбе) - торжественная обрядовая езда свадебных чинов и гостей.
Поезжане - свадебные чины и гости, едущие поездом (см.).
Пожарна (Баж.) - она же машина - в сказах упоминается как место, где производилось истязание рабочих. Пожарники фигурируют как палачи.
Покорить - ускорить.
Покорпуснее (Баж.) - плечистее, сильнее, здоровее.
Покучиться (Баж.) - попросить, выпросить.
Пола - открыта.
Полати (Пуш.) - дощатый помост для спанья, устроенный под потолком.
Полатки - полати (см.).
Полба (Пуш.) - особый сорт пшеницы.
(По́лба, или полбяная пшеница — группа видов рода Пшеница (Triticum) с пленчатым зерном и с ломкими колосьями)
Полер навести (Баж.) - отшлифовать.
Полуштоф - половина кружки вина.
Полоз леопардовый (Арт.) - одна из самых нарядно окрашенных змей, живущих на территории бывшего СССР. Неядовита. Длина тела достигает метра. Встречается в каменистых, поросших кустарником или редкими деревьями предгорьях Крыма.
Полоз узорчатый (Арт.) - неядовитая змея длиной до одного метра. Встречается в лесах, в степях и пустынях, иногда поднимается высоко в горы. Добычу убивает, сжимая кольцами своего тела. Распространена на юге бывшего СССР вплоть до Дальнего Востока.
Полонина (укр.) - горная поляна, служащая пастбищем в Западных областях Украины.
Помстилось (Баж.) - почудилось, показалось.
Помучнеть (Баж.) - побледнеть.
Понасердке (Баж.) - по недоброжелательству, по злобе, из мести.
Понастовать (Баж.) - понаблюдать, последить.
Пониток (Баж.) - верхняя одежда из домотканого сукна (шерсть по льняной основе).
Попелушка, попель - пепел, перегоревший прах, зола.
Попускаться (Баж.) - отступить, отступиться.
Порадеть - поусердствовать; здесь: много поесть.
"Пораздумай ты путём" (Пуш.) - обдумай серьёзно, основательно.
Порскать - кричать, хлопать кнутом с целью выгнать зверя.
Посад - село, в котором жили торговцы и ремесленники.
Посадить козла (Баж.) - остудить, "заморозить" чугун или медь. Отвердевшая в печи масса называлась козлом. Удалить ее было трудно. Часто приходилось переделывать печь.
Поскотина - выгон, пастбище.
Пословный (Баж.) - послушный, кто слушается "по слову", без дополнительных понуканий, окриков.
Постойщик - постоялец.
Постолы (укр.) - обувь из целого куска сыромятной кожи.
Посыкиваться (Баж.) - намереваться.
Потрафить - угодить.
Потуда, потуль - до тех пор, до того времени.
Правиться (Баж.) - направляться, держать направление.
Прасол - оптовый скупщик скота и разных припасов (обычно мяса, рыбы) для перепродажи.
Пращ, или праща (Пуш.) - древнее оружие; праща служила для метания камней.
Престол (Пуш.) - трон, особое кресло на возвышении, на котором сидел царь в торжественных случаях.
Пригон (Баж.) - общее название построек для скота (куда пригоняли скот).
Прииск (Баж.) - место, где найдены и добываются драгоценные металлы (золото, платина) и драгоценные камни.
Приказный (Баж.) - заводской конторский служащий. Название это держалось по заводам и в 90-х годах.
Приказчик (Баж.) - представитель владельца на заводе, главное лицо; впоследствии таких доверенных людей называли по отдельным заводам управителями, а по округам - управляющими.
Приказы - учреждения, которые управляли делами государства.
Прикорнать - погубить.
Прилик (Баж.) - видимость; для прилику - для видимости, ради приличия.
Примельчаться - стать мелким.
Принада - ловушка.
Приобщить - здесь: свершить церковный обряд.
Припол - полы одежды.
Прискаться (Баж.) - придраться.
Пристать - остановиться.
Притча - здесь: причина.
Притча (Баж.) - неожиданный случай, помеха, беда.
Притык (укр.) - колышек, которым притыкают ярмо к дышлу в воловьей упряжи.
Приходить на кого-нибудь (Баж.) - обвинять кого-нибудь, винить.
Причтётся (Баж.) - придётся.
Прогон - плата при езде.
Просвирня - женщина при церкви, которая пекла просвиры - хлебцы особой формы.
Простень - Количество пряжи, выпрядываемой на одно веретено.
Простудить - здесь: прохладиться, подышать свежим воздухом.
Протори - издержки, расходы, убытки.
Пряжить - жарить в масле.
Прямо - против.
Пряник печатный (Пуш.) - пряник с оттиснутым (отпечатанным) рисунком или буквами.
Прясло (Баж.) - изгородь из жердей.
Пудовка - пудовая мера веса.
Пустоплесье (Баж.) - открытое место среди леса.
Пустынька - здесь: одинокое жилье.
Пухлина - здесь: больное, опухшее место, следствие укуса.
Пуща - заповедный, непроходимый лес.
Пяла, пялечко - пяльцы.

Р

Разбаять сказку - развеяться, развлечься.
Рада (укр.) - собрание, совет, сходка.
Ради (Пуш.) - рады. Во времена Пушкина говорили "ради" вместо "рады".
Развод - здесь: военный парад, движение войска.
Разоставок (Баж.) - то, чем можно расставить ткань: вставка, клин, лоскут, в переносном смысле - подспорье, прибавок, подмога.
Ратные (Пуш.) - военные.
Рать (Пуш.) - войско.
Рачить - усердствовать, стараться.
Рели - здесь: тонкие длинные бревна.
Рель, рели - здесь: веревки.
Ремьё, ремки (Баж.) - лохмотья, отрепье. Ремками трясти - ходить в плохой одежде, в рваном, в лохмотьях.
Рогатка (Пуш.) - здесь: казнь, наказание.
Рундук - здесь: крыльцо.
Руський (укр.) - так в Галичине и Буковине называли себя украинцы.
Рута (укр.) - южное растение с желтыми цветами и листьями, содержащими эфирное масло.
Рухлена - негодная, дурная, упрямая.
Рушать - резать.
Рушник (укр.) - вышитое полотенце.
Рынский (укр.) - австрийская монета.
Ряда - договор, условие; рядить - договориться, условиться.

С

Савур-курган (укр.) - курган в азовских степях.
Сажень - древнерусская мера длины, расстояние размаха рук от кончиков пальцев одной руки до кончиков пальцев другой.
Саламата - жидкий кисель, мучная кашица.
Сам Петербурх (Баж.) - искаженное "Санкт-Петербург".
Свертень (о зайце) - скачущий не прямым путем, петляющий.
Светёлка (Пуш.) - светлая комната, отделённая сенями от кухни.
Светлица (Пуш.) - светлая, чистая комната. В старину в светлицах обычно жили девушки.
Светский; из светских (Баж.) - то есть не из детей служителей церкви.
Свитка - в старое время - верхняя длинная распашная одежда из домотканного сукна.
Святые горы (укр.) - старинный монастырь на высоком берегу р. Северский Донец.
Сголуба (Баж.) - голубоватый, бледно-голубой.
Сдышать - дышать.
Седала - насест, жердь, на которой ночует домашняя птица.
Секира (Пуш.) - боевой топор с длинной рукоятью.
Сем - ка, сём - ка - а ну, давай, ну - ка, пойдем начнем, станем.
Сенная девушка (Пуш.) - служанка, живущая в сенях, т.е. в помещении перед внутренними комнатами.
Сенокосы - косцы.
Сеча (Пуш.) - битва, сражение.
Сечь Запорожская (укр.) - Украинская казацкая организация, возникшая в XVI в.
Сибирка - арестантская при полиции.
Синий билет (бел.) - свидетельство об увольнении с военной службы. В старину срок службы в солдатах был двадцать пять лет.
Синюха, синюшка (Баж.) - болотный газ.
Сиротать - жить сиротой, сиротствовать.
Скатерть браная - из камчатки - шелковой китайской ткани с разводами.
Скепать - расщеплять, колоть.
Скрутиться, крутиться - собраться.
Скрячить - здесь: связать.
Скудаться (Баж.) - хилеть, недомогать, болеть.
Скыркаться (Баж.) - скрести, скрестись (в земле).
Слань (вернее: стлань)(Баж.) - настил по дорогам в заболоченных местах. Увязнуть в болоте такая стлань не давала, но ездить по ней тоже было невозможно.
Сличье (Баж.) - удобный случай; к сличью пришлось - подошло.
Слобода - поселок около города, пригород.
Смотник, -ца (Баж.) - сплетник, -ца.
Смустить - смутить.
Сноровлять, сноровить (Баж.) - содействовать, помогать; сделать кстати, по пути.
Снурок (Пуш.) - шнурок.
Сойкнуть (Баж.) - вскрикнуть от испуга, неожиданности (от междометия "ой").
Сок, соковина (Баж.) - шлак от медеплавильного и доменного производства.
Соловые (Баж.) - лошади желтовато-белой масти.
Соморота - срам.
Сопилка (укр.) - народный музыкальный инструмент, род свирели.
Сорога - рыба, плотва.
Сороковка - бочка на сорок ведер.
Сорочин, или сарачин (Пуш.) - сарацин, арабский наездник.
Сотник (укр.) - начальник над сотней казаков.
Сотскич (укр.) - низшее должностное лицо сельской полиции, избиравшееся сельским сходом.
Сохатый (Баж.) - лось.
Сочельник (Пуш.) - дни перед церковными праздниками - Рождеством и Крещеньем.
Спасов день (Баж.) - 6 августа старого стиля. К этому дню поспевали плоды и овощи, и был обычай с этого дня начинать их собирать и употреблять в пищу.
Спешить (Пуш.) - сбить с коня.
Справный (Баж.) - исправный, зажиточный; справа - одежда, внешний вид. Одежонка справная - то есть неплохая. Справно живут - зажиточно. Справа-то у ней немудрёнькая - одежонка плохая.
Спуд (Пуш.) - сосуд, кадка. Положить под спуд - плотно прикрыть чем-нибудь, запереть
Спышать - вздыхать, переводить дух.
Сродники - родственники.
Сродство - здесь: родственники.
Стан (Пуш.) - лагерь.
Станово становище - укромное место, приют в лесу.
Становой, или становой пристав - полицейский чиновник в Царской России.
Старатель (Баж.) - человек, занимавшийся поиском и добычей золота.
Старица (Баж.) - старое, высохшее русло реки.
Старшина (укр.) - налчальство, начальники.
Статочное - могущее быть, статься, случиться.
Стежи (от глаголов стегать, стежить) - удары кнута, бича.
Стенбухарь (Баж.) - так назывались рабочие у толчеи, где дробилась пестами руда. Этим рабочим приходилось все время бросать под песты руду - бухать в заградительную стенку.
Столбовая дворянка (Пуш.) - дворянка старинного и знатного рода.
Строка - овод; так называют и слепня; строка некошна - нечистая, вражья, сатанинская, дьявольская.
Столешница - верхняя доска стола, поверхность стола; доска, на которой замешивают и раскатывают тесто.
Ступа - самый тихий шаг, шаг за шагом, волоча ноги.
Стурять (Баж.) - сдавать, сбывать (поспешно).
Сугон, сугонь - погоня; в сугонь пошли - бросились догонять.
Сумки надевать (Баж.) - дойти или довести семью до сбора подаяния, до нищенства.
Супостат (Пуш.) - противник, враг.
Сурна (укр.) - труба с резким звуком.
Сурьмяный (Баж.) - окрашенный в черный цвет.
Сусек - ларь, большой деревянный ящик в котором хранят муку, зерно.
Сырком - сырьем, живьем.
Сыть - еда, пища.

Т

Тайный купец (Баж.) - скупщик золота.
Тамга (Баж.) - знак, клеймо.
"Твой щит на вратах Цареграда" (Пуш.) - По преданию, Олег в знак победы над древним греческим царством Византией прибил щит на воротах ее столицы - Царьграда.
Теплима - огонь.
Теплуха (Баж.) - печурка.
Терем (Пуш.) - вышка, надстройка над домом. Теремами назывались и высокие, с башенкой наверху, дома.
Толмить (Баж.) - твердить, повторять.
Толокно - толчёная (немолотая) овсяная мука.
Толоконный лоб (Пуш.) -глупый человек, дурак.
Тонцы-звонцы (Баж.) - танцы, веселье.
Тоня - здесь: улов.
Торгован Меркушка (Баж.) - Меркурий, бог торговли в древнеримской мифологии; изображался с кошельком и жезлом в руках и с крылышками на сандалиях и шляпе.
Торовастый - щедрый.
Тракт - большая проезжая дорога.
Трембита, трубета (укр.) - народный музыкальный инструмент гуцулов, длинная деревянная пастушья труба.
Тризна (Пуш.) - обряд похорон у древних славян. На тризне закалывали и хоронили вместе с воином его любимого коня.
Тритон (Арт.) - животное из семейства саламандр (хвостатые земноводные), обитает в лиственных и смешанных лесах, в лесостепи. Размножается в воде. Широко распространён в бывшем СССР.
Труда - трут, тряпица, на которую при высекании огня кремнем попадает искра и которая начинает тлеть.
Туганить (от слова туга - печаль, скорбь) - печалить; здесь: притеснять.
Тулаем (Баж.) - толпой.
Тулово (Баж.) - туловище.
Туясь, туесь, туесок, туесочек (Баж.) - берестяной кузовок, бурак.
Тупица - затупленный топор.
Тур (бел.) - дикий бык с большими рогами. Туры давно вымерли. Память о них сохранилась только в народных сказках, песнях и в названиях некоторых городов и сел: Туров, Туровец и др.
Тя - тебя.
Тягло - подать, повинность.

У

Угланята (углан) (Баж.) - баловники, шалуны.
Удавчик песчаный (Арт.) - небольшая змейка меньше метра длиной. Неядовита. Живёт среди песков, иногда в глинистых пустынях. Питается грызунами, хватает свою добычу и душит.
Удел (Пуш.) - здесь: владение, княжество.
Уж водяной (Арт.) - в отличие от обыкновенного ужа не имеет жёлтых пятен, может долго находиться под водой. В бывшем СССР встречается на юге Украины, в Средней Азии и на Кавказе.
Ужли - разве.
Ужотка, ужо - скоро, в тот же день.
Умуется (Баж.) - близок к помешательству; заговаривается.
Уроим, или ураим (Баж.) (по-башкирски "котел") - котловина по реке Нязе.
Урочный день - назначенный день, когда кончается срок.
Усторонье, на усторонье (Баж.) - в стороне, отдельно от других, на отшибе.
Устьеце - устье, наружное отверстие в русской печи.

Ф

Фаску, фасочку снять (Баж.) - обточить грань.
Фельдфебель - старший унтер-офицер, помощник командира роты по хозяйству.
Фурять (Баж.) - бросать.

Х

Хазары (хозары) (Пуш.)- народ, живший некогда в южнорусских степях и нападавший на Древнюю Русь.
Хезнуть (Баж.) - ослабеть, слабеть.
Хитник (Баж.) - грабитель, вор, хищник; хита - хищники.
Хитра - колдунья, чародейка.
Хлуп - кончик крестца у птицы.
Хмыстень (о мыши) - здесь: проворная, быстрая.
Ходаки (укр.) - кожаная обувь вроде лаптей.
Холодная (бел.) - тюрьма.
Хорт - борзая собака.
Хусточка (укр.) - кусок холста, платок.

Ц

Цеп - палка - держалка с билом на конце, орудие для ручной молотьбы.
Цетнар (укр.) - сто фунтов, около 40 килограммов.

Ч

Чатинка (Баж.) - царапинка.
Чеботарь - сапожник, башмачник.
Челядинка - служанка в доме.
Черевички (укр.) - праздничные женские башмаки, остроносые и на каблуках.
Черепаха болотная (Арт.) - водится в болотах, прудах, озёрах, тихих заводях. В бывшем СССР доходит до Белоруссии и Смоленщины, особенно часто встречается на юге Европейской части бывшего СССР.
Черес (укр.) - пояс.
Чернец (черница) - монах (монахиня).
Четами (Пуш.) - парами, попарно.
Чёрная (о рубахе) - грубая, будничная, рабочая.
Чивье - рукоятка.
Чика (от глагола чикать - ударять) - удар.
Чирла (Баж.) - яичница, скороспелка, скородумка, глазунья (от звука, который издают выпускаемые на горячую сковородку яйца).
Чоботы - высокая закрытая обувь, мужская и женская, сапоги или башмаки с острыми, загнутыми кверху носками
Чугунка (Баж.) - железная дорога.
Чумак (укр.) - крестьянин, занимавшийся извозом и торговым промыслом. Чумаки ездили па волах за солью и рыбой в Крым, на днепровские лиманы, на Дон или в Молдавию.
Чумарка (укр.) - верхняя мужская одежда в талию и со сборками сзади.
Чупрун (Пуш.) - чуб, хохол.
Чупрына (укр.) - чуб.

Ш

Шадринка (Баж.) - оспинка.
Шаньга - род ватрушки или лепешки.
Шафурка (шафирка) - тот, кто сплетничает, мутит, говорит лишнее, обманывает.
Шелом (Пуш.) - шлем, остроконечная железная шапка для защиты от ударов меча.
Шерстень - шершень.
Шинкарь - содержатель шинка.
Шинок - в южных губерниях царской России - небольшое питейное заведение, кабачок.
Ширинка - полотенце, платок.
Шкалик - здесь: косушка (см.) вина.
Шляпа-катанка (Баж.) - войлочная шляпа с полями.
Шлык - шутовская шапка, колпак, чепец.
Шишка (укр.) - небольшой свадебный хлеб, украшенный шишками из теста, похожими на сосновые.

Щ

Щегарь (Баж.) - штейгер, горный мастер.
Щелок - раствор древесной золы.

Э

Экономия - здесь: помещичье хозяйство, усадьба.
Эфа (Арт.) - небольшая, очень ядовитая змейка длиной до шестидесяти сантиметров. На голове у неё рисунок, напоминающий силуэт летящей' птицы. Этот рисунок как бы подчёркивает стремительность её молниеносных бросков. Живёт в пустынях, среди бугристых песков, в сухих редких лесах, на речных обрывах. В бывшем СССР распространена до Аральского моря. Питается мелкими грызунами.

Ю

Юшка (укр.) - уха или жидкая похлёбка.
 
Я

Яйцо-райцо - яйцо-счастьице, волшебное яйцо.
Яко - как.
Яломок - валяная шапка.
Яства (Пуш.) - еда, пища, кушанье.
Яруга - крутой овраг.

+3

141


    Ганс Христиан Андерсен.


Гречиха

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод А.Ганзен
----------------------------------------------------------------------------

     Часто,  когда после  грозы идешь  полем,  видишь,  что  гречиху опалило
дочерна,  будто по ней  пробежал огонь;  крестьяне  в таких случаях говорят:
"Это ее опалило молнией!" Но почему?
     А вот что я  слышал  от воробья, которому рассказывала  об этом  старая
ива, растущая  возле  гречишного  поля - дерево  такое большое, почтенное  и
старое-  престарое,  все  корявое, с  трещиною посредине.  Из трещины растут
трава и ежевика; ветви дерева, словно длинные зеленые  кудри, свешиваются до
самой земли.
     Поля вокруг ивы были  засеяны рожью,  ячменем и овсом - чудесным овсом,
похожим,  когда  созреет,  на   веточки,   усеянные  маленькими  желтенькими
канарейками. Хлеба стояли  прекрасные,  и чем полнее  были колосья, тем ниже
склоняли они в смирении свои головы к земле.
     Тут  же, возле  старой ивы, было поле  с  гречихой; гречиха не склоняла
головы, как другие хлеба, а держалась гордо и прямо.
     -  Я не беднее хлебных  колосьев! -  говорила  она. - Да к тому же  еще
красивее. Мои цветы не уступят цветам яблони. Любо-дорого посмотреть! Знаешь
ли ты, старая ива, кого-нибудь красивее меня?
     Но ива только качала головой, как бы желая сказать: "Конечно,  знаю!" А
гречиха надменно говорила:
     - Глупое дерево, у него от старости из желудка трава растет!
     Вдруг поднялась страшная непогода;  все полевые цветы свернули лепестки
и склонили свои головки; одна гречиха красовалась по-прежнему.
     - Склони голову! - говорили ей цветы.
     - Незачем! - отвечала гречиха.
     - Склони голову, как мы! - закричали ей колосья. - Сейчас промчится под
облаками ангел  бури! Крылья  его доходят до самой  земли!  Он  снесет  тебе
голову, прежде чем ты успеешь взмолиться о пощаде!
     - Ну, а я все-таки не склоню головы! - сказала гречиха.
     -  Сверни  лепестки и  склони  голову! - сказала ей и  старая ива. - Не
гляди на молнию, когда она раздирает облака! Сам человек не дерзает этого: в
это время можно заглянуть  в самое  небо господне, а  за такой  грех господь
карает человека слепотой.  Что же ожидает тогда нас? Ведь мы, бедные полевые
злаки, куда ниже, ничтожнее человека!
     -  Ниже? -  сказала  гречиха. - Так  вот же я возьму и загляну  в  небо
господне!
     И она  в самом  деле  решилась на  это в своем горделивом упорстве. Тут
такая  сверкнула  молния,  как  будто  весь  мир  загорелся,  когда же снова
прояснилось, цветы и хлеба, освеженные и омытые дождем,  радостно  вдыхали в
себя мягкий,  чистый воздух. А гречиха была вся опалена молнией, она погибла
и никуда больше не годилась.
     Старая ива тихо шевелила  ветвями  на ветру; с  зеленых  листьев падали
крупные дождевые капли; дерево будто плакало, и воробьи спросили его:
     - О чем ты? Посмотри, как славно кругом, как светит солнышко, как бегут
облака!  А  что за аромат несется от цветов и  кустов! О  чем же ты плачешь,
старая ива?
     Тогда  ива  рассказала им о  высокомерной гордости и  о казни  гречихи;
гордость  всегда ведь бывает наказана. От  воробьев же услышал эту историю и
я: они прощебетали мне ее как-то  раз  вечером, когда я просил их рассказать
мне сказку.

0

142

  Ганс Христиан Андерсен.

Бронзовый кабан (быль)

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод П.Карпа
----------------------------------------------------------------------------

     Во Флоренции неподалеку  от пьяцца  дель Грандукка есть переулочек  под
названием, если не запамятовал, Порта-Росса. Там перед овощным ларьком стоит
бронзовый кабан отличной работы.  Из пасти струится свежая,  чистая вода.  А
сам   он   от   старости  позеленел  дочерна,  только   морда  блестит,  как
полированная.  Это   за   нее   держались  сотни   ребятишек  и   лаццарони,
подставлявших рты, чтобы напиться. Любо глядеть, как пригожий полуобнаженный
мальчуган обнимает  искусно отлитого зверя, прикладывая  свежие губки к  его
пасти!
     Всякий приезжий  без  труда отыщет во  Флоренции это  место: достаточно
спросить про бронзового кабана у любого нищего, и тот укажет дорогу.
     Стояла зима, на горах лежал  снег. Давно стемнело, но светила луна, а в
Италии  лунная  ночь  не  темней  тусклого  северного  зимнего дня. Она даже
светлей,  потому  что воздух светится и ободряет  нас,  тогда как на  севере
холодное свинцовое небо нас давит к земле, к холодной сырой  земле, которая,
придет черед, придавит когда-нибудь крышку нашего гроба.
     В саду  герцогского  дворца,  под  сенью пиний, где зимой  цветут розы,
целый  день  сидел  маленький  оборванец,  которого  можно  было  бы  счесть
воплощением Италии -  красивый,  веселый и,  однако же,  несчастный.  Он был
голоден  и хотел пить, но ему не подали  ни  гроша,  а  когда стемнело и сад
должны были запирать, сторож  его выгнал. Долго  стоял он, призадумавшись на
перекинутом через Арно великолепном мраморном мосту дель Тринита и глядел на
звезды, сверкавшие в воде.
     Он пошел к бронзовому кабану, нагнулся к нему, обхватил его шею руками,
приложил губы к морде и  стал жадно тянуть свежую воду.  Поблизости валялись
листья салата и несколько каштанов, они составили его ужин. На улице не было
ни  души, мальчик был  совсем  один; он залез  бронзовому  кабану на  спину,
склонил  маленькую  курчавую головку на голову  зверя и  сам не заметил, как
заснул.
     В полночь бронзовый кабан пошевелился; мальчик отчетливо услыхал:
     - Держись крепче, малыш, теперь я побегу!  -  и кабан  помчался вскачь.
Это была необычайная прогулка. Сперва они попали на пьяцца дель Грандукка, и
бронзовая лошадь под герцогом громко заржала, пестрые гербы на старой ратуше
стали   как  бы   прозрачными,  а   Микеланджелов  Давид  взмахнул   пращой;
удивительная  пробудилась жизнь!  Бронзовые  группы  "Персей"  и  "Похищение
сабинянок" ожили: над пустынной площадью раздались крики ужаса.
     Под аркой близ дворца Уффици, где в  карнавальную ночь веселится знать,
бронзовый кабан остановился.
     - Держись  крепко!  -  сказал зверь.  - Держись  как  можно крепче! Тут
ступеньки! - Малыш не вымолвил ни слова, он и дрожал от страха и ликовал.
     Они  вступили  в большую галерею, хорошо малышу известную - он и прежде
там  бывал;  на  стенах  висели  картины, тут  же  стояли  бюсты  и  статуи,
освещенные, словно в ясный день; но прекраснее всего стало, когда отворилась
дверь  в соседнюю залу; конечно, малыш  помнил  все здешнее великолепие,  но
этой ночью тут было особенно красиво.
     Здесь стояла прекрасная обнаженная женщина, так  хороша могла быть лишь
природа, запечатленная в  мраморе великим художником; статуя ожила, дельфины
прыгали  у  ее  ног,  бессмертие  сияло в  очах.  Мир  называет  ее  Венерой
Медицейской.  Рядом с ней красовались прекрасные обнаженные мужи: один точил
меч - он звался точильщиком, по соседству боролись гладиаторы, и то и другое
совершалось во имя богини красоты.
     Мальчика едва  не ослепил этот блеск, стены лучились всеми  красками, и
все тут было  жизнь  и  движение. Он  увидел еще одну Венеру, земную Венеру,
плотскую  и  горячую, какой  она  осталась  в сердце Тициана. Это тоже  была
прекрасная женщина; ее дивное обнаженное тело покоилось  на мягких подушках,
грудь вздымалась, пышные локоны ниспадали на округлые плечи, а  темные глаза
горели пламенем  страсти.  Но изображения  не отваживались выйти  из  рам. И
богиня  красоты, и  гладиаторы, и точильщик также оставались  на  местах: их
зачаровало  величие,  излучаемое  мадонной,  Иисусом  и  Иоанном.  Священные
изображения не были уже изображениями, это были сами святые.
     Какой  блеск и  какая  красота открывались в  каждой чале! Малыш увидел
все, бронзовый кабан  шаг за шагом  обошел  всю  эту роскошь и  великолепие.
Впечатления сменялись, но лишь одна картина прочно  запечатлелась в его душе
- на ней были изображены радостные, счастливые дети, малыш уже однажды видел
их днем.
     Многие, разумеется, прошли бы мимо, не обратив на картину внимания, а в
ней  между  тем заключено  поэтическое  сокровище-  она  изображает  Христа,
сходящего в ад; но вокруг него мы видим отнюдь не осужденных на вечные муки,
а язычников. Принадлежит  картина кисти флорентинца Анджело  Бронзино;  всею
лучше воплотилась  там  уверенность  детей,  что они  идут  на  небеса: двое
малышей  уже обнимаются, один протягивает  другому, стоящему  ниже,  руку  и
указывает  на  себя,  словно  бы говоря:  "Я буду  на небесах". Взрослые  же
пребывают в  сомнении,  уповают  на  бога и  смиренно склоняют  головы перед
Христом.
     На этой картине взор мальчика задержался дольше нежели на  остальных, и
бронзовый кабан  тихо ждал; раздался  вздох;  из картины он вырвался или  из
груди зверя? Мальчик протянул руки к веселым детям, но зверь, пробежав через
вестибюль, понес его прочь.
     -  Спасибо тебе, чудный зверь! -  сказал мальчик и  погладил бронзового
кабана, который - топ-топ - сбегал с ним по ступеням.
     - Тебе спасибо! - сказал бронзовый кабан.  - Я помог тебе,  а ты мне: я
ведь могу бежать  лишь  тогда, когда несу на  себе невинное дитя.  А  тогда,
поверь, я могу пройти и  под лучами лампады, зажженной пред ликом мадонны. Я
могу пронести тебя куда захочешь,  лишь бы  не  в церковь. Но и туда я  могу
заглянуть  с улицы,  если ты  со мной.  Не  слезай же  с меня, ведь  если ты
слезешь,  я  сразу  окажусь  мертвым,  как  днем,  когда  ты  видишь меня  в
Порта-Росса.
     - Я  останусь с  тобой, милый зверь! - сказал малыш, и они понеслись по
улицам Флоренции к площади перед церковью Санта-Кроче.
     Двустворчатые двери  распахнулись, свечи  горели пред  алтарем,  озаряя
церковь и пустую площадь.
     Удивительный  свет исходил от  надгробия  в левом приделе, точно тысячи
звезд  лучились над  ним. Могилу  украшал щит с  гербом  -  красная,  словно
горящая  в  огне,  лестница на голубом поле;  это могила  Галилея,  памятник
скромен, но красная лестница на голубом поле исполнена глубокого смысла, она
могла бы стать  гербом  самого искусства, всегда  пролагающего  свои пути по
пылающей лестнице, однако же  - на небеса.  Все провозвестники духа, подобно
пророку Илье, восходят на небеса.
     Направо от прохода словно  бы  ожили статуи на богатых саркофагах.  Тут
стоял  Микеланджело,  там  -  Данте  с лавровым  венком  на  челе,  Алфьери,
Макиавелли, здесь бок о бок покоились великие мужи, гордость Италии (1). Эта
прекрасная  церковь много красивее мраморного флорентийского собора, хоть  и
не столь велика.
     Мраморные одеяния,  казалось,  шевелились, огромные  статуи  поднимали,
казалось, головы и под пение и музыку взирали на лучистый алтарь, где одетые
в  белое мальчики машут золотыми  кадильницами;  пряный аромат  проникал  из
церкви на пустую площадь.
     Мальчик  простер руки к  свету,  но бронзовый  кабан  тотчас же побежал
прочь,  и  малыш  еще  крепче  обнял зверя;  ветер засвистел  в  ушах, петли
церковных  дверей  заскрипели,  точно  двери  захлопнулись,  но  в этот  миг
сознание оставило ребенка; он ощутил леденящий холод и раскрыл глаза.
     Сияло  утро,  мальчик  наполовину  сполз  со  спины бронзового  кабана,
стоящего, как и положено, в Порта-Росса.
     Страх и ужас охватили ребенка при мысли о той, кого он называл матерью,
пославшей его вчера раздобыть  денег; ничего он не достал, и хотелось есть и
пить.  Еще раз обнял он бронзового кабана за шею,  поцеловал в морду, кивнул
ему  и  свернул  в  самую  узкую улочку, по  которой и  осел  едва пройдет с
поклажей. Огромные обитые железом двери были полурастворены, он  поднялся по
каменной  лестнице  с грязными  стенами, с  канатом  вместо перил  и вошел в
открытую,  увешанную  тряпьем галерею; отсюда шла лестница  во двор,  где от
колодца  во все  этажи тянулась толстая железная проволока, по которой,  под
скрип колеса, одно за  другим  проплывали по воздуху ведра с водой,  и  вода
плескалась на землю.
     Опять  мальчик поднимался  по  развалившейся  каменной  лестнице,  двое
матросов -  это были русские - весело сбежали вниз, едва  не сшибив  малыша.
Они возвращались  с ночного кутежа.  Их  провожала немолодая, но еще  ладная
женщина с пышными черными волосами.
     - Что принес? - спросила она мальчика.
     - Не сердись! - взмолился он. - Мне не подали ничего, ровно ничего, - и
схватил мать за подол, словно хотел его поцеловать.
     Они вошли в  комнату.  Не станем ее описывать, скажем  только, что  там
стоял  глиняный  горшок  с  ручками, полный  пылающих  углей,  то, что здесь
называют марито; она взяла марито в руки, погрела пальцы и толкнула мальчика
локтем.
     - Ну, денежки-то у тебя есть? - спросила она.
     Ребенок заплакал, она толкнула его ногой, он громко заревел.
     - Заткнись, не то башку твою горластую размозжу! - И она подняла горшок
с углями, который держала в руках; ребенок, завопив, прижался  к земле.  Тут
вошла соседка, тоже держа марито в руках:
     - Феличита, что ты делаешь с ребенком?
     -  Ребенок мой!  - отрезала Феличита. - Захочу  - его  убью, а заодно и
тебя, Джанина.  -  И  она замахнулась горшком; соседка,  защищаясь,  подняла
свой, горшки так сильно стукнулись друг  о Друга, что  черепки, уголь и зола
полетели по комнате;  но мальчик  уже  выскользнул за дверь  и побежал через
двор  из  дому.  Бедный ребенок  так бежал, что  едва  не задохся; у  церкви
Санта-Кроче, огромные двери  которой растворились перед  ним минувшей ночью,
он остановился и  вошел в храм. Все сияло, он преклонил  колена перед первой
могилой справа -  эго  была  могила Микеланджело - и  громко  зарыдал.  Люди
входили  и выходили,  служба  окончилась,  никто мальчугана не замечал; один
только пожилой горожанин остановился, поглядел  на него и пошел себе дальше,
как все остальные.
     Голод и жажда совсем истомили малыша; обессиленный и больной,  он залез
в  угол  между  стеной и  надгробием и заснул. Был вечер,  когда  кто-то его
растолкал; он вскочил, перед ним стоял прежний старик.
     - Ты  болен?  Где ты живешь?  Ты провел тут целый  день?  - выспрашивал
старик  у малыша.  Мальчик отвечал, и старик повел его к себе,  в  небольшой
домик на одной из соседних  улиц.  Они вошли  в перчаточную  мастерскую; там
сидела женщина и усердно шила. Маленькая белая болонка, остриженная до  того
коротко, что видна была розовая кожа, вскочила на стол и стала прыгать перед
мальчиком.
     - Невинные души узнают друг друга! - сказала женщина и погладила собаку
и ребенка. Добрые люди накормили его, напоили и сказали,  что он может у них
переночевать, а завтра папаша Джузеппе поговорит с его матерью.  Его уложили
на бедную,  жесткую постель,  но  для  него, не  раз ночевавшего  на жестких
камнях мостовой,  это была королевская роскошь; он мирно спал, и ему снились
прекрасные картины и бронзовый кабан.
     Утром  папаша  Джузеппе  ушел; бедный  мальчик  этому не радовался,  он
понимал,  что  теперь его отведут обратно  к матери; мальчик целовал  резвую
собачку, а хозяйка кивала им обоим.
     С чем же папаша Джузеппе пришел? Он долго разговаривал с  женой,  и она
кивала головой и гладила ребенка.
     -  Он  славный  мальчик,  - сказала  она, -  он сможет  стать  отличным
перчаточником вроде тебя, - пальцы у него тонкие, гибкие. Мадонна  назначила
ему быть перчаточником.
     Мальчик остался в доме, и хозяйка учила его шить, он хорошо ел и хорошо
спал, повеселел и стал  даже дразнить Белиссиму - так звали собачку; хозяйка
грозила,  ему  пальцем,  сердилась  и  бранилась,  мальчик  расстраивался  и
огорченный  сидел в своей комнате. Там сушились  шкурки; выходила комната на
улицу;  перед окном торчали толстые железные прутья. Однажды  ребенок не мог
заснуть - думал о бронзовом кабане, и вдруг с улицы донеслось - топ-топ. Это
наверняка был он!  Мальчик подскочил  к окну, но ничего не увидел, кабан уже
убежал.
     -  Помоги синьору  донести  ящик с красками! -  сказала мадам  мальчику
утром,  когда  из  дома вышел их молодой  сосед, художник,  тащивший  ящик и
огромный свернутый  холст.  Мальчик взял  ящик и  пошел  за живописцем,  они
направились в галерею и  поднялись по лестнице, которая  с той ночи, как  он
скакал  на бронзовом кабане, была хорошо ему знакома. Он помнил и  статуи, и
картины, и прекрасную мраморную Венеру и писанную  красками; он опять увидел
матерь божью, Иисуса и Иоанна.
     Они остановились  перед картиной Бронзино, где Христос нисходит  в ад и
дети вокруг  него улыбаются в сладостном  ожидании царства небесного; бедное
дитя тоже улыбнулось, ибо здесь оно чувствовало себя словно на небесах.
     - Ступай-ка домой, - сказал живописец; он успел  установить мольберт, а
мальчик все не уходил.
     - Позвольте поглядеть, как вы пишете, - попросил мальчик, - мне хочется
увидеть, как вы перенесем картину на этот белый холст.
     - Но я еще  не  пишу, - сказал молодой человек и  взял кусок угля; рука
его быстро двигалась, глаз схватывал всю картину, и хотя на холсте появились
лишь легкие штрихи, Христос уже парил, точь-в-точь как на картине в красках.
     -  Ну, ступай же! -  сказал живописец, и мальчик молча пошел домой, сел
за стол и принялся за обучение перчаточному делу.
     Но мысли его целый день были у картины, и потому он  колол себе пальцы,
не  справлялся  с работой  и  даже не дразнил  Белиссиму. Вечером,  пока  не
заперли входную дверь,  он  выбрался  из дому;  было холодно, но ясное  небо
усыпали  звезды,  прекрасные  и  яркие,  он  пошел  по  улицам,  уже  совсем
притихшим, и  вскоре стоял перед  бронзовым кабаном;  он склонился  к  нему,
поцеловал и залез ему на спину.
     -  Милый зверь! - сказал  он.  -  Я по тебе соскучился. Мы должны  этой
ночью совершить прогулку.
     Бронзовый  кабан  не шелохнулся, свежий  ключ бил из его пасти. Мальчик
сидел на звере верхом, вдруг кто-то дернул его за одежду, он оглянулся - это
была Белиссима, маленькая  голенькая Белиссима. Собака  выскочила из дома  и
побежала за  мальчиком,  а  он и не заметил.  Белиссима лаяла, словно хотела
сказать: "Смотри, я тоже здесь! А ты зачем сюда залез?" И огненный дракон не
напугал  бы  мальчика так, как  эта собачонка. Белиссима на улице, и  притом
раздетая, как говорила в таких случаях хозяйка! Что же будет?  Зимой  собака
выходила  на  улицу лишь  одетая  в  овечью  попонку,  по  ней  скроенную  и
специально  сшитую.  Мех  завязывали  на  шее  красной  лентой с  бантами  и
бубенцами, так же подвязывали  его  и на животе. Когда собачка в зимнюю пору
шла рядом с хозяйкой в таком наряде, она была похожа на ягненочка. Белиссима
раздета!  Что же теперь  будет?  Тут уж  не  до фантазий;  мальчик поцеловал
бронзового кабана и взял  Белиссиму  на руки;  она  тряслась  от  холода,  и
ребенок побежал со всех ног.
     -  Что это у тебя? -  закричали двое  полицейских;  когда  они попались
навстречу, Белиссима залаяла.
     - У кого ты стащил собачку? - спросили они и отобрали ее.
     - Отдайте мне собаку, отдайте! - молил мальчик.
     - Если ты ее не стащил, скажешь дома, чтобы зашли за собакой в участок.
- Они назвали адрес, ушли и унесли Белиссиму.
     Вот это была беда! Мальчик не знал, броситься  ли ему в Арно, или пойти
домой и повиниться;  конечно, думал он, его изобьют до смерти. "Ну и пускай,
я буду  только рад, я умру  и  попаду  на небо, к Иисусу и к мадонне".  И он
отправился домой, главным образом затем, чтобы его избили до смерти.
     Дверь  заперта,  до колотушки ему не  достать, на улице никого; мальчик
поднял камень и стал стучать.
     - Кто там? - спросили из-за двери.
     - Это я! - сказал он. - Белиссима пропала. Отоприте и убейте меня!
     Все  перепугались, в  особенности мадам,  за  бедную  Белиссиму.  Мадам
взглянула на стену, где обычно висела собачья одежда: маленькая попонка была
на месте.
     - Белиссима  в  участке!  -  громко  закричала она.  - Ах  ты  скверный
мальчишка! Как же ты ее выманил? Она ведь замерзнет! Нежное существо в руках
у грубых солдат!
     Пришлось папаше сейчас  же идти в участок. Хозяйка причитала, а ребенок
плакал,  сбежались все жильцы, вышел и художник;  он посадил мальчика к себе
на колени,  стал расспрашивать и по обрывкам восстановил историю с бронзовым
кабаном и галереей; она была  довольно малопонятна. Художник утешил мальчика
и стал уговаривать старуху, но та успокоилась не прежде, чем папаша вернулся
с  Белиссимой,  побывавшей в  руках солдат.  Тут-то уж  все обрадовались,  а
художник приласкал мальчика и дал ему пачку картинок.
     О, среди них были чудесные вещицы, забавные головки. Но лучше всех, как
живой, был  бронзовый кабан.  Ничего  прекрасней и  быть  не могло.  Два-три
штриха, и  он возник на бумаге, и  даже вместе  с  домом, стоявшим на заднем
плане.
     "Вот бы рисовать, ко мне весь мир бы собрался".
     На  следующий день,  едва  мальчик оказался один, он схватил карандаш и
попытался  нарисовать  на  чистой  стороне  картинки бронзового  кабана; ему
посчастливилось  -  что-то, правда,  вышло криво, что-то выше,  что-то ниже,
одна  нога  толще, другая тоньше, и все-таки  узнать  было можно  и  мальчик
остался доволен.  Карандаш еще  шел не  так, как надо, он это  видел,  и  на
другой день  рядом со вчерашним появился еще один  бронзовый  кабан, который
был  в  сто раз лучше; третий  был уже  настолько хорош, что  узнать его мог
всякий.
     Но с шитьем перчаток пошло худо, и доставка заказов двигалась медленно,
бронзовый  кабан  открыл  мальчику, что все можно запечатлеть на  бумаге,  а
город  Флоренция  - это  целый альбом, начни только листать.  На пьяцца дель
Тринита  стоит стройная колонна,  и на самом ее верху  - богиня Правосудия с
завязанными глазами держит в  руках весы. Скоро и она оказалась на бумаге, и
перенес ее туда  маленький ученик  перчаточника. Собрание рисунков росло, но
входили  в  него  покамест  лишь  неодушевленные  предметы;  однажды   перед
мальчиком запрыгала Белиссима.
     - Стой смирно, -  сказал он, - тогда ты  выйдешь  красивой и попадешь в
мое собрание картин!
     Но Белиссима  не желала  стоять смирно, пришлось ее привязать; уже были
привязаны  и  голова  и хвост, а  она лаяла  и  скакала; нужно  было  потуже
натянуть веревки; тут вошла синьора.
     -  Безбожник! Бедняжка!  - Она  и  вымолвить  ничего  больше не смогла,
оттолкнула мальчика, подтолкнула его ногой, выгнала  из  своего дома -  ведь
это  же неблагодарный бездельник, безбожное создание! И она, рыдая, целовала
свою маленькую полузадушенную Белиссиму.
     В  эту пору по лестнице подымался художник, и... здесь поворотная точка
всей истерии.

     В 1834 году во  Флоренции в Академии художеств состоялась выставка. Две
висевшие   рядом  картины  привлекли  множество  зрителей.  На  меньшей  был
изображен веселый мальчуган, он сидел и рисовал белую, стриженую собачку, но
натурщица не  желала смирно  стоять и была  поэтому привязана за голову и за
хвост; картина дышала  жизнью  и правдой,  что всех  и привлекало. Говорили,
будто художника ребенком подобрал на улице старый перчаточник, который его и
воспитал, а  рисовать он  выучился сам. Некий  прославленный ныне  живописец
открыл в нем талант, когда  малыша,  привязавшего любимую хозяйкину собачку,
чтобы она ему позировала, выгоняли из дому.
     Ученик   перчаточника  стал  большим  художником.  Это  подтверждала  и
маленькая  картина  и в  особенности  большая, висевшая рядом. На  ней  была
изображена одна  лишь  фигура  - пригожий мальчуган в лохмотьях;  он  спал в
переулке Порта-Росса, сидя верхом на бронзовом кабане (2). Все зрители знали
это  место. Ручки ребенка лежали  у кабана на голове; малыш крепко  спал,  и
лампада пред  образом мадонны  ярко  и эффектно освещала  бледное миловидное
личико. Прекрасная  картина! Она была в  большой позолоченной роме; сбоку на
раме  висел  лавровый венок, а меж  зеленых листьев вилась  черная  лента  и
свисал длинный траурный флер.
     Молодой художник как раз в те дни скончался.

     ---------------------------------------------------------

     1) - Против гробницы Галилея расположена гробница
     Микеланджело, его надгробие состоит из бюста и
     трех фигур - Скульптуры, Живописи и Архитектуры,
     поблизости гробница Данте (прах его покоится в
     Равенне), над гробницей изображение Италии,
     указывающей на гигантскую статую Данте. Поэзия
     рыдает о том, кого утратила. В нескольких шагах -
     гробница Алфьери, украшенная лаврами, лирой и
     масками. Над его гробом плачет Италия. Макиавелли
     завершает этот ряд прославленных титанов.
     (Примечание Андерсена.)
     2) - Бронзовый кабан - это копия, античный подлинник
     сделан из мрамора и стоит у входа в галерею дворца
     Уффици. (Примечание Андерсена.)

0

143

   Ганс Христиан Андерсен.

Побратимы

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод А.Ганзен
----------------------------------------------------------------------------

     Мы только что сделали маленькое путешествие  и опять пустились в новое,
более  далекое. Куда? В  Спарту! В Микены!  В Дельфы!  Там тысячи  мест, при
одном  названии  которых  сердце  вспыхивает  желанием  путешествовать.  Там
приходится  пробираться верхом, взбираться  по горным тропинкам, продираться
сквозь кустарники и ездить не иначе,  как целым караваном.  Сам едешь верхом
рядом  с  проводником, затем идет вьючная  лошадь с  чемоданом,  палаткой  и
провизией и, наконец, для прикрытия, двое солдат.
     Там уж нечего надеяться отдохнуть после утомительного дневного перехода
в  гостинице;   кровом  путнику  должна  служить  его  собственная  палатка;
проводник готовит к ужину пилав; тысячи комаров жужжат вокруг палатки; какой
уж  тут сон! А  наутро предстоит переезжать  вброд широко разлившиеся речки;
тогда крепче держись в седле - как раз снесет!
     Какая  же награда  за  все  эти  мытарства?  Огромная,  драгоценнейшая!
Природа  предстает здесь  перед человеком  во  всем  своем величии; с каждым
местом  связаны  бессмертные  исторические воспоминания  -  глазам и  мыслям
полное  раздолье! Поэт может воспеть эти чудные картины  природы, художник -
перенести  их на полотно, но самого обаяния действительности, которое навеки
запечатлевается в душе всякого, видевшего  их воочию, не в силах передать ни
тот, ни другой.
     Одинокий   пастух,  обитатель   диких  гор,  расскажет  путешественнику
что-нибудь из своей жизни, и  его простой, бесхитростный рассказ представит,
пожалуй, в нескольких живых штрихах страну эллинов куда живее и лучше любого
путеводителя.
     Так пусть  же он рассказывает! Пусть расскажет  нам о прекрасном обычае
побратимства.
     -  Мы  жили  в глиняной мазанке; вместо  дверных  косяков были рубчатые
мраморные колонны,  найденные  отцом.  Покатая  крыша спускалась чуть не  до
земли; я помню ее уже некрасивою, почерневшею, но когда жилье крыли, для нее
принесли с  гор цветущие  олеандры и свежие лавровые деревья.  Мазанка  была
стиснута  голыми серыми отвесными, как  стена,  скалами.  На  вершинах  скал
зачастую покоились,  словно какие-то живые белые  фигуры, облака. Никогда не
слыхал  я здесь  ни  пения  птиц, ни музыкальных звуков  волынки,  не  видал
веселых плясок  молодежи; зато самое место было освящено преданиями старины;
имя его само говорит за себя: Дельфы! Темные, угрюмые  горы покрыты снегами;
самая   высокая  гора,  вершина  которой  дольше  всех  блестит  под  лучами
заходящего солнца,  зовется  Парнасом.  Источник,  журчавший как раз  позади
нашей хижины, тоже слыл в  старину священным; теперь его мутят своими ногами
ослы, но быстрая струя мчится без отдыха  и опять становится прозрачной. Как
знакомо  мне  тут каждое местечко, как  сжился я с этим  глубоким  священным
уединением! Посреди  мазанки разводили огонь, и когда от  костра  оставалась
только  горячая  зола, в ней пекли хлебы. Если мазанку нашу заносило снегом,
мать моя становилась веселее, брала меня за голову обеими руками, целовала в
лоб и пела те песни, которых в другое время петь не смела: их не любили наши
властители турки. Она  пела:  "На вершине  Олимпа, в  сосновом лесу,  старый
плакал олень, плакал горько, рыдал неутешно, и зеленые, синие, красные слезы
лилися на землю ручьями, а мимо тут лань проходила. "Что плачешь, олень, что
роняешь  зеленые, синие,  красные  слезы?"  - "В наш  город  нагрянули турки
толпой, а с ними собак кровожадных стаи!" - "Я их погоню по лесам, по горам,
прямо в синего моря бездонную глубь!" - Так лань говорила, но вечер настал -
ах, лань уж убита и загнан олень!"
     Тут  на  глазах  матери  навертывались  слезы  и  повисали  на  длинных
ресницах, но она смахивала их и переворачивала пекшиеся в  золе черные хлебы
на другую сторону. Тогда я сжимал кулаки и говорил:
     "Мы убьем этих турок!" Но мать повторяла слова песни:
     "Я их погоню по лесам, по горам, прямо  в синего моря бездонную глубь!"
- Так лань говорила, но вечер настал - ах, лань уж убита и загнан олень!"
     Много ночей  и дней  проводили  мы  одни-одинешеньки с матерью;  но вот
приходил отец. Я знал,  что он принесет мне  раковин  из залива Лепанто или,
может быть, острый блестящий  нож.  Но раз он  принес нам ребенка, маленькую
нагую  девочку,  которую  нес завернутую в  козью  шкуру под своим  овчинным
тулупом. Он положил  ее матери на колени, и когда ее развернули,  оказалось,
что на ней нет  ничего, кроме трех серебряных монет, вплетенных в  ее черные
волосы. Отец рассказал  нам, что турки  убили родителей девочки, рассказал и
еще много другого, так что я  целую  ночь бредил во  сне. Мой отец и сам был
ранен; мать перевязала  ему  плечо;  рана была  глубока, толстая  овчина вся
пропиталась  кровью. Девочка  должна  была  стать  моею  сестрою.  Она  была
премиленькая, с нежною,  прозрачною кожей, и  даже глаза моей матери не были
добрее и нежнее глаз  Анастасии - так  звали девочку. Она  должна была стать
моею сестрой, потому что отец ее был побратимом моего; они побратались еще в
юности,  согласно древнему,  сохраняющемуся у  нас  обычаю.  Мне  много  раз
рассказывали  об этом  прекрасном обычае; покровительницей  такого братского
союза избирается всегда самая прекрасная и добродетельная девушка в округе.
     И вот  малютка стала  моею  сестрой;  я  качал,  ее  на своих  коленях,
приносил ей цветы  и птичьи  перышки;  мы  пили вместе с ней  из Парнасского
источника,  спали рядышком  под  лавровой  крышей нашей мазанки и  много зим
подряд слушали песню матери  об олене, плакавшем зелеными, синими и красными
слезами;  но тогда я еще  не понимал,  что в этих  слезах  отражались скорби
моего народа.
     Раз  пришли  к нам трое иноземцев, одетых совсем  не так,  как  мы; они
привезли  с  собою  на лошадях  палатки  и постели.  Их  сопровождало  более
двадцати турок, вооруженных саблями и ружьями, - иноземцы были друзьями паши
и имели от  него письмо. Они прибыли  только для  того,  чтобы посмотреть на
наши горы, потом взобраться к снегам и облакам на  вершину Парнаса и наконец
увидать причудливые  черные  отвесные сколы  вокруг нашей  мазанки.  Всем им
нельзя  было  уместиться  в  ней на  ночь,  да они  и  не  переносили  дыма,
подымавшегося  от костра  к потолку и  медленно  пробиравшегося  в низенькую
дверь.  Они раскинули свои палатки на узкой площадке  перед мазанкой,  стали
жарить баранов и птиц и пили сладкое вино; турки же не смели его пить.
     Когда они уезжали, я проводил их недалеко; сестричка Анастасия висела у
меня за  спиной в мешке из козлиной шкуры. Один из иноземных гостей поставил
меня к скале и срисовал меня и сестричку;  мы  вышли  как живые  и  казались
одним существом.  Мне- то это  и в голову не приходило, а оно и в самом деле
выходило так,  что  мы с Анастасией были  как  бы одним  существом, -  вечно
лежала она  у  меня на  коленях или висела за  спиной,  а если я  спал,  так
снилась мне во сне.
     Две  ночи  спустя  в  нашей хижине  появились  другие гости.  Они  были
вооружены ножами и ружьями; то бы ли  албанцы,  храбрый  народ, как говорила
мать. Недолго они пробыли у нас. Сестрица  Анастасия сидела у одного из  них
на коленях, и когда он ушел, в  волосах у нее остались только две серебряных
монетки.  Албанцы  свертывали  из бумаги трубочки,  наполняли  их  табаком и
курили;  самый  старший  все  толковал о  том,  по  какой  дороге  им  лучше
отправиться, и ни на что не мог решиться.
     - Плюну вверх  - угожу себе в лицо, - говорил  он  - плюну вниз - угожу
себе в бороду!
     Но как-никак, а надо было выбрать какую-нибудь дорогу!
     Они  ушли,  и мой отец с  ними.  Немного спустя, мы  услышали выстрелы,
потом еще и еще; в мазанку к нам явились солдаты и забрали нас всех; и мать,
и  Анастасию,  и меня. Разбойники  нашли  в нашем доме  пристанище, говорили
солдаты, мой отец был с ними заодно, по этому надо забрать и нас.
     Я увидал трупы разбойников, труп моего  отца и  плакал, пока  не уснул.
Проснулся я  уже в темнице,  но тюремное помещение наше было не  хуже  нашей
мазанки, мне дали  луку и налили отзывавшего смолой вина, но  и  оно было не
хуже домашнего, тоже хранившегося в осмоленных мешках.
     Как долго пробыли мы  в темнице - не знаю,  помню  только,  что  прошло
много  дней и ночей.  Когда мы  вышли оттуда, был праздник  святой  пасхи; я
тащил на  спине Анастасию, - мать была больна и  еле-еле двигалась. Не скоро
дошли мы до  моря;  это был залив Лепанто. Мы во шли в  церковь, всю сиявшую
образами, написанными на золотом фоне. Святые лики были ангельски прекрасны,
но  мне все-таки казалось, что  моя малютка  сестрица  не  хуже  их. Посреди
церкви стояла  гробница, наполненная розами; в образе  чудесных цветов лежал
сам  господь  наш   Иисус  Христос  -  так  сказала   мне  мать.   Священник
провозгласил: "Христос воскресе!" -  и все стали целоваться друг с другом. У
всех  в  руках  были  зажженные  свечи;  дали  по  свечке и  нам  с малюткой
Анастасией.
     Потом загудели  волынки, люди взялись за руки  и, приплясывая, вышли из
церкви. Женщины жарили под открытым небом пасхальных агнцев; нас  пригласили
присесть к огню, и я сел рядом с мальчиком постарше меня, который меня обнял
и  поцеловал со словами: "Христос воскресе!" Так мы встретились: Афтанидес и
я.
     Мать умела плести рыболовные  сети; тут возле моря, это давало  хороший
заработок, и мы долго жили на берегу чудного  моря, которое отзывало на вкус
слезами, а игрою  красок  напоминало  слезы  оленя: то оно было красное,  то
зеленое, то снова синее.
     Афтанидес умел грести, и мы с Анастасией часто садились к нему в лодку,
которая  скользила  по  заливу,  как   облачко  по   небу.  На  закате  горы
окрашивались в темно- голубой цвет; с залива было видно много горных  цепей,
выглядывавших  одна из-за другой;  виден был  вдали и Парнас с  его снегами.
Вершина его горела, как раскаленное железо, и казалось, что весь  этот блеск
и свет  исходят изнутри ее самой, так как она  продолжала блестеть в голубом
сияющем  воздухе  еще  долго после того, как скрывалось  солнце. Белые чайки
задевали  крыльями за поверхность воды;  на воде же обыкновенно стояла такая
тишь,  как  в Дельфах  между  темными скалами.  Я  лежал в лодке  на  спине,
Анастасия сидела у меня на груди, а  звезды над нами блестели ярче церковных
лампад. Это были те же звезды, и стояли они над моей головой как раз так же,
как  тогда, когда  я, бывало, сидел под открытым небом возле нашей мазанки в
Дельфах. Под конец мне стало грезиться, что  я все еще там... Вдруг набежала
волна,  и лодку  качнуло. Я  громко вскрикнул - Анастасия  упала в  воду! Но
Афтанидес,  быстрый как молния,  вытащил ее  и передал мне. Мы  сняли с  нее
платье,  выжали  и  потом  опять  одели ее.  То  же сделал  Афтанидес,  и мы
оставались на воде до  тех пор,  пока мокрые  платья не высохли. Никто  и не
узнал,  какого страха мы  натерпелись, Афтанидес же с этих пор  тоже получил
некоторые права на жизнь Анастасии.
     Настало лето. Солнце так  и пекло, листья на деревьях поблекли от жары,
и я  вспоминал  о наших  прохладных  горах,  о свежем источнике.  Мать  тоже
томилась, и вот однажды вечером мы  пустились в обратный путь. Что за тишина
была вокруг!  Мы шли по полям,  заросшим тмином, который все еще  благоухал,
хотя  солнце  почти со-  всем  спалило  его.  Нам не попадалось навстречу ни
пастуха,  ни  мазанки. Безлюдно, мертвенно-тихо было вокруг,  только падучие
звезды говорили, что  там,  в  высоте, была жизнь.  Не знаю, сам ли светился
прозрачный  голубой воздух  или  это  сияние  шло  от звезд,  но  мы  хорошо
различали все  очертания  гор. Мать развела огонь,  под- жарила лук, которым
запаслась в дорогу, и мы с сестрицей Анастасией заснули на  тмине, нимало не
боясь ни гадкого Смидраки  (1). из пасти которого пышет огонь, ни волков, ни
шакалов: мать была с нами, и для меня этого было довольно.
     Наконец мы добрались до нашего старого  жилья, но от мазанки оставалась
только куча  мусору; пришлось делать новую. Несколько женщин помогли матери,
и скоро новые стены были подведены под крышу из ветвей олеандров. Мать стала
плести из ремешков и корь; плетенки для бутылок, а я взялся  пасти маленькое
стадо священника; (2) товарищами моими были Анастасия да маленькие черепахи.
     Раз навестил  нас милый Афтанидес.  Он сильно соскучился по нас, сказал
он, и пришел повидаться с нами. Целых два дня пробыл он у нас.
     Через месяц он пришел опять и рассказал нам, что поступает на корабль и
уезжает на острова Патрос и Корфу, оттого и пришел проститься с нами. Матери
он принес в подарок большую рыбу. Он знал столько разных историй,  так много
рассказывал нам, и не только  о рыбах, что водятся в  заливе Лепанто, но и о
героях, и о царях, правивших Грецией в былые времена, как турки теперь.
     Я не раз видел, как  на розовом кусте появляется бутон и как  он  через
несколько дней или недель распускается в чудный цветок; но бутон обыкновенно
становился цветком, прежде чем я успевал подумать о том, как хорош,  велик и
зрел самый бутон. То же самое вышло и с Анастасией. И вот она стала взрослой
девушкой; я давно  был сильным парнем. Постели моей матери  и Анастасии были
покрыты волчьими шкурами, которые я содрал собственными руками с убитых мною
зверей. Годы шли.
     Раз  вечером  явился  Афтанидес,  стройный,  крепкий  и  загорелый.  Он
расцеловал нас  и  принялся  рассказывать  о море, об укреплениях  Мальты, о
диковинных  гробницах Египта. Рассказы его были так  чудесны, точно легенды,
что мы слышали от священника. Я смотрел на Афтанидеса с каким-то почтением.
     - Как много ты всего знаешь, сколько у тебя рассказов сказал я ему.
     - Ты однажды рассказал мне кое-что получше! - отвечал он.  - И  рассказ
твой не идет у меня из головы. Ты рассказывал мне как-то о прекрасном старом
обычае побратимства! Вот этому-то  обычаю я хотел бы последовать! Станем  же
братьями,  как твой  отец  с  отцом  Анастасии! Пойдем в  церковь,  и  пусть
прекраснейшая и добродетельнейшая из  девушек Анастасия  скрепит  наш союз и
будет сестрой нам обоим! Ни у  одного  народа нет  более прекрасного обычая,
чем у нас, греков, побратимство!
     Анастасия покраснела, как  свежий розовый лепесток, а  мать  поцеловала
Афтанидеса.
     На  расстоянии  часа  ходьбы  от нашего жилья, там, где  скалы  покрыты
черноземом, стоит, в  тени  небольшой купы  дерев,  маленькая церковь; перед
алтарем висит серебряная лампада.
     Я надел самое лучшее свое платье: вокруг бедер богатыми складками легла
белая  фустанелла; стан плотно охватила красная куртка; на феске красовалась
серебряная кисть, а за поясом  - нож и пистолеты. На Афтанидесе был  голубой
наряд греческих  моряков; на груди у  него висел серебряный  образок  божьей
матери,  стан был опоясан драгоценным шарфом,  какие носят знатные  господа.
Всякий сразу  увидал бы, что мы готовились к какому-то торжеству. Мы вошли в
маленькую пустую церковь, всю залитую лучами вечернего солнца, игравшими  на
лампаде  и на золотом фоне  образов. Мы  преклонили колена на ступенях перед
алтарем;  Анастасия  стала повыше, обернувшись к  нам  лицом.  Длинное белое
платье  легко  и  свободно  облегало ее стройный стан; на белой шее  и груди
красовались мониста из древних и  новых монет. Черные волосы ее были связаны
на  затылке в узел и придерживались  убором из золотых и  серебряных  монет,
найденных при раскопках старых храмов; богатейшего убора не  могло быть ни у
одной гречанки. Лицо ее сияло, глаза горели, как звезды.
     Все мы сотворили про себя молитву, и Анастасия спросила нас:
     - Хотите ли вы быть друзьями на жизнь и на смерть?
     - Да! - ответили мы.
     -  Будет  ли  каждый  из вас помнить  всегда и всюду, что бы  с ним  ни
случилось:  "Брат мой - часть  меня самого,  моя святынь - его  святыня, мое
счастье -  его счастье, я должен жертвовать для него всем и стоять  за него,
как за самого себя".
     И мы повторили: "Да!"
     Тогда она соединила наши  руки, поцеловала каждого  из нас в лоб, и все
мы опять прошептали молитву. Из алтаря вышел священник  и благословил нас, а
в самом алтаре раздалось пение других святых отцов. Вечный братский союз был
заключен. Когда мы  вышли  из  церкви,  я  увидал  мою  мать,  плакавшую  от
умиления.
     Как  стало весело  в  нашей  мазанке  у Дельфийского источника! Вечером
накануне  того  дня,  как  Афтанидес  должен был оставить  нас, мы задумчиво
сидели  с ним на склоне горы. Его  рука обвивала мой стан, моя - его шею. Мы
говорили о бедствиях Греции  и о  людях, на  которых она могла бы опереться.
Наши мысли и сердца были открыты друг другу. И вот я схватил его за руку.
     - Одного еще не  знаешь ты -  того, что было известно до  сих пор  лишь
богу да мне!  Моя  душа горит  любовью! И эта любовь сильнее  моей  любви  к
матери, сильнее любви к тебе!..
     - Кого же любишь ты? - спросил Афтанидес, краснея.
     - Анастасию! - сказал я.
     И  рука  друга  задрожала  в  моей,   а  лицо  его  покрылось  смертною
бледностью. Я заметил это и понял  все!  Я  думаю, что и моя рука задрожала,
когда я нагнулся к нему, поцеловал его в лоб и прошептал:
     - Я еще не говорил ей об этом! Может быть, она и не любит меня... Брат,
вспомни: я видел  ее ежедневно, она выросла  на  моих глазах и  вросла в мою
душу!
     - И  она будет твоей! - сказал он. - Твоей! Я не могу и не хочу украсть
ее у тебя! Я тоже люблю ее, но... завтра я уйду  отсюда! Увидимся через год,
когда вы будете уже мужем  и женою,  не правда ли?.. У  меня  есть кое-какие
деньги - они твои! Ты должен взять, ты возьмешь их!
     Тихо  поднялись  мы на  гору; уже свечерело,  когда  мы  остановились у
дверей мазанки.
     Анастасия посветила нам при входе; матери моей не  было дома. Анастасия
печально посмотрела на Афтанидеса и сказала:
     - Завтра ты покинешь нас! Как это меня огорчает!
     - Огорчает тебя! - сказал он,  и  мне послышалась в его голосе такая же
боль,  какая жгла и  мое сердце.  Я  не мог вымолвить  ни  слова,  а он взял
Анастасию за руку и сказал:
     - Брат наш любит тебя, а ты его? В его молчании - его любовь!
     И  Анастасия  затрепетала  и  залилась  слезами.  Тогда  все мои  мысли
обратились  к ней, я видел и помнил одну ее, рука  моя  обняла ее стан, и  я
сказал ей:
     - Да, я люблю тебя!
     И уста ее прижались к моим устам, а руки обвились вокруг моей шеи... Но
тут лампа упала на пол, и в хижине воцарилась такая же темнота, как в сердце
бедного Афтанидеса.
     На заре он крепко поцеловал нас всех и ушел. Матери моей он оставил для
меня все  свои деньги. Анастасия сделалась моею  невестой,  а несколько дней
спустя и женой.

     ------------------------------------------------------------

     1) - Смидраки - по поверим греков, чудовище, образующееся
     из неразрезанных и брошенных в поле желудков убитых
     овец. (Примечание Андерсена.)
     2) - Священником зачастую становится первый грамотный
     крестьянин, но простолюдины зовут его святейшим
     отцом и падают при встрече с ним ниц. (Примечание
     Андерсена.)

0

144

Баба-Яга

(Русская народная сказка)

Жили-были муж с женой, и была у них дочка. Заболела жена и умерла. Погоревал-погоревал мужик да и женился на другой.

Невзлюбила злая баба девочку, била ее, ругала, только и думала, как бы совсем извести, погубить.

Вот раз уехал отец куда-то, а мачеха и говорит девочке:

— Поди к моей сестре, твоей тетке, попроси у нее иголку да нитку — тебе рубашку сшить.

А тетка эта была баба-яга, костяная нога. Не посмела девочка отказаться, пошла, да прежде зашла к своей родной тетке.

— Здравствуй, тетушка!

— Здравствуй, родимая! Зачем пришла?

— Послала меня мачеха к своей сестре попросить иголку и нитку — хочет мне рубашку сшить.

— Хорошо, племянница, что ты прежде ко мне зашла, — говорит тетка. — Вот тебе ленточка, масло, хлебец да мяса кусок. Будет там тебя березка в глаза стегать — ты ее ленточкой перевяжи; будут ворота скрипеть да хлопать, тебя удерживать — ты подлей им под пяточки маслица; будут тебя собаки рвать — ты им хлебца брось; будет тебе кот глаза драть — ты ему мясца дай.

Поблагодарила девочка свою тетку и пошла.

Шла она, шла и пришла в лес. Стоит в лесу за высоким тыном избушка на курьих ножках, на бараньих рожках, а в избушке сидит баба-яга, костяная нога — холст ткет.

— Здравствуй, тетушка! — говорит девочка.

— Здравствуй, племянница! — говорит баба-яга. — Что тебе надобно?

— Меня мачеха послала попросить у тебя иголочку и ниточку — мне рубашку сшить.

— Хорошо, племяннушка, дам тебе иголочку да ниточку, а ты садись покуда поработай!

Вот девочка села у окна и стала ткать.

А баба-яга вышла из избушки и говорит своей работнице:

— Я сейчас спать лягу, а ты ступай, истопи баню и вымой племянницу. Да смотри, хорошенько вымой: проснусь — съем ее!

Девочка услыхала эти слова — сидит ни жива, ни мертва. Как ушла баба-яга, она стала просить работницу:

— Родимая моя! Ты не столько дрова в печи поджигай, сколько водой заливай, а воду решетом носи! — И ей подарила платочек.

Работница баню топит, а баба-яга проснулась, подошла к окошку и спрашивает:

— Ткешь ли ты, племяннушка, ткешь ли, милая?

— Тку, тетушка, тку, милая!

Баба-яга опять спать легла, а девочка дала коту мясца и спрашивает:

— Котик-братик, научи, как мне убежать отсюда.

Кот говорит:

— Вон на столе лежит полотенце да гребешок, возьми их и беги поскорее: не то баба-яга съест! Будет за тобой гнаться баба-яга — ты приложи ухо к земле. Как услышишь, что она близко, брось гребешок — вырастет густой дремучий лес. Пока она будет сквозь лес продираться, ты далеко убежишь. А опять услышишь погоню — брось полотенце: разольется широкая да глубокая река.

— Спасибо тебе, котик-братик! — говорит девочка.

Поблагодарила она кота, взяла полотенце и гребешок и побежала.

Бросились на нее собаки, хотели ее рвать, кусать, — она им хлеба дала. Собаки ее и пропустили.

Ворота заскрипели, хотели было захлопнуться — а девочка подлила им под пяточки маслица. Они ее и пропустили. Березка зашумела, хотела ей глаза выстегать, — девочка ее ленточкой перевязала. Березка ее и пропустила. Выбежала девочка и побежала что было мочи. Бежит и не оглядывается.

А кот тем временем сел у окна и принялся ткать. Не столько ткет, сколько путает!

Проснулась баба-яга и спрашивает:

— Ткешь ли, племяннушка, ткешь ли, милая?

А кот ей в ответ:

— Тку, тетка, тку, милая!

Бросилась баба-яга в избушку и видит — девочки нету, а кот сидит, ткет.

Принялась баба-яга бить да ругать кота:

— Ах ты, старый плут! Ах ты, злодей! Зачем выпустил девчонку? Почему глаза ей не выдрал? Почему лицо не поцарапал?..

А кот ей в ответ:

— Я тебе столько лет служу, ты мне косточки обглоданной не бросила, а она мне мясца дала!

Выбежала баба-яга из избушки, накинулась на собак:

— Почему девчонку не рвали, почему не кусали?..

Собаки ей говорят:

— Мы тебе столько лет служим, ты нам горелой корочки не бросила, а она нам хлебца дала!

Подбежала баба-яга к воротам:

— Почему не скрипели, почему не хлопали? Зачем девчонку со двора выпустили?..

Ворота говорят:

— Мы тебе столько лет служим, ты нам и водицы под пяточки не подлила, а она нам маслица не пожалела!

Подскочила баба-яга к березке:

— Почему девчонке глаза не выстегала?

Березка ей отвечает:

— Я тебе столько лет служу, ты меня ниточкой не перевязала, а она мне ленточку подарила!

Стала баба-яга ругать работницу:

— Что же ты, такая-сякая, меня не разбудила, не позвала? Почему ее выпустила?..

Работница говорит:

— Я тебе столько лет служу — никогда слова доброго от тебя не слыхала, а она платочек мне подарила, хорошо да ласково со мной разговаривала!

Покричала баба-яга, пошумела, потом села в ступу и помчалась в погоню. Пестом погоняет, помелом след заметает...

А девочка бежала-бежала, остановилась, приложила ухо к земле и слышит: земля дрожит, трясется — баба-яга гонится, и уж совсем близко...

Достала девочка гребень и бросила через правое плечо. Вырос тут лес, дремучий да высокий: корни у деревьев на три сажени под землю уходят, вершины облака подпирают.

Примчалась баба-яга, стала грызть да ломать лес. Она грызет да ломает, а девочка дальше бежит.

Много ли, мало ли времени прошло, приложила девочка ухо к земле и слышит: земля дрожит, трясется — баба-яга гонится, уж совсем близко.

Взяла девочка полотенце и бросила через правое плечо. В тот же миг разлилась река — широкая-преширокая, глубокая-преглубокая!

Подскочила баба-яга к реке, от злости зубами заскрипела — не может через реку перебраться.

Воротилась она домой, собрала своих быков и погнала к реке:

— Пейте, мои быки! Выпейте всю реку до дна!

Стали быки пить, а вода в реке не убывает.

Рассердилась баба-яга, легла на берег, сама стала воду пить. Пила, пила, пила, пила, до тех пор пила, пока не лопнула.

А девочка тем временем знай бежит да бежит.

Вечером вернулся домой отец и спрашивает у жены:

— А где же моя дочка?

Баба говорит:

— Она к тетушке пошла — иголочку да ниточку попросить, да вот задержалась что-то.

Забеспокоился отец, хотел было идти дочку искать, а дочка домой прибежала, запыхалась, отдышаться не может.

— Где ты была, дочка? — спрашивает отец.

— Ах, батюшка! — отвечает девочка. — Меня мачеха посылала к своей сестре, а сестра ее — баба-яга, костяная нога. Она меня съесть хотела. Насилу я от нее убежала!

Как узнал все это отец, рассердился он на злую бабу и выгнал ее грязным помелом вон из дому. И стал он жить вдвоем с дочкой, дружно да хорошо.

Здесь и сказке конец.

0

145

Заколдованная королевна

В некоем королевстве служил у короля солдат в конной гвардии, прослужил двадцать пять лет верою и правдою; за его верную службу приказал король отпустить его в чистую отставку и отдать ему в награду ту самую лошадь, на которой в полку ездил, с седлом и со всею сбруею.

Простился солдат с своими товарищами и поехал на родину; день едет, и другой, и третий... вот и вся неделя прошла, и другая, и третья — не хватает у солдата денег, нечем кормить ни себя, ни лошади, а до дому далеко-далеко! Видит, что дело-то больно плохо, сильно есть хочется; стал по сторонам глазеть и увидел в стороне большой замок. "Ну-ка, — думает, — не заехать ли туда; авось хоть на время в службу возьмут — что-нибудь да заработаю".

Поворотил к замку, въехал во двор, лошадь на конюшню поставил и задал ей корму, а сам в палаты пошел. В палатах стол накрыт, на столе и вина, и еда, чего только душа хочет! Солдат наелся-напился. "Теперь, — думает, — и соснуть можно!"

Вдруг входит медведица:

— Не бойся меня, добрый молодец, ты на добро сюда попал: я не лютая медведица, а красная девица — заколдованная королевна. Если ты устоишь да переночуешь здесь три ночи, то колдовство разрушится — я сделаюсь по-прежнему королевною и выйду за тебя замуж.

Солдат согласился; медведица ушла, и остался он один. Тут напала на него такая тоска, что на свет бы не смотрел, а чем дальше — тем сильнее.

На третьи сутки до того дошло, что решился солдат бросить все и бежать из замка; только как ни бился, как ни старался — не нашел выхода. Нечего делать, поневоле пришлось оставаться.

Переночевал и третью ночь; поутру является к нему королевна красоты неописанной, благодарит его за услуги и велит к венцу снаряжаться. Тотчас они свадьбу сыграли и стали вместе жить, ни о чем не тужить.

Через сколько-то времени вздумал солдат об своей родной стороне, захотел туда побывать; королевна стала его отговаривать:

— Оставайся, друг, не езди; чего тебе здесь не хватает?

Нет, не могла отговорить. Прощается она с мужем, дает ему мешочек — сполна семечком насыпан — и говорит:

— По какой дороге поедешь, по обеим сторонам кидай это семя: где оно упадет, там в ту же минуту деревья повырастут; на деревьях станут дорогие плоды красоваться, разные птицы песни петь, а заморские коты сказки сказывать.

Сел добрый молодец на своего заслуженного коня и поехал в дорогу; где ни едет, по обеим сторонам семя бросает, и следом за ним леса поднимаются, так и ползут из сырой земли!

Едет день, другой, третий и увидал: в чистом поле караван стоит, на травке, на муравке купцы сидят, карты поигрывают, а возле них котел висит; хоть огня нет под котлом, а варево ключом кипит.

"Экое диво! — подумал солдат, — Огня не видать, а варево в котле так и бьет ключом; дай поближе взгляну". Своротил коня в сторону, подъезжает к купцам:

— Здравствуйте, господа честные!

А того и невдомек, что это не купцы, а все черти.

— Хороша ваша штука: котел без огня кипит! Да у меня лучше есть.

Вынул из мешка одно зернышко и бросил наземь — в ту ж минуту выросло вековое дерево, на том дереве дорогие плоды красуются, разные птицы песни поют, заморские коты сказки сказывают.

Тотчас узнали его черти.

— Ах, — говорят меж собой, — да ведь это тот самый, что королевну избавил. Давайте-ка, братцы, опоим его за то зельем, и пусть он полгода спит.

Принялись его угощать и опоили волшебным зельем. Солдат упал на траву и заснул крепким, беспробудным сном, а купцы, караван и котел вмиг исчезли.

Вскоре после того вышла королевна в сад погулять; смотрит — на всех деревьях стали верхушки сохнуть. "Не к добру! — думает. — Видно, с мужем что худо приключилося! Три месяца прошло, пора бы ему и назад вернуться, а его нет как нету!"

Собралась королевна и поехала его разыскивать. Едет по той дороге, по какой и солдат путь держал, по обеим сторонам леса растут, и птицы поют, и заморские коты сказки мурлыкают.

Доезжает до того места, что деревьев не стало больше — извивается дорога по чистому полю, и думает: "Куда ж он девался? Не сквозь землю же провалился!" Глядь — стоит в сторонке такое же чудное дерево и лежит под ним ее милый друг.

Подбежала к нему и ну толкать-будить — нет, не просыпается; принялась щипать его, колоть под бока булавками, колола, колола — он и боли не чувствует, точно мертвый лежит, не ворохнется. Рассердилась королевна и с сердцов проклятье промолвила:

— Чтоб тебя, соню негодного, буйным ветром подхватило, в безвестные страны занесло!

Только успела вымолвить, как вдруг засвистали-зашумели ветры, и в один миг подхватило солдата буйным вихрем и унесло из глаз королевны.

Поздно одумалась королевна, что сказала слово нехорошее, заплакала горькими слезами, воротилась домой и стала жить одна-одинехонька.

А бедного солдата занесло вихрем далеко-далеко, за тридевять земель, в тридесятое государство, и бросило на косе промеж двух морей; упал он на самый узенький клинышек: направо ли сонный оборотится, налево ли повернется — тотчас в море свалится, и поминай как звали!

Полгода проспал добрый молодец, ни пальцем не шевельнул; а как проснулся, сразу вскочил прямо на ноги, смотрит — с обеих сторон волны подымаются, и конца не видать морю широкому; стоит да в раздумье сам себя спрашивает: "Каким чудом я сюда попал? Кто меня затащил?"

Пошел по косе и вышел на остров; на том острове — гора высокая да крутая, верхушкою до облаков хватает, а на горе лежит большой камень.

Подходит к этой горе и видит — три черта дерутся, клочья так и летят.

— Стойте, окаянные! За что вы деретесь?

— Да, вишь, третьего дня помер у нас отец, и остались после него три чудные вещи: ковер-самолет, сапоги-скороходы да шапка-невидимка, так мы поделить не можем.

— Эх, вы! Из таких пустяков бой затеяли. Хотите, я вас разделю? Все будете довольны, никого не обижу.

— А ну, земляк, раздели, пожалуйста!

— Ладно! Бегите скорей по сосновым лесам, наберите смолы по сто пудов и несите сюда.

Черти бросились по сосновым лесам, набрали смолы триста пудов и принесли к солдату.

— Теперь притащите из пекла самый большой котел.

Черти приволокли большущий котел — бочек сорок войдет! — и поклали в него всю смолу.

Солдат развел огонь и, как только смола растаяла, приказал чертям тащить котел на гору и поливать ее сверху донизу. Черти мигом и это исполнили.

— Ну-ка, — говорит солдат, — пихните теперь вон тот камень; пусть он с горы катится, а вы трое за ним вдогонку приударьте. Кто прежде всех догонит, тот выбирай себе любую из трех диковинок; кто второй догонит, тот из двух остальных бери, какая покажется; а затем последняя диковинка пусть достанется третьему.

Черти пихнули камень, и покатился он с горы шибко-шибко; бросились все трое вдогонку. Вот один черт нагнал, ухватился за камень — камень тотчас повернулся, подворотил его под себя и вогнал в смолу. Нагнал другой черт, а потом и третий, и с ними то же самое! Прилипли крепко-накрепко к смоле.

Солдат взял под мышку сапоги-скороходы да шапку-невидимку, сел на ковер-самолет и полетел искать свое царство.

Долго ли, коротко ли — прилетает к избушке; входит — в избушке сидит баба-яга — костяная нога, старая, беззубая.

— Здравствуй, бабушка! Скажи, как бы мне отыскать мою прекрасную королевну?

— Не знаю, голубчик! Видом ее не видала, слыхом про нее не слыхала. Ступай ты за столько-то морей, за столько-то земель — там живет моя средняя сестра, она знает больше моего; может, она тебе скажет.

Солдат сел на ковер-самолет и полетел; долго пришлось ему по белу свету странствовать. Захочется ли ему есть-пить, сейчас наденет на себя шапку-невидимку, пустится в какой-нибудь город, зайдет в лавки, наберет — чего только душа пожелает, на ковер — и летит дальше.

Прилетает к другой избушке, входит — там сидит баба-яга — костяная нога, старая, беззубая.

— Здравствуй, бабушка! Не знаешь ли, где найти мне прекрасную королевну?

— Нет, голубчик, не знаю. Поезжай-ка ты за столько-то морей, за столько-то.земель — там живет моя старшая сестра; может, она ведает.

— Эх ты, старая! Сколько лет на свете живешь, а доброго ничего не знаешь.

Сел на ковер-самолет и полетел к старшей сестре.

Долго-долго странствовал, много земель и много морей видел, наконец прилетел на край света; стоит избушка, а дальше никакого ходу нет — одна тьма кромешная, ничего не видать! "Ну, — думает, — коли здесь не добьюсь толку, больше летать некуда!"

Входит в избушку — там сидит баба-яга — костяная нога,седая, беззубая.

— Здравствуй, бабушка! Скажи, где мне искать мою королевну?

— Подожди немножко; вот я созову всех своих ветров и у них спрошу. Ведь они по всему свету дуют, так должны знать, где она теперь проживает.

Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, свистнула молодецким посвистом; вдруг со всех сторон поднялись-повеяли ветры буйные, только изба трясется!

— Тише, тише! — кричит баба-яга.

И как только собрались ветры, начала их спрашивать:

— Ветры мои буйные, по всему свету вы дуете, не видали ль где прекрасную королевну?

— Нет, нигде не видали! — отвечают ветры в один голос.

— Да все ли вы налицо?

— Все, только южного ветра нет.

Немного погодя прилетает южный ветер. Спрашивает его старуха:

— Где пропадал до сих пор? Еле дождалась тебя!

— Виноват, бабушка! Я зашел в новое царство, где живет прекрасная королевна; муж у нее без вести пропал, так теперь сватают ее разные цари и царевичи, короли и королевичи.

— А сколь далеко до нового царства?

— Пешему тридцать лет идти, на крыльях десять лет нестись; а я повею — в три часа доставлю.

Солдат начал просить, чтобы южный ветер взял его донес в новое царство.

— Пожалуй, — говорит южный ветер, — я тебя донесу, коли дашь мне волю погулять в твоем царстве три дня и три ночи.

— Гуляй хоть три недели!

— Ну хорошо; вот я отдохну денька два-три, соберусь с силами, да тогда и в путь.

Отдохнул южный ветер, собрался с силами и говорит солдату:

— Ну, брат, собирайся, сейчас отправимся, да смотри не бойся, цел будешь!

Вдруг зашумел-засвистал сильный вяхорь, подхватило солдата на воздух и понесло через горы и моря под самыми облаками, и ровно через три часа был он в новом царстве, где жила его прекрасная королевна.

Говорит ему южный ветер:

— Прощай, добрый молодец! Жалеючи тебя, не хочу гулять в твоем царстве.

— Что так?

— Потому, если я загуляю, ни одного дома в городе, ни одного дерева в садах не останется: все вверх дном поставлю!

— Ну прощай. Спасибо тебе! — сказал солдат, надел шапку-невидимку и пошел в белокаменные палаты.

Вот пока его не было в царстве, в саду все деревья стояли с сухими верхушками, а как он явился, тотчас ожили и начали цвесть.

Входит он в большую комнату, а там сидят за столом разные цари и царевичи, короли и королевичи, что приехали за прекрасную королевну свататься, сидят да сладкими винами угощаются. Какой жених ни нальет стакан, только к губам поднесет — солдат тотчас хватит кулаком по стакану и сразу вышибет. Все гости тому удивляются, а прекрасная королевна в ту ж минуту догадалася. "Верно, — думает, — мои друг воротился!"

Посмотрела в окно — в саду на деревьях все верхушки ожили, и стала она своим гостям загадку загадывать:

— Была у меня золотая нитка с золотой иголкой; я ту иглу потеряла и найти не чаяла, а теперь та игла нашлась. Кто отгадает эту загадку, за того замуж пойду.

Цари и царевичи, короли и королевичи долго над тою загадкою ломали свои мудрые головы, а разгадать никак не могли. Говорит королевна:

— Покажись, мой милый друг!

Солдат снял с себя шапку-невидимку, взял королевну за белые руки и стал целовать в уста сахарные.

— Вот вам и разгадка! — сказала прекрасная королевна. — Золотая нитка — это я, а золотая иголка — это мой верный муж. Куда иголочка — туда и ниточка.

Пришлось женихам оглобли поворачивать, разъехались они по своим дворам, а королевна стала с своим мужем жить-поживать да добра наживать.

http://sb.uploads.ru/t/s4uGP.gif

0

146

Русская народная сказка

ПОДИ ТУДА — НЕ ЗНАЮ КУДА, ПРИНЕСИ ТО — НЕ ЗНАЮ ЧТО

В некотором государстве жил-был царь, холост — не женат. Был у него на службе стрелок по имени Андрей.

Пошел раз Андрей-стрелок на охоту. Ходил, ходил целый день по лесу—не посчастливилось, не мог на дичь напасть. Время было к вечеру, идет он обратно — кручинится. Видит — сидит на дереве горлица.

"Дай, — думает, — стрельну хоть эту".

Стрельнул и ранил ее, — свалилась горлица с дерева на сырую землю. Поднял ее Андрей, хотел свернуть ей голову, положить в сумку.

А горлица говорит ему человеческим голосом:

— Не губи меня, Андрей-стрелок, не руби моей головы, возьми меня живую, принеси домой, посади на окошко. Да смотри, как найдет на меня дремота — в ту пору бей меня правой рукой наотмашь: добудешь себе великое счастье.

Удивился Андрей-стрелок: что такое? С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом. Принес он горлицу домой, посадил на окошко, а сам стоит дожидается.

Прошло немного времени, горлица положила головку под крылышко и задремала. Андрей вспомнил, что она ему наказывала, ударил ее правой рукой наотмашь. Упала горлица наземь и обернулась девицей, Марьей-царевной, да такой прекрасной, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.

Говорит Марья-царевна стрелку:

— Сумел меня взять, умей и удержать — неспешным пирком да за свадебку. Буду тебе честной да веселой женой.

На том они и поладили. Женился Андрей-стрелок на Марье-царевне и живет с молодой женой — потешается. А службы не забывает: каждое утро ни свет ни заря идет в лес, настреляет дичи и несет на царскую кухню.

Пожили они так недолго, Марья-царевна говорит:

— Бедно живешь ты, Андрей!

— Да, как сама видишь.

— Добудь-ка рублей сотню, купи на эти деньги разного шелку, я все дело поправлю.

Послушался Андрей, пошел к товарищам, у кого рубль, у кого два занял, накупил разного шелку и принес жене. Марья-царевна взяла шелк и говорит:

— Ложись спать, утро вечера мудренее. Андрей лег спать, а Марья-царевна села ткать. Всю ночь ткала и выткала ковер, какого в целом свете не видывали: на нем все царство расписано, с городами и деревнями, с лесами и нивами, и птицы в небе, и звери на горах, и рыбы в морях; кругом луна и солнце ходят...

Наутро Марья-царевна отдает ковер мужу:

— Понеси на гостиный двор, продай купцам, да смотри — своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери.

Андрей взял ковер, повесил на руку и пошел по гостиным рядам.

Подбегает к нему один купец:

— Послушай, почтенный, сколько спрашиваешь?

— Ты торговый человек, ты и цену давай.

Вот купец думал, думал — не может оценить ковра. Подскочил другой, за ним — еще. Собралась купцов толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут.

В то время проезжал мимо рядов царский советник, и захотелось ему узнать, про что толкует купечество. Вышел из кареты, насилу пропихался через великую толпу и спрашивает:

— Здравствуйте, купцы, заморские гости! О чем речь у вас?

— Так и так, ковра оценить не можем.

Царский советник посмотрел на ковер и сам дался диву:

— Скажи, стрелок, скажи по правде истинной: откуда добыл такой славный ковер?

— Так и так, моя жена вышила.

— Сколько же тебе дать за него?

— А я и сам не знаю. Жена наказала не торговаться: сколько дадут, то и наше.
— Ну, вот тебе, стрелок, десять тысяч.

Андрей взял деньги, отдал ковер и пошел домой. А царский советник поехал к царю и показывает ему ковер.

Царь взглянул—на ковре все его царство как на ладони. Он так и ахнул:

— Ну, что хочешь, а ковра я тебе не отдам!

Вынул царь двадцать тысяч рублей и отдает советнику из рук в руки. Советник деньги взял и думает: "Ничего, я себе другой, еще лучше, закажу".

Сел опять в карету и поскакал в слободу. Разыскал избушку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворяет ему. Царский советник одну ногу через порог занес, а другую не переносит, замолчал и про свое дело забыл: стоит перед ним такая красавица, век бы глаз от нее не отвел, все бы смотрел да смотрел.

Марья-царевна ждала-ждала ответа да повернула царского советника за плечи и дверь закрыла. Насилу он опомнился, нехотя поплелся домой. И с той поры и ест — не наест и пьет — не запьет: все ему представляется стрелкова жена.

Заметил это царь и стал выспрашивать, что за кручина у него такая.

Советник говорит царю:

— Ах, видел я у одного стрелка жену, все о ней думаю! И ни запить это, ни заесть, никаким зельем не заворожить.

Пришла царю охота самому посмотреть стрелкову жену. Оделся он в простое платье, поехал в слободу, нашел избенку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворила ему. Царь одну ногу через порог занес, другую и не может, совсем онемел: стоит перед ним несказанная красота.

Марья-царевна ждала-ждала ответа, повернула царя за плечи и дверь закрыла.

Защемила царя сердечная зазноба. "Чего,—думает, — хожу холост, не женат? Вот бы жениться на этой красавице! Не стрельчихой ей быть, на роду ей написано быть царицей".

Воротился царь во дворец и задумал думу нехорошую — отбить жену от живого мужа. Призывает он советника и говорит:

— Надумай, как извести Андрея-стрелка. Хочу на его жене жениться. Придумаешь — награжу городами, и деревнями, и золотой казной, не придумаешь — сниму голову с плеч.

Закручинился царский советник, пошел и нос повесил. Как извести стрелка, не придумает. Да с горя и завернул в кабак винца испить.

Подбегает к нему кабацкая теребень в рваном кафтанишке:

— О чем, царский советник, пригорюнился, зачем нос повесил?

— Поди прочь, кабацкая теребень!

— А ты меня не гони, лучше стаканчик винца поднеси, я тебя на ум наведу.

Поднес ему царский советник стаканчик винца и рассказал про свое горе.

Кабацкая теребень и говорит ему:

— Извести Андрея-стрелка дело нехитрое — сам-то он прост, да жена у него больно хитра. Ну, да мы загадаем загадку такую, что ей не справиться. Воротись к царю и скажи: пускай он пошлет Андрея-стрелка на тот свет узнать, как поживает покойный царь-батюшка. Андрей уйдет и назад не вернется.

Царский советник поблагодарил кабацкую теребень — и бегом к царю:

— Так и так, можно стрелка извести. И рассказал, куда нужно его послать и зачем. Царь обрадовался, велел позвать Андрея-стрелка.

— Ну, Андрей, служил ты мне верой-правдой, сослужи еще службу: сходи на тот свет, узнай, как поживает мой батюшка. Не то мой меч—твоя голова с плеч...

Андрей воротился домой, сел на лавку и голову повесил. Марья-царевна его спрашивает:

— Чего невесел? Или невзгода какая?

Рассказал ей Андрей, какую царь задал ему службу.

Марья-царевна говорит:

— Есть о чем горевать! Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее.

Утром рано, только проснулся Андрей, Марья-царевна дает ему мешок сухарей и золотое колечко.

— Поди к царю и проси себе в товарищи царского советника, а то, скажи, тебе не поверят, что был ты на том свете. А как выйдешь с товарищем в путь-дорогу, брось перед собой колечко, оно тебя доведет.

Андрей взял мешок сухарей и колечко, попрощался с женой и пошел к царю просить себе дорожного товарища. Делать нечего, царь согласился, велел советнику идти с Андреем на тот свет.

Вот они вдвоем и вышли в путь-дорогу. Андрей бросил колечко — оно катится. Андрей идет за ним полями чистыми, мхами-болотами, реками-озерами, а за Андреем царский советник тащится.

Устанут идти, поедят сухарей — и опять в путь.

Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли, пришли они в густой, дремучий лес, спустились в глубокий овраг, и тут колечко остановилось.

Андрей и царский советник сели поесть сухарей. Глядь, мимо них на старом-престаром царе два черта дрова везут — большущий воз — и погоняют царя дубинками, один с правого бока, другой с левого.

Андрей говорит:

— Смотри, никак, это наш покойный царь-батюшка?

— Твоя правда, это он самый дрова везет.

Андрей и закричал чертям:

— Эй, господа черти! Освободите мне этого покойничка хоть на малое время, мне нужно кой о чем его расспросить.

Черти отвечают:

— Есть нам время дожидаться! Сами, что ли, дрова повезем?

— А возьмите у меня свежего человека на смену. Ну, черти отпрягли старого царя, на его место впрягли в воз царского советника и давай его с обеих сторон погонять дубинками, — тот гнется, а везет.

Андрей стал спрашивать старого царя про его житье-бытье.

— Ах, Андрей-стрелок, — отвечает царь, — плохое мое житье на том свете! Поклонись от меня сыну да скажи, что я накрепко заказываю людей не обижать, а то и с ним то же станется.

Только успели они поговорить, черти уж назад едут с порожней телегой. Андрей попрощался со старым царем, взял у чертей царского советника, и пошли они в обратный путь.

Приходят в свое царство, являются во дворец.

Царь увидел стрелка и в сердцах накинулся на негоЖ

- Как ты смел назад воротиться?

Андрей-стрелок отвечает:

- Так и так, был я на том свете у вашего покойного родителя. Живет он плохо, велел вам кланяться да накрепко наказывал людей не обижать.

- А чем докажешь, что ходил на тот свет и моего родителя видел?

- А тем я докажу, что у вашего советника на спине и теперь еще знаки видны, как его черти дубинками погоняли.

Тут царь уверился, делать нечего - отпустил Андрея домой. А сам говорит советнику.

- Вздумай, как извести чтрелка, не то мой меч - твоя голова с плеч.

Пошел царский советник, еще ниже нос повесил. Заходит в кабак, сел за стол, спросил вина. Подбегает к нему кабацкая теребень:

- Что, царский советник, пригорюнился? Поднеси-ка мне стаканчик, я тебя на ум наведу.

Советник поднес ему стаканчик винца и рассказал про свое горе. Кабацкая теребень ему говорит:

- Воротись назад и скажи царю, чтобы задал он стрелку вот какую службу - ее не то что выполнить, трудно и выдумать: послал бы его за тридевять земель, в тридесятое царство добыть кота Баюна...

Царский советник побежал к царю и рассказал, какую службу задать стрелку, чтобы он назад не вернулся. Царь посылает за Андреем.

- Ну, Андрей, сослужил ты мне службу, сослужи другую: ступай в тридесятое царство и добудь мне кота Баюна. Не то мой меч - твоя голова с плеч.

Пошел Андрей домой, ниже плеч голову повесил и рассказывает жене, какую царь задал ему службу.

- Есть о чем кручиниться! - Марья-царевна говорит. - Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечером мудренее.

Андрей лег спать, а Марья-царевна пошла на кузницу и велела кузнецам сковать три колпака железных, железные клещи и три прута: один железный, другой медный, третий оловянный.

Утром рано Марья-царевна разбудила Андрея:

- Вот тебе три колпака да клещи и три прута, ступай за тридевять земель, в тридесятое государство. Трех верст не дойдешь, станет одолевать тебя сильный сон - кот Баюн на тебя дремоту напустит. Ты не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногу волочи, а где и катком катись. А если уснешь, кот Баюн убъет тебя.

И тут Марья-царевна научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.

Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается - пришел Андрей-стрелок в тридесятое царство. За три версты стал его одолевать сон. надевает Андрей на голову три колпака железных, руку за руку закидывает, ногу за ногу волочит - идет, а где и катком катится.

Кое-как выдержал дремоту и очутился у высокого столба.

Кот Баюн увидел Андрея, заворчал, зауркал да со столба прыг ему на голову - один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий. Тут Андрей-стрелок ухватил кота клещами, сволок наземь и давай отлаживать прутьями. Наперво сек железным прутом - изломал железный, принялся угощать медным - и этот изломал и принялся бить оловянным.

Оловянный прут гнется, не ломится, вокруг хребта обвивается. Андрей бьет, а кот Баюн начал сказки рассказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей. Андрей его не слушает, знай охаживает прутом.

Невмоготу стало коту - видит, что заговорить нельзя, он и взмолился:

- Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю.

- А пойдешь со мной?

- Куда хочешь пойду.

Андрей пошел в обратный путь и кота за собой повел. Добрался до своего царства, приходит с котом во дворец и говорит царю:

- Так и так, службу выполнил, добыд вам кота Баюна.

Царь удивился и говорит:

- А ну, кот Баюн, покажи большую страсть.

Тут кот свои когти точит, на царя их ладит, хочет у него белую грудь раздирать, из живого сердце вынимать.

Царь испугался:

- Андрей-стрелок, уйми, пожалуйста, кота Баюна!

Андрей кота унял и в клетку запер, а сам пошел домой, к Марье-царевне. Живет-поживает, тешится с молодой женой. А царя еще пуще знобит зазноба сердечная. Опять призвал он советника:

— Что хочешь придумай, изведи Андрея-стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч.

Царский советник идет прямо в кабак, нашел там кабацкую теребень в рваном кафтанишке и просит его выручить, на ум навести. Кабацкая теребень стаканчик вина выпил, усы вытер.

— Ступай, — говорит, — к царю и скажи: пусть пошлет Андрея-стрелка туда — не знаю куда, принести то — не знаю что. Этой задачи Андрей во веки веков не выполнит и назад не вернется.

Советник побежал к царю и все ему доложил. Царь посылает за Андреем.

— Сослужил ты мне две службы, сослужи третью: сходи туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Сослужишь — награжу по-царски, а не то мой меч — твоя голова с плеч.

Пришел Андрей домой, сел на лавку и заплакал. Марья-царевна его спрашивает:

— Что, милый, невесел? Или еще невзгода какая?

— Эх, — говорит, — через твою красу все напасти несу! Велел мне царь идти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что.

— Вот это служба так служба! Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее.

Марья-царевна дождалась ночи, развернула волшебную книгу, читала, читала, бросила книгу и за голову схватилась: про цареву загадку в книге ничего не сказано. Марья-царевна вышла на крыльцо, вынула платочек и махнула. Налетели всякие птицы, набежали всякие звери.

Марья-царевна их спрашивает:

— Звери лесные, птицы поднебесные, — вы, звери, всюду рыскаете, вы, птицы, всюду летаете, — не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?

Звери и птицы ответили:

— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхивали. Марья-царевна махнула платочком — звери и птицы пропали, как не бывали. Махнула в другой раз — появились перед ней два великана:

— Что угодно? Что надобно?

— Слуги мои верные, отнесите меня на середину Океан-моря.

Подхватили великаны Марью-царевну, отнесли на Океан-море и стали на середине, на самой пучине - сами стоят, как столбы, а ее на руках держат. Марья-царевна махнула платочком, и приплыли к ней все гады и рыбы морские.

— Вы, гады и рыбы морские, вы везде плаваете, на всех островах бываете, не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?

— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхали.

Закручинилась Марья-царевна и велела отнести себя домой. Великаны подхватили ее, принесли на Андреев двор, поставили у крыльца.

Утром рано Марья-царевна собрала Андрея в дорогу и дала ему клубок ниток и вышитую ширинку.

— Брось клубок перед собой, — куда он покатится, туда и ты иди. Да смотри, куда бы ни пришел, будешь умываться, чужой ширинкой не утирайся, а утирайся моей.

Андрей попрощался с Марьей-царевной, поклонился на четыре стороны и пошел за заставу. Бросил клубок перед собой, клубок покатился — катится да катится. Андрей идет за ним следом.

Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Много царств и земель прошел Андрей. Клубок катится, нитка от него тянется; стал клубок маленький, с куриную головочку; вот уж до чего стал маленький, не видно и на дороге... Дошел Андрей до леса, видит: стоит избушка на курьих ножках.

— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом!
Избушка повернулась, Андрей вошел и видит: на лавке сидит седая старуха, прядет кудель.

— Фу, фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел. Вот изжарю тебя в печи да и съем и на косточках покатаюсь.

Андрей отвечает старухе:

— Что ты, старая баба-яга, станешь есть дорожного человека! Дорожный человек костоват и черен, ты наперед баньку истопи, меня вымой, выпари, тогда и ешь.

Баба-яга истопила баньку. Андрей выпарился, вымылся, достал женину ширинку и стал ею утираться.

Баба-яга спрашивает:

— Откуда у тебя ширинка? Ее моя дочь вышивала.

— Твоя дочь мне жена, мне и ширинку дала.

— Ах, зять возлюбленный, чем же мне тебя потчевать?

Тут баба-яга собрала ужин, наставила всяких кушаньев, вин и медов. Андрей не чванится—сел за стол, давай уплетать. Баба-яга села рядом—он ест, она выспрашивает, как он на Марье-царевне женился да живут ли они хорошо? Андрей все рассказал: как женился и как царь послал его туда — не знаю куда, добыть то — не знаю что.

— Вот бы ты помогла мне, бабушка!

— Ах, зятюшка, ведь про это диво дивное даже я не слыхивала. Знает про это одна старая лягушка, живет она в болоте триста лет... Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее.

Андрей лег спать, а баба-яга взяла два голика, полетела на болото и стала звать:

— Бабушка, лягушка-скакушка, жива ли?

— Жива.

— Выдь ко мне из болота.

Старая лягушка вышла из болота, баба-яга ее спрашивает:

— Знаешь ли, где то — не знаю что?

— Знаю.

— Укажи, сделай милость. Зятю моему дана служба: пойти туда—не знаю куда, взять то—не знаю что.

Лягушка отвечает:

— Я б его проводила, да больно стара, мне туда не допрыгать. Донесет твой зять меня в парном молоке до огненной реки, тогда скажу.

Баба-яга взяла лягушку-скакушку, полетела домой, надоила молока в горшок, посадила туда лягушку и утром рано разбудила Андрея:

— Ну, зять дорогой, одевайся, возьми горшок с парным молоком, в молоке—лягушка, да садись на моего коня, он тебя довезет до огненной реки. Там коня брось и вынимай из горшка лягушку, она тебе скажет.

Андрей оделся, взял горшок, сел на коня бабы-яги. Долго ли, коротко ли, конь домчал его до огненной реки. Через нее ни зверь не перескочит, ни птица не перелетит.

Андрей слез с коня, лягушка ему говорит:

— Вынь меня, добрый молодец, из горшка, надо нам через реку переправиться.

Андрей вынул лягушку из горшка и пустил наземь.

— Ну, добрый молодец, теперь садись мне на спину.

— Что ты, бабушка, эка маленькая, чай, я тебя задавлю.

— Не бойся, не задавишь. Садись да держись крепче.

Андрей сел на лягушку-скакушку. Начала она дуться. Дулась, дулась — сделалась словно копна сена.

— Крепко ли держишься?

— Крепко, бабушка.

Опять лягушка дулась, дулась—сделалась еще больше, словно стог сена.

— Крепко ли держишься?

— Крепко, бабушка.

Опять она дулась, дулась — стала выше темного леса, да как скакнет — и перепрыгнула через огненную реку, перенесла Андрея на тот берег и сделалась опять маленькой.

— Иди, добрый молодец, по этой тропинке, увидишь терем—не терем, избу—не избу, сарай—не сарай, заходи туда и становись за печью. Там найдешь то — не знаю что.

Андрей пошел по тропинке, видит: старая изба — не изба, тыном обнесена, без окон, без крыльца. Он туда вошел и спрятался за печью.

Вот немного погодя застучало, загремело по лесу, и входит в избу мужичок с ноготок, борода с локоток, да как крикнет:

— Эй, сват Наум, есть хочу!

Только крикнул, откуда ни возьмись, появляется стол накрытый, на нем бочонок пива да бык печеный, в боку нож точеный. Мужичок с ноготок, борода с локоток, сел возле быка, вынул нож точеный, начал мясо порезывать, в чеснок помакивать, покушивать да похваливать.

Обработал быка до последней косточки, выпил целый бочонок пива.

— Эй, сват Наум, убери объедки!

И вдруг стол пропал, как и не бывало, — ни костей, ни бочонка... Андрей дождался, когда уйдет мужичок с ноготок, вышел из-за печки, набрался смелости и позвал:

— Сват Наум, покорми меня... Только позвал, откуда ни возьмись, появился стол, на нем разные кушанья, закуски и заедки, вина и меды. Андрей сел за стол и говорит:

— Сват Наум, садись, брат, со мной, станем есть-пить вместе.

Отвечает ему невидимый голос:

— Спасибо тебе, добрый человек! Столько лет я здесь служу, горелой корки не видывал, а ты меня за стол посадил.

Смотрит Андрей и удивляется: никого не видно, а кушанья со стола словно кто метелкой сметает, вина и меды сами в рюмку наливаются — рюмка скок, скок да скок.

Андрей просит:

— Сват Наум, покажись мне!

— Нет, меня никто не может видеть, я то — не знаю что.

— Сват Наум, хочешь у меня служить?

— Отчего не хотеть? Ты, я вижу, человек добрый!

Вот они поели. Андрей и говорит:

— Ну, прибирай все да пойдем со мной.

Пошел Андрей из избенки, оглянулся:

— Сват Наум, ты здесь?

— Здесь, не бойся, я от тебя не отстану.

Дошел Андрей до огненной реки, там его дожидается лягушка:

— Добрый молодец, нашел то — не знаю что?

— Нашел, бабушка.

— Садись на меня.

Андрей опять сел на нее, лягушка начала раздуваться, раздулась, скакнула и перенесла его через огненную реку.

Тут он лягушку-скакушку поблагодарил и пошел путем-дорогой в свое царство. Идет, идет, обернется:

— Сват Наум, ты здесь?

— Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану.

Шел, шел Андрей, дорога далеко — прибились его резвые ноги, опустились его белые руки.

— Эх, — говорит, — до чего же я уморился!

А сват Наум ему:

— Что же ты мне давно не сказал? Я бы тебя живо на место доставил.

Подхватил Андрея буйный вихрь и понес — горы и леса, города и деревни так внизу и мелькают. Летит Андрей над глубоким морем, и стало ему страшно.

— Сват Наум, передохнуть бы!

Сразу ветер ослаб, и Андрей стал спускаться на море. Глядит—где шумели одни синие волны, появился островок, на островке стоит дворец с золотой крышей, кругом сад прекрасный... Сват Наум говорит Андрею:

— Отдыхай, ешь, пей да на море поглядывай. Будут плыть мимо три купеческих корабля. Ты купцов зазови да угости, употчевай хорошенько — у них есть три диковинки. Ты меня променяй на эти диковинки — не бойся, я к тебе назад вернусь.

Долго ли, коротко ли, с западной стороны плывут три корабля. Корабельщики увидали остров, на нем дворец с золотой крышей и кругом сад прекрасный.

— Что за чудо? — говорят. — Сколько раз мы тут плавали, ничего, кроме синего моря, не видели. Давай пристанем!

Три корабля бросили якоря, три купца-корабельщика сели на легкую лодочку, поплыли к острову. А уж Андрей-стрелок их встречает
:

— Пожалуйте, дорогие гости.

Купцы-корабельщики идут дивуются: на тереме крыша как жар горит, на деревах птицы поют, по дорожкам чудные звери прыгают.

— Скажи, добрый человек, кто здесь выстроил это чудо чудное?

— Мой слуга, сват Наум, в одну ночь построил.

Андрей повел гостей в терем:

— Эй, сват Наум, собери-ка нам попить, поесть!

Откуда ни возьмись, явился накрытый стол, на нем — вина и кушанья, чего душа захочет. Купцы-корабельщики только ахают.

— Давай, — говорят, — добрый человек, меняться: уступи нам своего слугу, свата Наума, возьми у нас за него любую диковинку.

— Отчего ж не поменяться? А каковы будут ваши диковинки?

Один купец вынимает из-за пазухи дубинку. Ей только скажи: "Ну-ка, дубинка, обломай бока этому человеку!" — дубинка сама начнет колотить, какому хочешь силачу обломает бока.

Другой купец вынимает из-под полы топор, повернул его обухом кверху—топор сам начал тяпать: тяп да ляп—вышел корабль. С парусами, с пушками, с храбрыми моряками. Корабли плывут, пушки палят, храбры моряки приказа спрашивают.

Повернул топор обухом вниз—сразу корабли пропали, словно их и не было.

Третий купец вынул из кармана дудку, загудел — войско появилось: и конница, и пехота, с ружьями, с пушками. Войска идут, музыка гремит, знамена развеваются, всадники скачут, приказа спрашивают.

Купец задудел с другого конца в дудку — и нет ничero, все пропало.

Андрей-стрелок говорит:

— Хороши ваши диковинки, да моя стоит дороже. Хотите меняться—отдавайте мне за моего слугу, свата Наума, все три диковинки.

— Не много ли будет?

— Как знаете, иначе меняться не стану.

Купцы думали, думали: "На что нам дубинка, топор да дудка? Лучше поменяться, со сватом Наумом будем безо всякой заботы день и ночь и сыты и пьяны".

Отдали купцы-корабельщики Андрею дубинку, топор и дудку и кричат:

— Эй, сват Наум, мы тебя берем с собой! Будешь нам служить верой и правдой?

Отвечает им невидимый голос:

— Отчего не служить? Мне все равно, у кого ни жить.

Купцы-корабельщики вернулись на свои корабли и давай пировать — пьют, едят, знай покрикивают:

— Сват Наум, поворачивайся, давай того, давай того!

Перепились все допьяна, где сидели, там и спать свалились.

А стрелок сидит один в тереме, пригорюнился.

"Эх, — думает, — где-то теперь мой верный слуга, сват Наум?"

— Я здесь. Чего надобно?

Андрей обрадовался:

— Сват Наум, не пора ли нам на родную стороушку, к молодой жене? Отнеси меня домой.

Опять подхватил Андрея вихрь и понес в его царство, на родную сторону.

А купцы проснулись, и захотелось им опохмелиться:

— Эй, сват Наум, собери-ка нам попить-поесть, живо поворачивайся!

Сколько ни звали, ни кричали, все нет толку. Глядят, и острова нет: на месте его шумят одни синие волны.

Погоревали купцы-корабельщики: "Эх, надул нас недобрый человек!"—да делать нечего, подняли паруса и поплыли, куда им было надобно
.

А Андрей-стрелок прилетел на родимую сторону, опустился возле своего домишки, смотрит: вместо домишки обгорелая труба торчит.

Повесил он голову ниже плеч и пошел из города на синее море, на пустое место. Сел и сидит. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетает сизая горлица, ударилась об землю и оборотилась его молодой женой, Марьей-царевной.

Обнялись они, поздоровались, стали друг друга спрашивать, друг другу рассказывать.

Марья-царевна рассказала:

— С той поры как ты из дому ушел, я сизой горлицей летаю по лесам да по рощам. Царь три раза за мной посылал, да меня не нашли и домишко сожгли.

Андрей говорит:

— Сват Наум, нельзя ли нам на пустом месте у синего моря дворец поставить?

— Отчего нельзя? Сейчас будет исполнено.

Не успели оглянуться—и дворец поспел, да такой славный, лучше царского, кругом — зеленый сад, на деревьях птицы поют, по дорожкам чудные звери скачут.

Взошли Андрей-стрелок с Марьей-царевной во дворец, сели у окошка и разговаривают, друг на друга любуются. Живут, горя не знают, и день, и другой, и третий.

А царь в то время поехал на охоту, на синее море, и видит: на том месте, где ничего не было, стоит дворец.

— Какой это невежа без спроса вздумал на моей земле строиться?

Побежали гонцы, все разведали и докладывают царю, что тот дворец поставлен Андреем-стрелком и живет он в нем с молодой женой, Марьей-царевной.

Еще пуще разгневался царь, посылает узнать, ходил ли Андрей туда — не знаю куда, принес ли то — не знаю что.

Побежали гонцы, разведали и докладывают:

— Андрей-стрелок ходил туда—не знаю куда и добыл то — не знаю что.

Тут царь и совсем осерчал, приказал собрать войско, идти на взморье, тот дворец разорить дотла, а самого Андрея-стрелка и Марью-царевну предать лютой смерти.

Увидал Андрей, что идет на него сильное войско, скорее схватил топор, повернул его обухом кверху. Топор тяп да ляп — стоит на море корабль, опять тяп да ляп — стоит другой корабль. Сто раз тяпнул — сто кораблей поплыло по синему морю.

Андрей вынул дудку, задудел — появилось войско: и конница, и пехота, с пушками, со знаменами. Начальники скачут, приказа ждут. Андрей приказал начать сражение. Музыка заиграла, барабаны ударили, полки двинулись. Пехота ломит царских солдат, конница скачет, в плен забирает. А со ста кораблей пушки так и бьют по столичному городу.

Царь видит: войско его бежит, кинулся сам к войску — останавливать. Тут Андрей вынул дубинку:

— Ну-ка, дубинка, обломай бока этому царю!

Дубинка сама пошла колесом, с конца на конец перекидывается по чистому полю: нагнала царя и ударила его в лоб, убила до смерти.

Тут и сражению конец пришел. Повалил из города народ и стал просить Андрея-стрелка, чтобы взял он в свои руки все государство.

Андрей спорить не стал. Устроил пир на весь мир и вместе с Марьей-царевной правил он этим государством до глубокой старости.
http://sa.uploads.ru/t/WUfir.gif

Теребень — постоянный посетитель кабака, завсегдатай.
Ширинка — полотенце, платок.
Кудель — пучок льна или шерсти, приготовленный для пряжи.
Голик — березовый веник без листьев.

0

147

Зимовье зверей

(Русская народная сказка)

Шел бык лесом, попадается ему навстречу баран.

—Куда, баран, идешь? — спросил бык.

—От зимы лета ищу, — говорит баран.

—Пойдем со мною!

Вот пошли вместе, попадается им навстречу свинья.

—Куда, свинья, идешь? — спросил бык.

—От зимы лета ищу, — отвечает свинья.

—Иди с нами.

Пошли втроем дальше, навстречу им гусь.

—Куда, гусь, идешь? — спрашивает бык.

—От зимы лета ищу, — отвечает гусь.

—Ну, иди за нами!

Вот гусь и пошел за ними. Идут, а навстречу им петух.

—Куда, петух, идешь? — спросил бык.

—От зимы лета ищу, — отвечает петух.

—Иди за нами!

Вот они идут путем-дорогою и разговаривают промеж себя:

—Как же, братцы-товарищи! Время подходит холодное, где тепла искать?

Бык и сказывает:

—Ну, давайте избу строить, а то, чего доброго, и впрямь зимою замерзнем.

Баран говорит:

—У меня шуба тепла — вишь какая шерсть! Я и так перезимую.

Свинья говорит:

—А по мне хоть какие морозы — я не боюсь: зароюсь в землю и без избы прозимую.

Гусь говорит:

—А я сяду в середину ели, одно крыло постелю, а другим оденусь, меня никакой холод не возьмет; я и так прозимую.

Петух говорит:

—А разве у меня нет своих крыльев? И я прозимую!

Бык видит — дело плохо, надо одному хлопотать.

—Ну, — говорит, — вы как хотите, а я стану избу строить.

Выстроил себе избушку и живет в ней. Вот пришла зима холодная, стали пробирать морозы; баран просится у быка:

—Пусти, брат, погреться.

—Нет, баран, у тебя шуба тепла; ты и так перезимуешь. Не пущу!

—А коли не пустишь, то я разбегусь и вышибу из твоей избы бревно; тебе же будет холоднее.

Бык думал-думал: «Дай пущу, а то, пожалуй, и меня заморозит», — и пустил барана.

Вот свинья прозябла, пришла к быку:

—Пусти, брат, погреться.

—Нет, не пущу! Ты в землю зароешься и так перезимуешь.

А не пустишь, так я рылом все столбы подрою да твою избу сворочу.

Делать нечего, надо пустить. Пустил и свинью.

Тут пришли к быку гусь и петух:

—Пусти, брат, к себе погреться.

—Нет, не пущу! У вас по два крыла: одно постелешь, другим оденешься; так и прозимуете!

—А не пустишь, — говорит гусь, — так я весь мох из твоих стен повыщиплю, тебе же холоднее будет.

—Не пустишь? — говорит петух. — Так я взлечу на чердак и всю землю с потолка сгребу, тебе же холоднее будет.

Что делать быку? Пустил жить к себе и гуся и петуха.

Вот живут они себе в избушке. Отогрелся в тепле петух и начал песенки распевать.

Услыхала лиса, что петух песенки распевает, захотелось ей петушиным мясом полакомиться, да как достать его? Лиса поднялась на хитрости, отправилась к медведю да волку и сказала:

—Ну, любезные куманьки! Я нашла для всех поживу: для тебя, медведь, — быка, для тебя, волк, — барана, а для себя — петуха.

—Хорошо, кумушка! — говорят медведь и волк. — Мы твоих услуг никогда не забудем. Пойдем же приколем да поедим!

Лиса привела их к избушке. Медведь говорит волку:

—Иди ты вперед!

А волк кричит:

—Нет, ты посильнее меня, иди ты вперед!

Ладно, пошел медведь; только что в двери — бык наклонил голову и припер его рогами к стенке. А баран разбежался, да как бацнет медведя в бок и сшиб его с ног. А свинья рвет и мечет в клочья. А гусь подлетел — глаза щиплет. А петух сидит на брусу и кричит:

—Подайте сюда, подайте сюда!

Волк с лисой услыхали крик да бежать!

Вот медведь рвался, рвался, насилу вырвался, догнал волка и рассказывает:

—Ну, что было мне! Этакого страху отродясь не видывал. Только что вошел я в избу, откуда ни возьмись, баба с ухватом на меня… Так к стене и прижала! Набежало народу пропасть: кто бьет, кто рвет, кто шилом в глаза колет. А еще один на брусу сидел да все кричал: «Подайте сюда, подайте сюда!» Ну, если б подали к нему, кажись бы, и смерть была!

http://sb.uploads.ru/t/kfyql.gif

0

148

Ночь на Ивана Купалу

(Русская народная сказка)

Был у одного барина холоп кабальный. Вот и вздумал этот холоп на Ивана Купалу, в самую ночь, сходить в лес, сорвать папоротник, чтобы клад достать.

Дождался он этой ночи, уложил барина спать и в одиннадцать часов пошел в лес.

Входит в лес. Раздался тут свист, шум, гам, хохот. Жутко стало, но он все ничего: хоть жутко, а идет. Глядит — черт на индейском петухе верхом едет. И это ничего: прошел холоп — слова не сказал.

И тут увидел: растет вдали цветок, сияет — точно на стебельке в огне уголек лежит.

Обрадовался холоп, бегом к цветку побежал, а черти ну его останавливать: кто за полу дернет, кто дорогу загородит, кто под ноги подкатится, чтобы он упал. Уж почти добежал холоп до цветка, но тут не вытерпел да как ругнет чертей:

— Отойдите, — говорит, — вы от меня, проклятые!

Не успел выговорить, его назад отбросило.

Делать нечего, поднялся, опять пошел, видит: на прежнем месте блестит цветок. Опять его стали останавливать, опять дергают. Он все терпит; идет и идет, не оглянется, словечка не скажет, не перекрестится, а сзади его такие-то строют чудеса, что страшно подумать!

Подошел холоп к цветку; нагнулся, ухватил его за стебелек, рванул, глядит — вместо цветка у черта рог оторвал, а цветок все растет по-прежнему и на прежнем месте. Застонал черт на весь лес.

Не вытерпел холоп да как плюнет:

— Тьфу ты!

Не успел проговорить, вдруг его опять назад отбросило. Убился больно, да делать нечего.

Он встал, опять пошел. Опять по-прежнему блестит цветок на прежнем месте. Опять его стали останавливать, дергают. Все стерпел холоп, тихонько подполз к цветку — и сорвал его!

Пустился он со цветком домой бежать и боль забыл. Уж на какие только хитрости ни поднимались черти — ничего; холоп бежит, ни на что не глядит — раз десять упал, пока домой прибежал.

Прибегает к дому, а из калитки барин выходит и давай ругать холопа на чем свет стоит:

— Алешка! Где ты, бездельник, был? Как ты смел без спросу уйти?

Злой был барин у холопа да и вышел с палкой. Повинился холоп.

— Виноват, — говорит, — за цветком ходил, клад достать.

Пуще прежнего барин озлился.

— Я тебе, — говорит, — дам за цветком ходить, я тебя ждал-ждал! Подай мне цветок! Клад найдем — разделим.

Холоп и тому рад, что барин хочет клад разделить с ним. Подал цветок — и вдруг провалился барин сквозь землю. Цветка не стало! Тут и петухи пропели.

Глянул холоп кругом — стоит он один; заплакал, бедняга, побрел в дом. Приходит, смотрит — а барин спит, как его уложил.

Потужил, потужил холоп, да так и остался ни с чем — только лишь с синяками.

http://sa.uploads.ru/t/Zy9WO.gif http://sa.uploads.ru/t/Zy9WO.gif

0

149

П.П. Бажов

Знаменитый уральский писатель Павел Петрович Бажов родился 27 января 1879 года на Урале в семье рабочего Сысертского завода.
В воспоминаниях современников он предстает как человек большого сердца и большого ума, широких знаний и огромного житейского опыта.

Чугунная бабушка

Против наших каслинских мастеров по фигурному литью никто выстоять не мог. Сколько заводов кругом, а ни один вровень не поставишь.

Другим заводчикам это не вовсе по нраву приходилось. Многие охотились своим литьем каслинцев обогнать, да не вышло.

Демидовы тагильские сильно косились. Ну как - первый, можно сказать, по здешним местам завод считался, а тут нако - по литью оплошка. Связываться все таки не стали, отговорку придумали:

- Мы бы легонько каслинцев перешагнули, да заниматься не стоит: выгоды мало.

С Шуваловыми лысьвенскими смешнее вышло. Те, понимаешь, врезались в это дело. У себя, на Кусье-Александровском заводе, сказывают, придумали тоже фигурным литьем заняться. Мастеров с разных мест понавезли, художников наняли. Не один год этак-то пыжились и денег, говорят, не жалели, а только видят - в ряд с каслинским это литье не поставишь. Махнули рукой да и говорят, как Демидовы:

- Пускай они своими игрушками тешатся, у нас дело посурьезнее найдется.

Наши мастера меж собой пересмеиваются:

- То-то! Займитесь-ко чем посподручнее, а с нами не спорьте. Наше литье, поди ко, по всему свету на отличку идет. Однем словом, каслинское.

В чем тут главная точка была, сказать не умею. Кто говорил - чугун здешний особенный, только, на мой глаз, чугун - чугуном, а руки - руками. Про это ни в каком деле забывать не след.

В Каслях, видишь, это фигурное литье с давних годов укоренилось. Еще при бытности Зотовых, когда они тут над народом изгальничали, художники в Каслях живали. Народ, значит, и приобык.

Тоже ведь фигурка, сколь хорошо ее ни слепит художник, сама в чугун не заскочит. Умелыми да ловкими руками ее переводить доводится.

Формовщик хоть и по готовому ведет, а его рука много значит. Чуть оплошал - уродец родится.

Дальше чеканка пойдет. Тоже не всякому глазу да руке впору. При отливке, известно, всегда какой ни на есть изъян случится. Ну, наплывчик выбежит, шадринки высыплет, вмятины тоже бывают, а чаще всего путцы под рукой путаются. Это пленочки так по-нашему зовутся. Чеканщику и приходится все эти изъяны подправить: наплывчики загладить, шадринки сбить, путцы срубить. Со стороны глядя, и то видишь - вовсе тонкое это дело, не всякой руке доступно.

Бронзировка да покраска проще кажутся, а изведай - узнаешь, что и тут всяких хитростей-тонкостей многонько.

А ведь все это к одному шло. Оно и выходит, что около каслинского фигурного литья, кроме художников, немало народу ходило. И набирался этот народ из того десятка, какой не от всякой сотни поставишь. Многие, конечно, по тем временам вовсе неграмотные были, а дарованье к этому делу имели.

Фигурки, по коим литье велось, не все заводские художники готовили. Больше того их со стороны привозили. Которое, как говорится, из столицы, которое - из-за границы, а то и просто с толчка. Ну, мало ли, - приглянется заводским барам какая вещичка, они и посылают ее в Касли с наказом:

- Отлейте по этому образцу, к такому-то сроку. Заводские мастера отольют, а сами про всякую отливку посудачат.

- Это, не иначе, француз придумал. У них, знаешь, всегда так: либо веселенький узорчик пустят, либо выдумку почудней. Вроде вон парня с крылышками на пятках. Кузьмич из красильной еще его торгованом Меркушкой зовет.

- Немецкую работу, друг, тоже без ошибки узнать можно. Как лошадка поглаже да посытее, либо бык пудов этак на сорок, а то барыня погрузнее, в полном снаряде да еще с собакой, так и знай - без немецкой руки тут не обошлось. Потому - немец первым делом о сытости думает.

Ну вот. В числе прочих литейщиков был в те годы Торокин Василий Федорыч. В пожилых считался. Дядей Васей в литейном его звали.

Этот дядя Вася с малых лет на формовке работал и, видно, талан к этому делу имел. Даром что неграмотный, а лучше всех доводил. Самые тонкие работы ему доверяли.

За свою-то жизнь дядя Вася не одну тысячу отливок сделал, а сам дивится:

- Придумывают тоже! Все какие-то Еркулесы да Лукавоны! А нет того, чтобы понятное показать.

С этой думкой стал захаживать по вечерам в мастерскую, где главный заводской художник учил молодых ребят рисунку и лепке тоже.

Формовочное дело, известно, с лепкой-то по соседству живет: тоже приметливого глаза да ловких пальцев требует.

читать дальше

Поглядел дядя Вася на занятия да и думает про себя: "А ну-ко, попробую сам".

Только человек возрастной, свои ребята уж большенькие стают - ему и стыдно в таких годах ученьем заниматься. Так он что придумал? Вкрадче от своих-то семейных этим делом занялся. Как уснут все, он и садится за работу. Одна жена знала. От нее, понятно, не ухоронишься. Углядела, что мужик засиживаться стал, спрашивает:

- Ты что, отец, полуночничаешь? Он сперва отговаривался:

- Работа, дескать, больно тонкая пришлась, а пальцы одубели, вот и разминаю их.

Жена все-таки доспрашивает, да его и самого тянет сказать про свою затею.

Не зря, поди-ко, сказано: сперва подумай с подушкой, потом с женой. Ну, он и рассказал:

- Так и так... Придумал свой образец для отливки сготовить.

Жена посомневалась:

- Барское, поди-ко, это дело. Они к тому ученые, а ты что?

- Вот то-то, - отвечает, - и горе, что бары придумывают непонятное, а мне охота простое показать. Самое, значит, житейское. Скажем, бабку Анисью вылепить, как она прядет. Видела?

- Как, - отвечает, - не видела, коли чуть не каждый день к ним забегаю.

А по соседству с ними Бескресновы жили. У них в семье бабушка была, вовсе преклонных лет. Внучата у ней выросли, работы по дому сама хозяйка справляла, и у этой бабки досуг был. Только она - рабочая косточка - разве может без дела? Она и сидела день-деньской за пряжей, и все, понимаешь, на одном месте, у кадушки с водой. Дядя Вася эту бабку и заприметил. Нет-нет, и зайдет к соседям будто за делом, а сам на бабку смотрит. Жене, видно поглянулась мужнина затея.

- Что ж, - говорит, - старушка стоющая. Век прожила, худого о ней никто не скажет. Работящая, характером уветливая, на разговор нескупая. Только примут ли на заводе?

- Это, - отвечает, - полбеды, потому - глина некупленная и руки свои.

Вот и стал дядя Вася лепить бабку Анисью со всем, сказать по-нонешнему, рабочим местом. Тут тебе и кадушка, и ковшичек сбоку привешен, и бабка сидит, сухонькими пальцами нитку подкручивает, а сама маленько на улыбе -вот-вот ласковое слово скажет.

Лепил, конечно, по памяти. Старуха об этом и не знала, а Васина жена сильно любопытствовала. Каждую ночь подойдет и свою заметочку скажет:

- Потуже ровно надо ее подвязать. Не любит бабка распустехой ходить, да и не по-старушечьи этак-то платок носить.

- Ковшик у них будет поменьше. Нарочно давеча поглядела.

Ну, и прочее такое. Дядя Вася о котором поспорит, которое на приметку берет.

Ну, вылепил фигурку. Тут на него раздумье нашло - показывать ли? Еще на смех подымут!

Все-таки решился, пошел сразу к управляющему. На счастье дяди Васи, управляющий тогда из добрых пришелся, неплохую память о себе в заводе оставил. Поглядел он торокинскую работу, понял, видно, да и говорит:

- Подожди маленько - придется мне посоветоваться. Ну, прошло сколько-то времени, пришел дядя Вася домой, подает жене деньги.

- Гляди-ко, мать, деньги за модельку выдали! Да еще бумажку написали, чтоб вперед выдумывал, только никому, кроме своего завода, не продавал.

Так и пошла торокинская бабка по свету гулять. Сам же дядя Вася ее формовал и отливал. И, понимаешь, оказалась ходким товаром. Против других-то заводских поделок ее вовсе бойко разбирать стали.

Дядя Вася перестал в работе таиться. Придет из литейной и при всех с глиной вожгается. Придумал на этот раз углевоза слепить, с коробом, с лошадью, всё как на деле бывает.

На дядю Васю глядя, другие заводские мастера осмелели - тоже принялись лепить да резать, кому что любо. Подставку, скажем, для карандашей вроде рабочего бахила, пепельницу на манер капустного листка. Кто опять придумал вырезать девушку с корзинкой груздей, кто свою собачонку Шарика лепит-старается. Однем словом, пошло-поехало, живым потянуло.

Радуются все. Торокинскую бабку добром поминают:

- Это она всем нам дорожку показала. Только недолго так-то было. Вдруг полный поворот вышел. Вызвал управляющий дядю Васю и говорит:

- Вот что, Торокин... Считаю я тебя самолучшим мастером, потому от работы в заводе не отказываю. Только больше лепить не смей. Оконфузил ты меня своей моделькой.

А прочих, которые по торокинской дорожке пошли - лепить да резать стали, - тех всех до одного с завода прогнал.

Люди, понятно, как очумелые стали: за что, про что такая напасть? Кинулись к дяде Васе:

- Что такое? О чем с тобой управляющий разговаривал?

Дядя Вася не потаил, рассказал, как было. На другой день его опять к управляющему потянули. Не в себе вышел, в глаза не глядит, говорит срыву:

- Ты, Торокин, лишних слов не говори! Велено мне тебя в первую голову с завода вышвырнуть. Так и в бумаге написано. Только семью твою жалеючи, оставляю.

- Коли так, - отвечает дядя Вася, - могу и сам уйти. Прокормлюсь как-нибудь на стороне.

Управляющему, видно, вовсе стыдно стало.

- Не могу, - говорит, - этого допустить, потому как сам тебя, можно сказать, в это дело втравил. Подожди, может, еще переменится. Только об этом разговоре никому не сказывай.

Управляющий-то, видишь, сам в этом деле по-другому думал. Которые поближе к нему стояли, те сказывали - за большую себе обиду этот барский приказ принял, при других жаловался:

- Кабы не старость, дня бы тут лишнего не прожил. Он - управляющий этот - с характером мужик был, вовсе ершистый. Чуть не по нему, сейчас:

- Живите, не тужите, обо мне не скучайте! Я по вам и подавно тосковать не стану, потому владельцев много, а настояще знающих по заводскому делу нехватка. Найду место, где дураков поменьше, толку побольше.

Скажет так и вскорости на другое место уедет. По многим заводам хорошо знали его. Рабочие везде одобряли, да и владельцы хватались. Сманивали даже. Все, понятно, знали - человек неспокойный, не любит, чтоб его под локоть толкали, зато умеет много лишних рублей находить на таких местах, где другие ровным счетом ничего не видят. Владельцев заводских это и приманивало.

Перед Каслями-то этот управляющий на Омутинских заводах служил, у купцов Пастуховых. Разругался из за купецкой прижимки в копейках. Думал - в Каслях попроще с этим будет, а вон что вышло: управляющий целым округом не может на свой глаз модельку выбрать. Кому это по нраву придется?

Управляющий и обижался, а уж, видно, остарел, посмяк характером-то, побаиваться стал. Вот он и наказывал дяде Васе, чтоб тот помалкивал.

Дяде Васе как быть? Передал все-таки потихоньку эти слова товарищам. Те видят - не тут началось, не тут и кончится. Стали доискиваться да и разузнали все до тонкости.

Каслинские заводы, видишь, за наследниками купцов Расторгуевых значились. А это уж так повелось - где богатое купецкое наследство, там непременно какой-нибудь немец пристроился. К Расторгуевскому подобрался фон-барон Меллер да ещё Закомельский. Чуешь, какой коршун? После пятого году на все государство прославился палачом да вешателем.

В ту пору этот Меллер-Закомельский еще молодым жеребчиком ходил. Только что на Расторгуевой женился и вроде как главным хозяином стал.

Их ведь - наследников-то расторгуевских - не один десяток считался, а весили они по-разному. У кого частей мало, тот мало и значил. Меллер больше всех частей получил, - вот и вышел в главного.

У этого Меллера была в родне какая-то тетка Каролина. Она будто Меллера и воспитала. Вырастила, значит, дубину на рабочую спину. Тоже, сказывают, важная барыня - баронша. Приезжала она к нам на завод. Кто видел, говорили - сильно сытая, вроде стоячей перины, ежели сдаля поглядеть.

И почему-то эта тетка Каролина считалась понимающей в фигурном литье. Как новую модель выбирать, так Меллер завсегда с этой теткой совет держал. Случалось, она и одна выбирала. В литейном подсмеивались:

- Подобрано на немецкой тетки глаз - нашему брату не понять.

Ну, так вот... Уехала эта немецкая тетка Каролина куда-то за границу. Долго там ползала. Кто говорит - лечилась, кто говорит - забавлялась на старости лет. Это ее дело. Только в ту пору как раз торокинская чугунная бабушка и выскочила, а за ней и другие такие штучки воробушками вылетать стали и ходко по рукам пошли.

Меллеру, видно, не до этого было, либо он на барыши позарился, только облегчение нашим мастерам и случилось. А как приехала немецкая тетка домой, так сразу перемена делу вышла.

Визгом да слюной чуть не изошлась, как увидела чугунную бабушку. На племянничка своего поднялась, корит его всяко в том смысле: скоро, дескать, до того дойдешь, что своего кучера либо дворника себе на стол поставишь. Позор на весь свет!

Меллер, видно, умишком небогат был, забеспокоился:

- Простите-извините, любезная тетушка, недоглядел. Сейчас дело поправим.

И пишет выговор управляющему со строгим предписаньем - всех нововыявленных заводских художников немедленно с завода долой, а модели их навсегда запретить.

Так вот и плюнула немецкая тетка Каролинка со своим дорогим племянничком нашим каслинским мастерам в самую душу. Ну, только чугунная бабушка за все отплатила.

Пришла раз Каролинка к важному начальнику, с которым ей говорить-то с поклоном надо. И видит - на столе у этого начальника, на самом видном месте, торокинская работа стоит. Каролинка, понятно, смолчала бы, да хозяин сам спросил:

- Ваших заводов литье?

- Наших, - отвечает.

- Хорошая, - говорит, - вещица. Живым от нее пахнет.

Пришлось Каролинке поддакивать:

- О, та! Ошень превосходный рапот.

Другой раз случай за границей вышел. Чуть ли не в Париже. Увидела Каролинка торокинскую работу и давай всякую пустяковину молоть:

- По недогляду, дескать, эта отливка прошла. Ничем эта старушка не замечательна.

Каролинке на это вежливенько и говорят:

- Видать, вы мадама, без понятия в этом деле. Тут живое мастерство ценится, а оно всякому понимающему сразу видно.

Пришлось Каролинке и это проглотить.

Приехала домой, а там любезный племянничек пеняет:

- Что же вы, дорогая тетушка, меня конфузите да в убыток вводите. Отливки-то, которые по вашему выбору, вовсе никто не берет. Совладельцы даже обижаются, да и в газетах нехорошо пишут.

И подает ей газетку, а там прописано про наше каслинское фигурное литье. Отливка, дескать, лучше нельзя, а модели выбраны - никуда. К тому подведено, что выбор доверен не тому, кому надо.

- Либо, - говорит, - в Каслях на этом деле сидит какой чудак с чугунными мозгами, либо оно доверено старой барыне немецких кровей.

Кто-то, видно, прямо метил в немецкую Каролинку. Может, заводские художники дотолкали.

Меллер-Закомельский сильно старался узнать, кто написал, да не добился. А Каролинку после того случаю пришлось все-таки отстранить от заводского дела. Другие владельцы настояли. Так она, эта Каролинка, с той поры прямо тряслась от злости, как случится где увидеть торокинскую работу.

Да еще что? Стала эта чугунная бабушка мерещиться Каролинке.

Как останется в комнате одна, так в дверях и появится эта фигурка и сразу начинает расти. Жаром от нее несет, как от неостывшего литья, а она еще упреждает:

- Ну-ко, ты, перекисло тесто, поберегись, кабы не изжарить.

Каролинка в угол забьется, визг на весь дом подымет, а прибегут - никого нет.

От этого перепугу будто и убралась к чертовой бабушке немецкая тетушка. Памятник-то в нашем заводе отливали. Немецкой, понятно, выдумки: крылья большие, а легкости нет. Старый Кузьмич перед бронзировкой поглядел на памятник, поразбирал мудреную надпись да и говорит:

- Ангел яичко снес да и думает; то ли садиться, то ли подождать?

После революции в ту же чертову дыру замели Каролинкину родню - всех Меллеров-Закомельских, которые убежать не успели.

Полсотни годов прошло, как ушел из жизни с большой обидой неграмотный художник Василий Федорыч Торокин, а работа его и теперь живет. В разных странах на письменных столах и музейных полках сидит себе чугунная бабушка, сухонькими пальцами нитку подкручивает, а сама маленько на улыбе - вот-вот ласковое слово скажет:

- Погляди-ко, погляди, дружок, на бабку Анисью. Давно жила. Косточки мои, поди, в пыль рассыпались, а нитка моя, может, и посейчас внукам-правнукам служит. Глядишь, кто и помянет добрым словом. Честно, дескать, жизнь прожила и по старости сложа руки не сидела. Али взять хоть Васю Торокина. С пеленок его знала, потому в родстве мы да и по суседству. Мальчонком стал в литейную бегать. Добрый мастер вышел. С дорогим глазом, с золотой рукой. Изобидели его немцы, хотели его мастерство испоганить, а что вышло? Как живая, поди-ко, сижу, с тобой разговариваю, памятку о мастере даю - о Василье Федорыче Торокине..

Так-то, милачок! Работа - она штука долговекая. Человек умрет, а дело его останется.
Вот ты и смекай, как жить-то  http://sa.uploads.ru/t/giBbv.gif

Герой сказа, рабочий Каслинского завода Василий Федорович Торокин, художник-самоучка, жил в конце XIX и начале XX века. Создал ряд прекрасных скульптур из чугуна.

                                 http://sb.uploads.ru/t/QfgMF.gif

0

150

П.П. Бажов

Кошачьи уши

В  те годы Верхнего да Ильинского в помине не было. Только наша Полевая да Сысерть. Ну, в Северной тоже железком побрякивали. Так, самую малость. Сысерть-то светлее всех жила. Она, вишь, на дороге пришлась в казачью сторону. Народ туда-сюда проходил да проезжал. Сами на пристань под Ревду с железом ездили. Мало ли в дороге с кем встретишься, чего наслушаешься. И деревень кругом много.

У нас в Полевой против сысертского-то житья вовсе глухо было. Железа в ту пору мало делали, больше медь плавили. А ее караваном к пристани-то возили. Не так вольготно было народу в дороге с тем, с другим поговорить, спросить. Под караулом-то попробуй! И деревень в нашей стороне - один Косой Брод. Кругом лес, да горы, да болота. Прямо сказать, - в яме наши старики сидели, ничего не видели. Барину, понятное дело, того и надо. Спокойно тут, а в Сысерти поглядывать приходилось.

Туда он и перебрался. Сысерть главный у него завод стал. Нашим старикам только стражи прибавил да настрого наказал прислужникам:

- Глядите, чтобы народ со стороны не шлялся, и своих покрепче держите.

А какой тут пришлый народ, коли вовсе на усторонье наш завод стоит. В Сысерть дорогу прорубили, конечно, только она в те годы, сказывают, шибко худая была. По болотам пришлась. Слани верстами. Заневолю брюхо заболит, коли по жерднику протрясет. Да и мало тогда ездили по этой дороге. Не то, что в нонешнее время - взад да вперед. Только барские прислужники да стража и ездили. Эти верхами больше, - им и горюшка мало, что дорога худая. Сам барин в Полевую только на полозу ездил. Как санная дорога установится, он и давай наверстывать, что летом пропустил. И все норовил нежданно-негаданно налететь. Уедет, примерно, вечером, а к обеду на другой день уж опять в Полевой. Видно, подловить-то ему кого-нибудь охота была. Так все и знали, что зимой барина на каждый час жди. Зато по колесной дороге вовсе не ездил. Не любо ему по сланям-то трястись, а верхом, видно, неспособно. В годах, сказывают, был. Какой уж верховой! Народу до зимы-то и полегче было. Сколь ведь приказчик ни лютует, а барин приедет - еще вину выищет.

Только вот приехал барин по самой осенней распутице. Приехал не к заводу либо к руднику, как ему привычно было, а к приказчику. Из конторы сейчас же туда всех приказных потребовал и попов тоже. До вечера приказные пробыли, а на другой день барин уехал в Северну. Оттуда в тот же день в город поволокся. По самой-то грязи приспичило ему. И обережных с ним что-то вовсе много. В народе и пошел разговор: "Что за штука? Как бы дознаться?"

По теперешним временам это просто - взял да сбегал либо съездил в Сысерть, а при крепости как? Заделье надо найти, да и то не отпустят. И тайком тоже не уйдешь, - все люди на счету, в руке зажаты. Ну, все ж таки выискался один парень.

- Я, - говорит, - вечером в субботу, как из горы поднимут, в Сысерть убегу, а в воскресенье вечером прибегу. Знакомцы там у меня. Живо все разузнаю.

Ушел да и не воротился. Мало погодя приказчику сказали, а он и ухом не повел искать парня-то. Тут и вовсе любопытно стало, - что творится? Еще двое ушли и тоже с концом. В заводе только то и нового, что по три раза на дню стала стража по домам ходить, мужиков считать, - все ли дома. В лес кому понадобится за дровами либо за сеном на покос, - тоже спросись. Отпускать стали грудками и со стражей.

- Нельзя, - говорит приказчик, - поодиночке-то. Вон уж трое сбежали.

И семейным в лес ходу не стало. На дорогах заставы приказчик поставил. А стража у него на подбор - ни от одного толку не добьешься. Тут уж, как в рот положено стало, что в Сысертской стороне что-то деется, и шибко им - барским-то приставникам - не по ноздре. Зашептались люди в заводе и на руднике.

- Что хочешь, а узнать надо.

Одна девчонка из руднишных и говорит:

- Давайте, дяденька, я схожу. Баб-то ведь не считают по домам. К нам вон с бабушкой вовсе не заходят. Знают, что в нашей избе мужика нет. Может, и в Сысерти эдак же. Способнее мне узнать-то.

Девчонка бойконькая... Ну, руднишная, бывалая... Все-таки мужикам это не в обычае.

- Как ты, - говорят, - птаха Дуняха, одна по лесу сорок верст пройдешь? Осень ведь - волков полно. Костей не оставят.

- В воскресенье днем, - говорит, - убегу. Днем-то, поди, не посмеют волки на дорогу выбежать. Ну, и топор на случай возьму.

- В Сысерти-то, - спрашивают, - знаешь кого?

- Баб-то, - отвечает, - мало ли. Через них и узнаю, что надо.

Иные из мужиков сомневаются:

- Что баба знает?

- То, - отвечает, - и знает, что мужику ведомо, а кода и больше.

Поспорили маленько мужики, потом и говорят:

- Верно, птаха Дуняха, тебе сподручнее идти, да только стыд нам одну девку на экое дело послать. Загрызут тебя волки.

Тут парень и подбежал. Узнал, о чем разговор, да и говорит:

- Я с ней пойду.

Дуняха скраснела маленько, а отпираться не стала.

- Вдвоем-то, конечно, веселее, да только как бы тебя в Сысерти не поймали.

- Не поймают, - отвечает.

Вот и ушла Дуняха с тем парнем. Из завода не по дороге, конечно, выбрались, а задворками, потом тоже лесом шли, чтобы их с дороги не видно было. Дошли так спокойно до Косого Броду. Глядят - на мосту трое стоят. По всему видать - караул. Чусовая еще не замерзла, и вплавь ее где-нибудь повыше либо пониже тоже не возьмешь - холодно. Поглядела из лесочка Дуняха и говорит:

- Нет, видно, мил дружок Матюша, не приводится тебе со мной идти. Зря тут себя загубишь и меня подведешь. Ступай-ка скорее домой, пока тебя начальство не хватилось, а я одна попытаюсь на женскую хитрость пройти.

Матюха, конечно, ее уговаривать стал, а она на своем уперлась. Поспорили да на том и решили. Будет он из лесочка глядеть. Коли не остановят ее на мосту - домой пойдет, а остановят - выбежит, отбивать станет.

Подобралась тут Дуняха поближе, спрятала покрепче топор да и выбежала из лесу. Прямо на мужиков бежит, а сама визжит-кричит:

- Ой, дяденьки, волк! Ой, волк!

Мужики видят - женщина испугалась, - смеются. Один-то ногу еще ей подставил, только, видать, Дуняха в оба глядела, пролетела мимо, а сама все кричит:

- Ой, волк! Ой, волк! Мужики ей вдогонку:

- За подол схватил! За подол схватил! Беги - не стой! Поглядел Матюха и говорит:

- Пролетела птаха! Вот девка! Сама не пропадет и дружка не подведет! Дальше-то влеготку пройдет сторонкой. Как бы только не припозднилась, волков не дождалась.

Воротился Матвей домой до обхода. Все у него и обошлось гладко - не заметили. На другой день руднишным рассказал. Тогда и поняли, что тех - первых-то - в Косом Броду захватили.

- Там, поди, сидят запертые да еще в цепях. То приказчик их и не ищет - знает, видно, где они. Как бы туда же наша птаха не попалась, как обратно пойдет!

Поговорили так, разошлись. А Дуняха что? Спокойно сторонкой по лесу до Сысерти дошла. Раз только и видела на дороге полевских стражников. Домой из Сысерти ехали. Прихоронилась она, а как разминовались, опять пошла. Притомилась, конечно, а на свету еще успела до Сысерти добраться. На дороге тоже стража оказалась, да только обойти-то ее тут вовсе просто было. Свернула в лес и вышла на огороды, а там близко колодец оказался. Тут женщины были, Дуняху и незаметно на людях стало. Одна старушка спросила ее:

- Ты чья же, девушка, будешь? Ровно не из нашего конца?

Дуняха и доверилась этой старушке.

- Полевская, - говорит. Старушка дивится:

- Как ты это прошла? Стража ведь везде наставлена. Мужики не могут к вашим-то попасть. Который уйдет - того и потеряют.

Дуняха ей сказала.

Тогда старушка и говорит:

- Пойдем-ко, девонька, ко мне. Одна живу. Ко мне и с обыском не ходят. А прийдут - так скажешься моей зареченской внучкой. Походит она на тебя. Только ты будто покорпуснее будешь. Зовут-то как?

- Дуняхой, - говорит.

- Вот и ладно. Мою-то тоже Дуней звать.

продолжение

У этой старушки Дуняха и узнала все. Барин, оказывается, куда-то вовсе далеко убежал, а нарочные от него и к нему каждую неделю ездят. Все какие-то наставления барин посылает, и приказчик Ванька Шварев те наставления народу вычитывает. Железный завод вовсе прикрыт, а мужики на Щелкунской дороге канавы глубоченные копают да валы насыпают. Ждут с той стороны прихода. Говорят - башкирцы бунтуются, а на деле вовсе не то. По дальним заводам, по деревням и в казаках народ поднялся, и башкиры с ними же. Заводчиков да бар за горло берут, и главный начальник у народа Омельян Иваныч прозывается. Кто говорит - он царь, кто - из простых людей, только народу от него воля, а заводчикам да барам - смерть! То наш-то хитряга и убежал подальше. Испугался!

Узнала, что в Сысерти тоже обход по домам и работам мужиков проверяет по три раза в день. Только у них еще ровно строже. Чуть кого не случится, сейчас всех семейных в цепи да и в каталажку. Человек прибежит:

- Тут я, - по работе опоздал маленько! А ему отвечают:

- Вперед не опаздывай! - да и держит семейных-то дня два либо три.

Вовсе замордовали народ, а приказчик хуже цепной собаки.

Все ж таки, как вечерний обход прошел, сбежались к той старушке мужики. Давай Дуняху расспрашивать, что да как у них. Рассказала Дуняха.

- А мы, - говорят, - сколько человек к вашим отправляли - ни один не воротился.

- То же, - отвечает, - и у нас. Кто ушел - того и потеряли! Видно, на Чусовой их всех перехватывают.

Поговорили-поговорили, потом стали о том думать, как Дуняхе в Полевую воротиться. Наверняка ее в Косом Броду поджидают, а как мимо пройдешь?

Один тут и говорит:

- Через Терсутско болото бы да на Гальян. Ладно бы вышло, да мест этих она не знает, а проводить некому...

- Неуж у нас смелых девок не найдется? - говорит тут хозяйка. - Тоже, поди-ко, их не пересчитывают по домам, и на Терсутском за клюквой многие бывали. Проводят! Ты только дальше-то расскажи ей дорогу, чтоб не заблудилась да не опоздала. А то волкам на добычу угодит.

Ну, тот и рассказал про дорогу. Сначала, дескать, по Терсутскому болоту, потом по речке Мочаловке на болото Гальян, а оно к самой Чусовой подходит. Место тут узкое. Переберется как-нибудь, а дальше полевские рудники пойдут.

- Если, - говорит, - случится опоздниться, тут опаски меньше. По тем местам от Гальяна до самой Думной горы земляная кошка похаживает. Нашему брату она не вредная, а волки ее побаиваются, если уши покажет. Не шибко к тем местам льнут. Только на это тоже не надейся, побойче беги, чтобы засветло к заводу добраться. Может, про кошку-то - разговор пустой. Кто ее видал?

Нашлись, конечно, смелые девки. Взялись проводить до Мочаловки. Утром еще потемну за завод прокрались мимо охраны.

- Не сожрут нас волки кучей-то. Побоятся, поди. Пораньше домой воротимся, и ей - гостье-то нашей - так лучше будет.

Идет эта девичья команда, разговаривает так-то. Мало погодя и песенки запели. Дорога бывалая, хаживали на Терсутско за клюквой - что им не петь-то?

Дошли до Мочаловки, прощаться с Дуняхой стали. Время еще не позднее. День солнечный выдался. Вовсе ладно. Тот мужик-от говорил, что от Мочаловки через Гальян не больше пятнадцати верст до Полевой. Дойдет засветло, и волков никаких нет. Зря боялись.

Простились. Пошла Дуняха одна. Сразу хуже стало. Места незнакомые, лес страшенный. Хоть не боязливая, а запооглядывалась. Ну, и сбилась маленько.

Пока путалась да направлялась, - глядишь, - и к потемкам дело подошло. Во всех сторонах заповывали. Много ведь в те годы волков-то по нашим местам было. Теперь вон по осеням под самым заводом воют, а тогда их было - сила! Видит Дуняха - плохо дело. Столько узнала, и даже весточки не донесет! И жизнь свою молодую тоже жалко. Про парня того - про Матвея-то - вспомнила. А волки вовсе близко. Что делать? Бежать - сразу налетят, в клочья разорвут. На сосну залезть - все едино дождутся, пока не свалишься.

По уклону, видит, к Чусовой болото спускаться стало. Так мужик-то объяснил. Вот и думает: "Хоть бы до Чусовой добраться!"

Идет потихоньку, а волки по пятам. Да и много их. Топор, конечно, в руке, да что в нем!

Только вдруг два синеньких огня вспыхнуло. Ни дать ни взять - кошачьи уши. Снизу пошире, кверху на нет сошли. Впереди от Дуняхи шагов, поди, до полсотни.

Дуняха раздумывать не стала, откуда огни, - сразу к ним кинулась. Знала, что волки огня боятся.

Подбежала - точно, два огня горят, а между ними горка маленькая, вроде кошачьей головы. Дуняха тут и остановилась, меж тех огней. Видит - волки поотстали, а огни все больше да больше и горка будто выше. Дивится Дуняха, как они горят, коли дров никаких не видно. Насмелилась, протянула руку, а жару не чует. Дуняха еще поближе руку подвела. Огонь метнулся в сторону, как кошка ухом тряхнула, и опять ровно горит.

Дуняхе маленько боязно стало, только не на волков же бежать. Стоит меж огнями, а они еще кверху подались. Вовсе большие стали. Подняла Дуняха камешок с земли. Серой он пахнет. Тут она и вспомнила про земляную кошку, про которую мужик сысертский сказывал. Дуняха и раньше слышала, что по пескам, где медь с золотыми крапинками, живет кошка с огненными ушами. Уши люди много раз видали, а кошку никому не доводилось. Под землей она ходит.

Стоит Дуняха промеж тех кошачьих ушей и думает: "Как дальше-то? Волки отбежали, да надолго ли? Только отойди от огней - опять набегут. Тут стоять холодно, до утра не выдюжить".

Только подумала, - огни и пропали. Осталась Дуняха в потемках. Оглянулась - нет ли опять волков? Нет, не видно. Только куда идти в потемках-то? А тут опять впереди огоньки вспыхнули. Дуняха на них и побежала. Бежит-бежит, а догнать не может. Так и добежала до Чусовой-реки, а уши уж на том берегу горят.

Ледок, конечно, тоненький, ненадежный, да разбирать не станешь. Свалила две жердинки легоньких, с ними и стала перебираться. Переползла с грехом пополам, ни разу не провалилась, хоть шибко потрескивало. Жердинки-то ей пособили.

Стоять не стала. Побежала за кошачьими ушами. Пригляделась все-таки к месту, - узнала. Песошное это. Рудник был. Случалось ей тут на работе бывать. Дорогу одна бы ночью нашла, а все за ушами бежит. Сама думает: "Уж если они меня из такой беды вызволили, так неуж неладно заведут?"

Подумала, а огни и выметнуло. Ярко загорели. Так и переливаются. Будто знак подают: "Так, девушка, так! Хорошо рассудила!"

Вывели кошачьи уши Дуняху на Поваренский рудник, а он у самой Думной горы. Вон в том месте был. Прямо сказать, в заводе.

Время ночное. Пошла Дуняха к своей избушке, с опаской, конечно, пробирается. Чуть где люди, - прихоронится: то за воротный столб притаится, а то и через огород махнет. Подобралась так к избушке и слышит - разговаривают.

Послушала она, поняла - караулят кого-то. А ее и караулили. Старуху баушку приказчик велел в ее избушке за постоянным караулом держать. "Сюда, - думает, - Дуняха явится, коли ей обратно прокрасться посчастливит". Сам этот караул проверял, чтобы ни днем, ни ночью не отходили.

Дуняха этого не поняла. Только слышит - чужой кто-то у баушки сидит. Побоялась показаться. А сама замерзла, невтерпеж прямо. Вот она и прокралась проулком к тому парню-то, Матвею, с которым до Косого Броду шла. Стукнула тихонько в окошко, а сама притаилась. Тот выбежал за ворота:

- Кто?

Ну, она и сказалась. Обрадовался парень.

- Иди, - говорит, - скорее в баню. Топлена она. Там тебя и прихороню, а завтра понадежнее место найдем.

Запер Дуняху в теплой бане, сам побежал надежным людям сказать:

- Воротилась Дуняха, прилетела птаха. Живо сбежались, расспрашивать стали. Дуняха все им рассказала. В конце и про кошачьи уши помянула:

- Кабы не они, сожрали бы меня волки. Мужики это мимо пропустили. Притомилась, думают, наша птаха, вот и помстилось ей.

- Давай-ко, - говорят, - поешь да ложись спать! Мы покараулим тебя до утра и то обмозгуем, куда лучше запрятать.

Дуне того и надо. В тепле-то ее разморило, еле сидит. Поела маленько да и уснула. Матюха да еще человек пять парней на карауле остались. Только время ночное, тихое, а Дуняха вон какие вести принесла. Парни, видно, и запоговаривали громко. Ну, и другие люди, которые слушать приходили, тоже не утерпели: тому-другому сказать, посоветовать, что делать. Однем словом, беспокойство пошло. Обходчики и заметили. Сразу проверку давай делать. Того нет, другого нет, а у Матвея пятеро чужих оказалось.

- Зачем пришли?

Те отговариваются, конечно, кому что на ум пришло. Не поверили обходчики, обыскивать кинулись. Парням делать нечего - за колья взялись. Обходчики, конечно, оборуженные, только в потемках колом-то способнее. Парни и ухайдакали их. Только на место тех обходчиков другие набежали. Втрое либо вчетверо больше. Парням, значит, поворот вышел. Одного застрелили обходчики, а другие отбиваются все ж таки.

Дуняха давно соскочила. Выбежала из бани, глядит - над Думной горой два страшенных синих огня поднялись, ровно кошка за горой притаилась, уши выставила. Вот-вот на завод кинется. Дуняха и кричит:

- Наши огни-то! Руднишные! На их, ребята, правьтесь!

И сама туда побежала. В заводе сполох поднялся. На колокольне в набат ударили. Народ повыскакивал. Думают - за горой пожар. Побежали туда. Кто поближе подбежит, тот и остановится. Боятся этих огней. Одна Дуняха прямо на них летит. Добежала, остановилась меж огнями и кричит:

- Хватай барских-то! Прошло их время! По другим заводам давно таких-то кончили!

Тут обходчикам и всяким стражникам туго пришлось. Известно, народ грудкой собрался. Стража побежала - кто куда. Только далеко ли от народа уйдешь? Многих похватали, а приказчик угнал-таки по городской дороге. Упустили - оплошка вышла. Кто в цепях сидел, тех высвободили, конечно. Тут огни и погасли.

На другой день весь народ на Думной горе собрался. Дуняха и обсказала, что в Сысерти слышала. Тут иные, из стариков больше, сумлеваться стали:

- Кто его знает, что еще выйдет! Зря ты нас вечор обнадежила.

Другие опять за Дуняху горой:

- Правильная девка! Так и надо! Чего еще ждать-то? Надо самим к людям податься, у коих этот Омельян Иванович объявился.

Которые опять кричат:

- В Косой Брод сбегать надо. Там, поди, наши-то сидят. Забыли их?

Ватажка парней сейчас и побежала. Сбили там стражу, вызволили своих да еще человек пять сысертских. Ну, и народ в Косом Броду весь подняли. Рассказали им, что у людей делается.

Прибежали парни домой, а на Думной горе все еще спорят. Старики без молодых-то вовсе силу забрали, запугали народ. Только и твердят:

- Ладно ли мы вечор наделали, стражников насмерть побили?

Молодые кричат:

- Так им и надо!

Сидельцы тюремные из Косого-то Броду на этой же стороне, конечно. Говорят старикам:

- Коли вы испугались, так тут и оставайтесь, а мы пойдем свою правильную долю добывать.

На этом и разошлись. Старики, на свою беду, остались, да и других под кнут подвели. Вскорости приказчик с солдатами из города пришел, из Сысерти тоже стражи нагнали. Живо зажали народ. Хуже старого приказчик лютовать стал, да скоро осекся. Видно, прослышал что неладное для себя. Стал стариков тех, кои с пути народ сбили, задабривать всяко. Только у тех спины-то не зажили, помнят, что оплошку сделали. Приказчик видит, косо поглядывают, - сбежал ведь! Так его с той поры в наших заводах и не видали. Крепко, видно, запрятался, а может, и попал в руки добрым людям - свернули башку.

А молодые тогда с Думной-то горы в леса ушли. Матвей у них вожаком стал.

И птаха Дуняха с ним улетела. Про эту пташку удалую много еще сказывали, да я не помню...

Одно в памяти засело - про Дуняхину плетку.

Дуняха, сказывают, в наших местах жила и после того, как Омельян Иваныча бары сбили и казнить увезли. Заводское начальство сильно охотилось поймать Дуняху, да все не выходило это дело. А она нет-нет и объявится в открытую где-нибудь на дороге либо на руднике каком. И всегда, понимаешь, на соловеньком коньке, а конек такой, что его не догонишь. Налетит этак нежданно-негаданно, отвозит кого ей надо башкирской камчой - и нет ее. Начальство переполошится, опять примутся искать Дуняху, а она, глядишь, в другом месте объявится и там какого-нибудь рудничного начальника плеткой уму-разуму учит, как, значит, с народом обходиться. Иного до того огладит, что долго встать не может.

Камчой с лошади, известно, не то что человека свалить, волка насмерть забить можно, если кто умеет, конечно. Дуняха, видать, понавыкла камчой орудовать, надолго свои памятки оставила. И все, сказывают, по делу. А пуще всего тем рудничным доставалось, кои молоденьких девчонок утесняли. Этих вовсе не щадила.

На рудниках таким, случалось, грозили:

- Гляди, как бы тебя Дуняха камчой не погладила.

Стреляли, конечно, в Дуняху не один раз, да она, видно, на это счастливая уродилась, а в народе еще сказывали, будто перед стрелком кошачьи уши огнями замелькают, и Дуняхи не видно станет.

Сколько в тех словах правды, про то никто не скажет, потому - сам не видал, а стрелку как поверить?

Всякому, поди-ко, не мило, коли он пульку в белый свет выпустит. Всегда какую-нибудь отговорку на этот случай придумает. Против, дескать, солнышка пришлось, мошка в глаз попала, потемнение в глазах случилось, комар в нос забился и в причинную жилку как раз на ту пору уколол. Ну, мало ли как еще говорят. Может, какой стрелок и приплел огненные уши, чтоб свою неустойку прикрыть. Все-таки не столь стыдно. С этих слов, видно, разговор и пошел.

А то, может, и впрямь Дуняха счастливая на пулю была. Тоже ведь недаром старики говорят:

- Смелому случится на горке стоять, пули мимо летят, боязливый в кустах захоронится, а пуля его найдет.

Так и не могло заводское начальство от Дуняхиной плетки свою спину наверняка отгородить. Сам барин, сказывают, боялся, как бы Дуняха где его не огрела. Только она тоже не без смекалки орудовала.

Зачем она с одной плеткой кинется, коли при барине завсегда обережных сила
и каждый оборужен.

0

151

П.П. Бажов

Хрупкая веточка

У Данилы с Катей, - это которая своего жениха у Хозяйки горы вызволила, - ребятишек многонько народилось. Восемь, слышь-ко, человек, и все парнишечки. Мать-то не раз ревливала: хоть бы одна девчонка на поглядку. А отец, знай, похохатывает:

- Такое, видно, наше с тобой положенье.

Ребятки здоровеньки росли. Только одному не посчастливилось. То ли с крылечка, то ли еще откуда свалился и себя повредил: горбик у него расти стал. Баушки правили, понятно, да толку не вышло. Так горбатенькому и пришлось на белом свете маяться.

Другие ребятишки, - я так замечал, - злые выходят при таком-то случае, а этот ничего - веселенький рос и на выдумки мастер. Он третьим в семье-то приходился, а все братья слушались его да спрашивали:

- Ты, Митя, как думаешь? По-твоему, Митя, к чему это? Отец с матерью и те частенько покрикивали:

- Митюшка! Погляди-ко! Ладно, на твой глаз?

- Митяйко, не приметил, куда я воробы поставила?

И то Митюньке далось, что отец смолоду ловко на рожке играл. Этот тоже пикульку смастерит, так она у него ровно сама песню выговаривает.

Данило по своему мастерству все-таки зарабатывал ладно. Ну, и Катя без дела не сиживала. Вот, значит, и поднимали семью, за куском в люди не ходили. И об одежонке ребячьей Катя заботилась. Чтоб всем справа была: пимешки там, шубейки и протча. Летом-то, понятно, и босиком ладно: своя кожа, не куплена. А Митюньке, как он всех жальчее, и сапожнешки были. Старшие братья этому не завидовали, а малые сами матери говорили:

- Мамонька, пора, поди, Мите новые сапоги заводить. Гляди - ему на ногу не лезут, а мне бы как раз пришлись.

Свою, видишь, ребячью хитрость имели, как бы поскорее Митины сапожнешки себе пристроить. Так у них все гладенько и катилось. Соседки издивовались прямо:

- Что это у Катерины за робята! Никогда у них и драчишки меж собой не случится.

А это все Митюнька - главная причина. Он в семье-то ровно огонек в лесу: кого развеселит, кого обогреет, кого на думки наведет.

К ремеслу своему Данило не допускал ребятишек до времени.

- Пускай, - говорит, - подрастут сперва. Успеют еще малахитовой-то пыли наглотаться.

Катя тоже с мужем в полном согласье - рано еще за ремесло садить. Да еще придумали поучить ребятишек, чтоб, значит, читать-писать, цифру понимать. Школы по тогдашнему положению не было, и стали старшие-то братья бегать к какой-то мастерице. И Митюнька с ними. Те ребята понятливые, хвалила их мастерица, а этот вовсе на отличку. В те годы по-мудреному учили, а он с лету берет. Не успеет мастерица показать - он обмозговал. Братья еще склады толмили, а он уж читал, знай слова лови. Мастерица не раз говаривала:

- Не бывало у меня такого выученика.

Тут отец с матерью возьми и погордись маленько: завели Митюньке сапожки поформеннее. Вот с этих сапожек у них полный переворот жизни и вышел.

В тот год, слышь-ко, барин на заводе жил. Пропикнул, видно, денежки в Сам-Петербурхе, вот и приехал на завод - не выскребу ли, дескать, еще сколь-нибудь.

При таком-то деле, понятно, как денег не найти, ежели с умом распорядиться. Одни приказные да приказчик сколько воровали. Только барин вовсе в эту сторону и глядеть не умел.

Едет это он по улице и углядел - у одной избы трое ребятишек играют, и все в сапогах. Барин им и маячит рукой-то - идите сюда.

Митюньке хоть не приводилось до той поры барина видать, а признал небось. Лошади, вишь, отменные, кучер по форме, коляска под лаком и седок гора-горой, жиром заплыл, еле ворочается, а перед брюхом палку держит с золотым набалдашником.

Митюнька оробел маленько, все-таки ухватил братишек за руки и подвел поближе к коляске, а барин хрипит:

- Чьи такие?

Митюнька, как старший, объясняет спокойненько:

- Камнереза Данилы сыновья. Я вот Митрий, а это мои братики малые.

Барин аж посинел от этого разговору, чуть не задохся, только пристанывает:

- Ох, ох! что делают! что делают! Ох, ох! Потом, видно, провздыхался и заревел медведем:

- Это что? А? - А сам палкой-то на ноги ребятам показывает. Малые, понятно, испужались, к воротам кинулись, а Митюнька стоит и никак в толк взять не может, о чем его барин спрашивает.

Тот заладил свое, недоладом орет:

- Это что?

Митюнька вовсе оробел да и говорит:

- Земля.

Барина тут как параличом хватило, захрипел вовсе:

- Хр-р, хр-р! До чего дошло! До чего дошло! Хр-р, хр-р. Тут Данило сам из избы выбежал, только барин не стал с ним разговаривать, ткнул кучера набалдашником в шею - поезжай!

Этот барин не твердого ума был. Смолоду за ним такое замечалось, к старости и вовсе не самостоятельной стал. Напустится на человека, а потом и сам объяснить не умеет, что ему надо. Ну, Данило с Катериной и подумали - может, обойдется дело, забудет про ребятишек, пока домой доедет. Только не тут-то было: не забыл барин ребячьих сапожишек. Первым делом на приказчика насел.

- Ты куда глядишь? У барина башмаков купить не на что, а крепостные своих ребятишек в сапогах водят? Какой ты после этого приказчик?

Тот объясняет:

- Вашей, дескать, барской милостью Данило на оброк отпущен и сколько брать с него - тоже указано, а как платит он исправно, я и думал...

- А ты, - кричит, - не думай, а гляди в оба. Вон у него что завелось! Где это видано? Вчетверо ему оброк назначить.

Потом призвал Данилу и сам объяснил ему новый оброк. Данило видит - вовсе несуразица, и говорит:

- Из воли барской уйти не могу, а только оброк такой тоже платить не в силу. Буду работать, как другие, по вашему барскому приказу.

Барину, видать, это не по губе. Денег и без того нехватка, - не до каменной поделки. В пору и ту продать, коя от старых годов осталась. На другую какую работу камнереза поставить тоже не подходит. Ну, и давай рядиться. Сколько все-таки ни отбивался Данила, оброк ему вдвое барин назначил, а не хошь - в гору. Вот куда загнулось!

Понятное дело, худо Данилу с Катей пришлось. Всех прижало, а ребятам хуже всего: до возрасту за работу сели. Так и доучиться им не довелось.

Митюнька - тот виноватее всех себя считал - сам так и лезет на работу. Помогать, дескать, отцу с матерью буду, а те опять свое думают:

"И так-то он у нас нездоровый, а посади его за малахит - вовсе изведется. Потому - кругом в этом деле худо. Присадочный вар готовить - пыли не продохнешь, щебенку колотить - глаза береги, а олово крепкой водкой на полер разводить - парами задушит". Думали, думали и придумали отдать Митюньку по гранильному делу учиться.

Глаз, дескать, хваткий, пальцы гибкие и силы большой не надо - самая по нему работа.

Гранильщик, конечно, у них в родстве был. К нему и пристроили, а он рад-радехонек, потому знал - парнишечко смышленый и к работе не ленив.

Гранильщик этот так себе, средненький был, второй, а то и третьей цены камешок делал. Все-таки Митюнька перенял от него, что тот умел. Потом этот мастер и говорит Данилу :

- Надо твоего парнишка в город отправить. Пущай там дойдет до настоящей точки. Шибко рука у него ловкая.

Так и сделали. У Данилы в городе мало ли знакомства было по каменному-то делу. Нашел кого надо и пристроил Митюньку. Попал он тут к старому мастеру по каменной ягоде. Мода, видишь, была из камней ягоды делать. Виноград, там, смородину, малину и протча. И на все установ имелся. Черну, скажем, смородину из агату делали, белу - из дурмашков, клубнику - из сургучной яшмы, княженику - из мелких шерловых шаричков клеили. Однем словом, всякой ягоде свой камень. Для корешков да листочков тоже свой порядок был: кое из офата, кое из малахита либо из орлеца и там еще из какого-нибудь камня.

Митюнька весь этот установ перенять перенял, а нет-нет и придумает по-своему. Мастер сперва ворчал, потом похваливать стал:

- Пожалуй, так-то живее выходит. Напоследок прямо объявил:

- Гляжу я, парень, шибко большое твое дарование к этому делу. Впору мне, старику, у тебя учиться. Вовсе ты мастером стал, да еще с выдумкой.

Потом помолчал маленько да и наказывает:

- Только ты, гляди, ходу ей не давай! Выдумке-то! Как бы за нее руки не отбили. Бывали такие случаи.

Митюнька, известно, молодой - безо внимания к этому.

Еще посмеивается:

- Была бы выдумка хорошая. Кто за нее руки отбивать станет?

Так вот и стал Митюха мастером, а еще вовсе молодой: только-только ус пробиваться стал. По заказам он не скучал, всегда у него работы полно. Лавочники по каменному делу смекнули живо, что от этого парня большим барышом пахнет, - один перед другим заказы ему дают, успевай только.

Митюха тут и придумал:

- Пойду-ко я домой. Коли мою работу надо, так меня и дома найдут. Дорога недалекая, и груз не велик - материал привезти да поделку забрать.

Так и сделал. Семейные обрадовались, понятно: Митя пришел. Он тоже повеселить всех желает, а самому не сладко. Дома-то чуть не цельная малахитовая мастерская стала. Отец и двое старших братьев за станками в малухе сидят, и, младшие братья тут же: кто на распиловке, кто на шлифовке. У матери на руках долгожданная девчушка-годовушка трепещется, а радости в семье нет. Данило уж вовсе стариком глядит, старшие братья покашливают, да и на малых смотреть невесело. Бьются, бьются, а все в барский оброк уходит.

Митюха тут и заподумывал: все, дескать, из-за тех сапожнешек вышло.

Давай скорее свое дело налаживать. Оно хоть мелкое, а станков к нему не один, струментишко тоже требуется. Мелочь все, а место и ей надо.

Пристроился в избе против окошка и припал к работе, а про себя думает:

"Как бы добиться, чтоб из здешнего камня ягоды точить? Тогда и младших братишек можно было бы к этому делу пристроить". Думает, думает, а пути не видит. В наших краях, известно, хризолит да малахит больше попадаются. Хризолит тоже дешево не добудешь, да и не подходит он, а малахит только на листочки и то не вовсе водится: оправки либо подклейки требует.

Вот раз сидит за работой. Окошко перед станком по летнему времени открыто. В избе никого больше нет. Мать по своим делам куда-то ушла, малыши разбежались, отец со старшими в малухе сидят. Не слышно их. Известно, над малахитом-то песни не запоешь и на разговор не тянет.

Сидит Митюха, обтачивает свои ягоды из купецкого материала, а сам все о том же думает:

"Из какого бы вовсе дешевого здешнего камня такую же поделку гнать?"

Вдруг просунулась в окошко какая-то не то женская, не то девичья рука, - с кольцом на пальце и в зарукавье, - и ставит прямо на станок Митюньке большую плитку змеевика, а на ней, как на подносе, соковина дорожная.

Кинулся Митюха к окошку - нет никого, улица пустехонька, ровно никто и не прохаживал.

Что такое? Шутки кто шутит али наважденье какое? Оглядел плитку да соковину и чуть не заскакал от радости: такого материала возами вози, а сделать из него, видать, можно, если со сноровкой выбрать да постараться. Что только?

Стал тут смекать, какая ягода больше подойдет, а сам на то место уставился, где рука-то была. И вот опять она появилась и кладет на станок репейный листок, а на нем три ягодных веточки, черемуховая, вишневая и спелого-спелого крыжовника.

Тут Митюха не удержался, на улицу выбежал дознаться, кто это над ним шутки строит. Оглядел все - никого, как вымерло. Время - самая жарынь. Кому в эту пору на улице быть?

Постоял-постоял, подошел к окошку, взял со станка листок с веточками и разглядывать стал. Ягоды настоящие, живые, только то диво - откуда вишня взялась. С черемухой просто, крыжовнику тоже в господском саду довольно, а эта откуда, коли в наших краях такая ягода не растет, а будто сейчас сорвана?

Полюбовался так на вишни, а все-таки крыжовник ему милее пришелся и к матерьялу ровно больше подходит. Только подумал - рука-то его по плечу и погладила.

"Молодец, дескать! Понимаешь дело!"

Тут уж слепому ясно, чья это рука. Митюха в Полевой вырос, сколько-нибудь раз слыхал про Хозяйку горы. Вот он и подумал - хоть бы сама показалась. Ну, не вышло. Пожалела, видно, горбатенького парня растревожить своей красотой - не показалась.

продолжение

анялся тут Митюха соком да змеевиком. Немало перебрал. Ну, выбрал и сделал со смекалкой. Попотел. Ягодки-то крыжовника сперва половинками обточил, потом внутре-то выемки наладил да еще, где надо, желобочки прошел, где опять узелочки оставил, склеил половинки да тогда их начисто и обточил. Живая ягодка-то вышла. Листочки тоже тонко из змеевки выточил, а на корешок ухитрился колючки тонехонькие пристроить. Однем словом, сортовая работа. В каждой ягодке ровно зернышки видно и листочки живые, даже маленько с изъянами: на одном дырки жучком будто проколоты, на другом опять ржавые пятнышки пришлись. Ну, как есть настоящие.

Данило с сыновьями хоть по другому камню работали, а тоже в этом деле понимали. И мать по камню рабатывала. Все налюбоваться не могут на Митюхину работу. И то им диво, что из простого змеевика да дорожного соку такая штука вышла. Мите и самому любо. Ну, как - работа! Тонкость. Ежели кто понимает, конечно.

Из соку да змеевику Митя много потом делал. Семье-то шибко помог. Купцы, видишь, не обегали этой поделки, как за настоящий камень платили, и покупатель в первую голову Митюхину работу выхватывал, потому - на отличку. Митюха, значит, и гнал ягоду. И черемуху делал, и вишню, и спелый крыжовник, а первую веточку не продавал - себе оставил. Посыкался отдать девчонке одной, да все сумленье брало.

Девчонки, видишь, не отворачивались от Митюхина окошка. Он хоть горбатенький, а парень с разговором да выдумкой, и ремесло у него занятное, и не скупой: шаричков для бусок, бывало, горстью давал. Ну, девчонки нет-нет и подбегут, а у этой чаще всех заделье находилось перед окошком - зубами поблестеть, косой поиграть. Митюха и хотел отдать ей свою веточку, да все боялся:

- Еще на смех девчонку поднимут, а то и сама за обиду почтет.

А тот барин, из-за которого поворот жизни случился, все еще на земле пыхтел да отдувался. В том году он дочь свою просватал за какого-то там князя ли купца и придано ей собирал. Полевской приказчик и вздумал подслужиться. Митину-то веточку он видал и тоже, видно, понял, какая это штука. Вот и послал своих охлестов с наказом:

- Если отдавать не будет, отберите силой. Тем что? Дело привычное. Отобрали у Мити веточку, принесли, а приказчик ее в бархатну коробушечку. Как барин приехал в Полевую, приказчик сейчас:

- Получите, сделайте милость, подарочек для невесты. Подходящая штучка.

Барин поглядел, тоже похвалил сперва-то, потом и спрашивает:

- Из каких камней делано и сколько камни стоят? Приказчик и отвечает:

- То и удивительно, что из самого простого материалу: из змеевику да шлаку.

Тут барин сразу задохся:

- Что? Как? Из шлаку? Моей дочери? Приказчик видит - неладно выходит, на мастера все поворотил:

- Это он, шельмец, мне подсунул, да еще насказал четвергов с неделю, а то бы я разве посмел. Барин, знай, хрипит:

- Мастера тащи! Тащи мастера! Приволокли, понятно, Митюху, и, понимаешь, узнал ведь его барин.

"Это тот... в сапогах-то который..."

- Как ты смел?

С палкой на Митюху кинулся.

Митюха сперва и понять не может, потом раскумекал и прямо говорит:

- Приказчик у меня силом отобрал, пускай он и отвечает.

Только с барином какой разговор, все свое хрипит:

- Я тебе покажу...

Потом схватил со стола веточку, хлоп ее на пол и давай-ко топтать. В пыль, понятно, раздавил.

Тут уж Митюху за живое взяло, затрясло даже. Оно и то сказать - кому полюбится, коли твою дорогую выдумку диким мясом раздавят.

Митюха схватил баринову палку за тонкий конец да как хряснет набалдашником по лбу, так барин на пол и сел и глаза выкатил.

И вот диво - в комнате приказчик был и прислужников сколько хочешь, а все как окаменели, - Митюха вышел и куда-то девался. Так и найти не могли, а поделку его и потом люди видали. Кто понимающий, те узнавали ее.

И еще заметочка вышла. Та девчонка, которая зубы-то мыла перед Митюхиным окошком, тоже потерялася, и тоже с концом.

Долго искали эту девчонку. Видно, рассудили по своему-то, что ее найти легче, потому - далеко женщина от своих мест уходить не привычна. На родителей ее наступали:

- Указывай место!

А толку все-таки не добились.

Данилу с сыновьями прижимали, конечно, да, видно, оброку большого пожалели, - отступили. А барин еще сколько-то задыхался, все-таки вскорости его жиром задавило.

0

152

Павел Бажов

Знаменитый уральский писатель Павел Петрович Бажов родился 27 января 1879 года на Урале в семье рабочего Сысертского завода.
В воспоминаниях современников он предстает как человек большого сердца и большого ума, широких знаний и огромного житейского опыта.

Веселухин ложок

  У нас за прудом одна логотинка с давних годов на славе. Веселое такое местечко. Ложок широконький. Весной тут маленько мокреть держится, зато трава кудреватее растет и цветков большая сила. Кругом, понятно, лес всякой породы. Поглядеть любо. И приставать с пруда к той логотинке сподручно: берег не крутой и не пологий, а в самый, сказать, раз-будто нароком улажено, а дно - песок с рябчиком. Вовсе крепкое дно, а ногу не колет. Однем словом, все как придумано. Можно сказать, само это место к себе и тянет: вот де хорошо тут на бережке посидеть, трубочку-другую выкурить, костерок запалить да на свой завод сдали поглядеть, - не лучше ли жичьишко наше покажется?
    К этому ложочку здешний народ спокон век приучен. Еще при Мосоловых мода завелась.
    Они - эти братья Мосоловы, при коих наш завод строеньем зачинался, из плотницкого званья вышли. По-нонешнему сказать, вроде подрядчиков, видно, были. да сильно разбогатели и давай свой завод ставить. На большую, значит, воду выплыли. От богатства отяжелели, понятно. По стропилам с ватерпасом да отвесом все три брата ходить забыли. В одно слово твердят:
    - Что-то ноне у меня голову обносить стало. Годы, видно, не те подошли.
    Про то, небось, не поминали, что каждый брюхо нарастил - еле в двери протолкнуться. Ну, все-таки Мосоловы до полной барской статья не дошли, попросту жили и от народу шибко не отворачивались. Летом, под большой праздник, а то и просто под воскресный день нет-нет и объявят по народу:
    - Эй, кому досуг да охота, приезжай утре на ложок, за прудом! Попить, погулять, себя потешить! За полный хозяйский счет!
    И верно, сказывают, в угощенье не скалдырничали. Вина, пирогов и другой всякой закуски без прижиму ставили. Пей, ешь, сколь нутро вытерпеть может.
    Известно, подрядчичья повадка - год на работе мотают, день вином угощают да словами улещают:
    - Уж мы вам, все едино как отцы детям, ничего не жалеем. Вы обратно для нас постарайтесь!
    А чего, постарайтесь, коли и так все кишки вымотаны!
    От этих мосоловских гулянок привычка к веселому ложку и зародилась.
    Хозяйское угощенье, понятно, не в частом быванье, а за свои, за родные хоть каждый летний праздник езди. Запрету нет. Народ, значит, и приучился к этому. Как время посвободнее, глядишь, - чуть не все заводские лодчонки и ботишки к веселому ложку правятся. С винишком, понятно, с пивом. Ну, и закусить чем тоже прихватывали. Кто, как говорится, баранью лытку, кто - пирог с молитвой, а то и луковку побольше да погорчее. Однем словом, всяк по своей силе-возможности.
    Ну, выпьют, зашумят. По-хорошему, конечно: песни поют, пляшут, игры разные затеют. Одно слово, весело людям. Случалось, понятно, и разаркаются на артели. Не без этого. Иной раз и драку разведут, да такую, что охтимне. На другой день всякому стыдно, а себя завинить все- таки охотников нет. Вот и придумали отговорку:
    - Место там такое. Шибко драчливое.
    К этому живо добавили:
    - Веселуха там, сказывают, живет. Это она все и подстраивает. Сперва людей весельем поманит, а потом лбами столкнет.
    Нашлись и такие, кто эту самую Веселуху своими глазами видел, по стакану из ее рук принимал и сразу после того в драку кидался. Известно, ежели человек выпивши, ему всякое показаться может. И столь, знаешь, явственно, что заневолю поверишь, как он сказывать станет:
    - Стоим это мы с Матвеичем на берегу, у большой-то сосны. Разговариваем, как обыкновенно, про разное житейское. И видим - идет не то девка, не то молодуха. Сарафан на ней препестрый, цветощатый. На голове платочек, тоже с узорными разводами. Из себя приглядная, глаза веселые, а зубы да губы будто на заказ сработаны. Однем словом, приметная. Мимо такая пройдет - на годы, небось, ее запомнишь. В одной руке у этой бабочки стакан граненого хрусталя, в другой - рифчатая бутылка зеленого стекла - цельный штоф. Ну, вот... Подходит эта молодуха к нам, наливает полнехонек стакан, подает Матвеичу и говорит:
    - Тряхни-ко, дедушко, для веселья!
    У Матвеича, конечно, нет той привычки, чтоб от вина отказываться. Принял стакан, поглядел к свету, полюбовался, как вино в хрустале-то играет, и плеснул себе на каменку. Крякнул, конечно, да и говорит:
    - Видать, от желанья поднесла. Легонько прокатилось, душу обогрело.
    А бабенка, знай, посмеивается. Наливает опять стакан и подает мне:
    - Не отстанешь, поди, от старика-то?
    - Зачем, - говорю, - отставать? Смешной это разговор. Таких-то, как Матвеич, на одну руку по три штуки-то уберу.
    Матвеич, понятно, в обиде на это. Свои слова бормочет: "Стар, да петух, а и молод, да протух". Ну, и другое, что в покор молодым говорится:
    - Сопли, дескать, подтягивать не навыкли, а тоже с нами, стариками, равняться придумали.
    Слово за слово - разодрались ведь мы. Да еще как разодрались! В долги уж на мировую полштофа распили и все дивовались - как это промеж нас такая оплошка случилась и куда та бабенка сгинула, коя нам по стакану наливала.
    Только и другое говорили. В нашем заводе, видишь, рисовщики по делу требуются. Иной с малых лет с карандашом. Ну, и расцветка тоже для тех, кои ножи в синь разделывают, дорогого стоит. Так вот эти рисовщики про Веселуху говорили, тоже будто въявь ее видели. Лежит, дескать, парень на травке, в небо глядит, а сам думает - вот бы эту красоту в узор перевести. Вдруг ему кто-то и говорит:
    - А вот это подойдет?
    Оглянулся парень, а у него в головах, на пенечке Веселуха сидит и подает ему какой-то листок. Поглядел парень, а на этом листочке точь- в-точь тот самый узор и расцветка показаны, о каких он думал. Вот с той поры и повелось - как новый хороший узор появится, так. Веселуху и помянут:
    - Это, беспременно, она показала. Без ее рук не обошлось. Самому бы ни в жизнь такое не придумать!
    Да вот еще какая заметка была. Самые что ни на есть заводские питухи дивовались:
    - Ровно мы с кумом оба на вино крепкие. Это хоть кого спроси. А тут конфуз вышел: охмелели, как несмысленыши какие, еле домой доползли. Вспомнить стыд. И ведь выпили самую малость. Отчего бы такое? Не иначе Веселуха над нами подшутила. Вишь, лукавка! Кому вон хоть по стаканчику из своих рук подносит, а нас и без этого пьяными сделала.
    На деле, может, оно и проще было. После заводской-то пыли-копоти да кислых паров разморило их на травке под солнышком, а вину на Веселуху сваливают.
    Заводские девчонки да бабенки тоже по-разному Веселуху поминали. Кто слезы лил да причитал:
    - Обманула меня Веселуха! Обманула! На всю жизнь загубила!
    Кто опять же хвалился:
    - Хоть не сладко живу, да муж по мыслям. Доброго мне парня тогда Веселуха подвела. С таким и в бедном житье не скучно.
    Так вот смешица в народе и пошла. Кто ругает Веселуху: она людей пьянит да мутит, кто хвалит: самую высокую красоту показывает. А про то, есть ли она на самом деле - и разговору нет. Всяк про нее размазывает, будто сам ее много раз видел. Такая и сякая, молодая да веселая. И про то помянуть не забудут, что больно цветисто ходит. А девчонки да и бабенки, кои помоложе, сами норовят попестрее снарядиться, коли за пруд собираются. И место это так и прозвали- Веселухин ложок.
    Ну, который крепко на то место осердится, тот ругался, конечно:
    - Веселухино болото! Чтоб ему провалиться!
    От Мосоловых наш завод Лугинину перешел. Этот, сказывают, вовсе барского покрою был. Веселухин ложок ему приглянулся. Сразу стал там какое-то свое заведение строить, да незадачливо вышло. Раз построил - сгорело, другой раз строянку развел - опять сгорело. Третий раз самую надежную свою стражу к строянке приставил, а до дела не довели. Построить-то, точно, построили, да только как последний гвоздь забили, ночью все и сгорело, и барские верные псы изжарились. Какая в том причина, настояще сказать не умею, а только на Веселуху показывали. Да то еще старики говорили: Лугинин этот был какой-то особой барской веры и от народу скрытничал. Ну, а барская вера, это сдавна примечено, - завсегда девчонкам да молодухам, которые попригожее, горе-горькое. Веселухе будто это и не полюбилось, она и не допустила, чтоб новый барин в ее ложке пакость разводил.
    Потом, как завод за казну перешел да придумала чья-то дурова голова немцев к нам понавезти, опять с Веселухиным ложком поворот вышел.
    Понаехали, значит, немцы. Зовутся мастера, а по делу одно мастерство видно - брюхо набивать да пивом наливаться. Живо раздобрели на казенных харчах, от безделья да сытости стали смышлять для себя какую по мыслям потеху. Заприметили - народ летом по воскресным дням за пруд ездит. Поглядели. Место вроде поглянулось, только постройки никакой нет. Разузнали, что зовут это место Веселухин ложок. И про то им сказали, что строенье тут заводилось три раза, да Веселуха сожгла. Немцы, понятно, спрашивают:
    - Кто есть Виселук?
    Им в шутку и говорят:
    - Про то лучше всех знает Панкрат, веселухин брат.
    Этот Панкрат мастером при заводе был, по украшенному цеху. По рисовке из первых и на выдумку по своему делу гораздый. Не один узор да расцветка панкратовой выдумки в большом спросе ходили. А характеру самого веселого. Наперебой его на свадьбы дружком звали. С ним, дескать, всякому весело станет, потому балагур да песенник и плясать без устатку мог. Недаром его веселухиным братом прозвали. Вот немцы и спрашивают этого мастера:
    - Твой есть сестра Виселук?
    Панкрат своим обычаем и говорит:
    - Сестра не сестра, а маленько родня, потому - обоих нас со слезливого мутит, с тоскливого - вовсе тошнит. Нам подавай песни да пляски, смех да веселье и протчее такое рукоделье.
    Немцы, ясное дело, шутки не поняли, спрашивают, - какая Веселуха собой?
    Панкрат тоже не стал голоса спускать, шуткой говорит:
    - Бабенка приметная: рот на растопашку, зубы наружу, язык на плече. В избу зайдет - скамейки заскачут, табуретки в пляс пойдут. А коли еще хмельного хлебнет, тогда выше всех станет, только ногами жидка.
    Немцы даже испугались.
    - Какой ушасный женьшин! Такой песпоряток делаит. Турма такой ната! Турма!
    - Найти, - отвечает Панкрат, - мудрено: зимой из-под снегу не выгребешь, летом - в траве не найдешь.
    Немцы все-таки добиваются: скажи, в каком месте искать и чем она занимается. Панкрат и говорит:
    - Живет, сказывают, в ложке за прудом, а под которым кустом, это каждому глядеть самому надо, да не просто так, а на веселый глаз... В ком веселости мало, можно из бутылки добавигь.
    Это немцам по нраву пришлось, заухмылялись:
    - О, из бутилка можно! Это мы умеем.
    - А ремесло, - говорит Панкрат, - у Веселухи такое. С весны до осени весь народ радует сплошь, а дальше по выбору. Только тех, у кого брюхо в подборе, дых легкий, ноги дюжие, волос мягкий, глаз с крючочком да ухо с прихваткой.
    Немцы про дых да брюхо мимо ушей пропустили, потому - каждый успел брюхо нарастить и задыхался, как запаленная лошадь. Про мягкий волос не по губе пришлось, потому у всех на подбор головы ржавой проволокой утыканы. Зато ногами похвалились. Хлопают себя по ляжкам, притоптывают:
    - Это есть сильный нога. Как дуб. Крепко стоять могут:
    Панкрат на это и говорит:
    - Не те ноги дюжие, которые неуклюжие. Дюжими у нас такие зовут, что сорок верст пройдут, в присядку плясать пойдут да еще мелкую дробь выколачивают.
    Насчет глаза да уха немцы заспорили:
    - Такой бывайть не может.
    Панкрат все-таки на своем стоит:
    - Может, в вашей стороне не бывает, а у нас случается.
    Тогда немцы давай спрашивать, какой это глаз с крючочком и какое ухо с прихваткой.
    - Глаз, - отвечает, - такой, что на всяком месте что-нибудь зацепить может: хоть на сорочьем хвосте, хоть на палом листе, на звериной тропке, в снеговом охлопке. А ухо, которое держит, что ему полюбилось. Ну, там мало ли: как рожь звенит, сосна шумит, а то и травинка шуршит.
    Немцы, конечно, этого ни в какую не разумеют. Спрашивают, почему на сорочий хвост глядеть, какой прибыток от палого листа, коли ты не садовник. Панкрат хотел им это втолковать, да видит, на порошинку не понимают, махнул рукой, да и говорит прямо:
    - Коли такое ваше разумение, никогда вам нашей Веселухи не повидать.
    Немцы на это не согласны, свое твердят: все кусты, дескать, повыдергаем, все корни выворотим, а найдем. Без этого никак нельзя.
    - Эту Виселук ошень фретный женьшин. Она пожар делаит.
    Панкрат смекает, - вовсе не туда дело пошло. От этих дубоносых всего жди. Могут и всамделе хорошее место с концом извести. Тогда он и говорит:
    - Да ведь это вроде шутки. Так, разговор один про Веселуху-то.
    Ну, немцы не верят:
    - Какой есть разговор, когда пожары были.
    - Что ж, - отвечает Панкрат, - пожар всегда случиться может. Не доглядели за огнем - вот и сгорело. Последний вон раз вся барская стража пьянехонька была.
    Немцы прицепились к этому слову.
    - Ты откуда это знаешь?
    Панкрат объясняет: в народе так сказывали.
    Немцы свое:
    - Скажи, кто говорил.
    Панкрат подумал - еще подведешь кого ненароком, и говорит:
    - Не упомню.
    Немцам это подозрительно стало. Долго они меж собой долдонили по-своему. Не то спорили, не то сговаривались Потом и говорят:
    - Скажи, мастер Панкрат, какие приметы этой женщины Веселук.
    Паккрат отвечает:
    - Говорил, дескать, что это разговор только. Так, сказывают, - молодая бабочка, из себя пригожая, одета цветисто, в одной руке стакан граненого хрусталя, в другой - бутылка.
    Немцы вроде обрадовались, давай еще спрашивать: какой волос у женщины, нет ли приметок каких на лице, в которой руке стакан, какая бутылка. Однем словом, все до тонкости. Панкрат рассказал, а немцы и загоготали.
    - Ага! Попался! Теперь видим, что Биселук знаешь. Показывай ее квартир, а то плохо будет.
    Панкрат, конечно, осерчал и говорит:
    - Коли вы такие чурки с глазами, так не о нем мне с вами разговаривать Делайте со мной, что придумаете, а от меня слов не ждите.
    Время тогда еще крепостное было. У немцев в заводе сила большая, потому как все главное начальство из них же было. Вот и начали Панкрата мытарить. Чуть не каждый день опросы да расспросы да все с приправью. Других людей тоже потянули. Кто-то возьми и сболтни, что про Веселуху еще такое сказывают, будто она узоры да расцветку иным показала. И про Панкрата упомянули, - сам-де сказывал, что расцветку на ноже из Веселухина ложка принес. Немцы давай и об этом доискиваться. По счастью еще, что Панкратова расцветка им не потянулась. Не видно, дескать, в котором месте синий цвет кончается, в котором голубой. Ну, -все-таки спрашивают:
    - Сколько платиль Виселук за такой глюпый расцветка?
    Панкрат на тех допросах отмалчивался, а тут за живое взяло.
    - Эх, вы, - говорит, - слепыши! Разве можно такое дело пятаком али рублем мерить? Столько и платил, сколько маялся. Только вам того не понять, и зря я с вами разговариваю.
    Сказал это и опять замолчал. Сколько немцы ни бились, не могли больше от Панкрата слова добыть. Стоит белехонек, глаза вприщур, а сам ухмыляется и ни слова не говорит. Немцы кулаками по столу молотят, ноги оттопали, грозятся всяко, а он молчит.
    Ну, все-таки на том, видно, решили, что Веселухи никакой нет, и той же зимой стали подвозить к ложку бревна и другой матерьял. Как только обтаяло, завели постройку. Место от кустов да деревьев широко очистили, траву тоже подрезали и, чтоб она больше тут не росла, речным песком эту росчисть засыпали. Рабочих понагнали довольно и живехонько построили большущий сарай на столбах. Пол настлали из толстенных плах, а столы, скамейки и табуретки такие понаделали, что не пообедавши с места не сдвинешь. На случай, видно, чтоб не заскакали, ежели Весетуха заявится.
    В заводе тоже по этому делу старались: лодки готовили. Большие такие. Человек на сорок каждая.
    Ну, вот. Как все поспело, начальство-то оравой и поплыло на лодках к Веселухину ложку. Дело было в какой-то праздник, не то в троицу, не то - в семик. Нашего народу по этому случаю в ложке многонько. Песни, конечно, поют, пляшут. Девчонки, как им в обычае, хоровод завели. Однем словом, весна. Увидели, что немцы плывут, сбежались на берег поглядеть, что у них будет.
    Подъехали немцы, скучились на берегу и давай истошным голосом какое-то свое слово кричать. По-нашему выходит похоже на "дритатай". Покричали-покричали это "дритатай", да и убрались в свой сарай. Что там делается, народу не видно, -потому сарай хоть с окошками, да они высоко. Видно, неохота было немцам свое веселье нашим показывать
    Наши все-таки исхитрились, пристроились к этим окошечкам, сверху глядели и так сказывали. Сперва, дескать, немцы-мужики пиво пили да трубки курили, а бабы да девки кофием наливались. Потом, как все надоволились, плясать вроде стали. Смешно против нашего-то. Толкутся друг против дружки парами, аж половицы говорят. Мужики стараются один другого перетопнуть, чтоб, значит, стукнуть ногой покрепче. У баб своя забота, как бы от поту хоть маленько ухраниться. Все, конечно, гологруды, голоруки, а комар тоже свое дело знает. По весенней поре набилось этого гнуса полнехонек сарай, и давай этот комар немок донимать. Наши от гнуса куревом спасаются, да на воле-то его, бывает, и ветерком относит. Ну, а тут комару раздолье вышло. Тоже и одежа наша куда способнее. Весной, небось, никто голошеим да голоруким в лес не пойдет, а тут на-ко приехали наполовину нагишом! Туго немцам пришлось, только они все-таки крепятся-желают, видно, доказать, что комар им - тьфу. Только недаром говорится, что вешний гнус не то что человека - животину одолеет. Невтерпеж и немцам пришлось. Кинулись к своим лодкам, а там воды полно. Стали вычерпывать, а не убывает. Что такое? Почему? Оказалось, все донья решетом сделаны. Какой-то добрый человек потрудился, - по всем лодкам напарьей дыр понавертел. Вот те и "дритатай".
    Пришлось немцам кругом пруда пешком плестись. Закутались, конечно, кто чем мог, да разве от весеннего гнуса ухранишься. А на дороге-то еще болотина приходится. Ну, молодяжник наш тоже маленько позабавился, - добавил иным немцам шишек на башках.
    Долго с той поры немцы в сарае не показывались. Потом насмелились все-таки, на лошадях приехали, и телеги своей, немецкой работы. Тяжелые такие, в наших краях их долгушами прозвали.
    Время как раз середка лета, когда лошадиный овод полную силу имеет. На ходу да по дорогам лошади еще так-сяк терпят, а стоять в лесу в такую пору не могут. Самые смиренные лошаденки, и те дичают, бьются на привязи, оглобли ломают, повода рвут, себя калечат.
    Пришлось лошадей распрягать, путать да куревом спасать. Ну, немцам, которые на барском положении приехали, до этого дела нет, - понадеялись на своих кучеров, а те тоже к этому не привычны. В лес едут на целый день, а ни пут, ни боталов не захватили. Пришлось припутывать чем попало и пустить вглухую, без звону значит. Занялись костром, а тоже сноровки к этому не имеют.
    Остальные немцы опять покричали свое "дритатай" и убрались в сарай. Там все по порядку пошло. Напились да толкошиться стали, плясать то есть по-своему, а до лошадей да кучеров им и дела нет.
    Лошади бьются, понятно. Путы поизорвали. Иные с боков обгорели, потому как эти немецкие кучера вместо курева жаровые костры запалили. Тут еще опять добрый человек нашелся: по-медвежьи рявкнул. Лошади, известно, вовсе перепугались - да по лесу. Поищи их вглухую-то, без боталов! Пришлось не то что кучерам, а и всем немцам из "Дритатая" по лесу бродить, да толку мало. Половину лошадей так найти и не могли. Они, оказалось, домой с перепугу убежали. А немцы - видно, про запас от комаров - много лишней одежи понабрали. Им и довелось либо эту одежу на себе тащить, либо в свои долгуши, заместо лошадей запрягаться. На своем, значит, хребте испытали, сколь эта долгуша немецкой выдумки легка на ходу. Ну, а как по лесу за лошадями бегали, наш молодяжник тоже этого случаю не пропустил. Не одному немцу по хорошему фонарю поставили: светлее, дескать, с ним будет.
    Солоно немцам эта поездка досталась. Долго опять в своем сарае не показывались. В народе даже разговор прошел: не приедут больше. Ну, нет, не угомонились. В осенях приплыли опять на лодках. Сперва покричали на берегу свое "дритатай", потом пошли в сарай. У лодок на этот раз своих караульных оставили. В сарае веселье по порядку пошло. Насосались пива да кофию и пошли толкошиться друг перед дружкой. Радехоньки, что комара нет и не жарко - толкутся и толкутся, а того не замечают, что время вовсе к вечеру подошло. Наш народ, какой в тот день на ложке был, давно поразъехался, а у немцев и думки об этом нет. Только вдруг прибежали караульные, которые при лодках поставлены, кричат:
    - Беда! Волки кругом!
    Время, видишь, осеннее. Как раз в той поре, как волку стаями сбиваться. На человека в ту пору зверь еще наскакивать опасается, а к жилью по ночам вовсе
    близко подходит. Кому запозднится в лесу али на пруду случится, тоже от тех не отходит. Сидит близко, глаз не спускает, подвывает да зубами ляскает: дескать, съел бы, да время не пришло.
    Ну, вот, выскочили немцы из сарая. Глядят - вовсе темно в лесу стало. Народу нашего по ложочку никем-никого. В одном месте костерок светленько так горит, а людей тоже не видать. А из лесу со всех сторон волчьи глаза.
    Немцам, видно, не потянулись фонари да шишки, какие им наш молодяжник добавлял в те разы. Вот немцы и оборужилис: прихватили не то для острастки, не то для бою пистолетики. Испугались волков, да и давай из этих пистолетиков в лес стрелять, а это уж испытанное дело: где один волк был, там пятерка обозначится. Набегают, что ли, на шум-то, а только это завсегда так.
    Немцы, конечно, и вовсе перепугались, не знают, что делать. А тут еще у костерка женщина появилась. К огню-то ее хорошо видно. Из себя пригожая, одета цветисто. В одной руке стакан граненого хрусталя, в другой штоф зеленого стекла.
    Стоит эта бабенка, ухмыляется, потом кричит:
    - Ну, дубоносые, подходи моего питья отведать. Погляжу, какое ваше нутро в полном хмелю бывает.
    Немцы стоят, как окаменелые, а бабенка погрозилась:
    - Коли смелости нехватает ко мне подойти, волками подгоню. Свистну вот!
    Немцы тут в один голос заорали:
    - То Виселук! Ой, то Виселук!
    В сарай все кинулись, а там немецкие бабы-девки визгом исходят. Двери в сарай заперли крепко-накрепко да еще столами-скамейками для верности завалили и целую ночь слушали, как волки со всех сторон подвывали. Наутро выбрались из сарая, побежали к лодкам, а добрый человек опять потрудился - все донья напарьей извертел, плыть никак невозможно.
    Так немцы эти лодки тут и бросили и в сарай свой с той поры ездить перестали. На память об этом немецком веселье только этот сарай да лодки-дыроватки и остались. Да вот еще слово немецкое, которое они кричали, к месту приклеилось. Нет-нет и молвят:
    - Это еще в ту пору, как немцы на Веселухином ложке свой "дритатай" устроить хотели, да Веселуха не допустила.
    На Панкрата немцы, сказывают, еще наседали, будто он все это подстраивал. К главному управителю потащили, горного исправника науськивали, да не вышло.
    - Комаров, - говорит, - не наряжал, с оводами дружбу не веду, волков не подговаривал. Кто немцев по кустам бил - пусть сами битые показывают. Только работа не моя. От моей-то бы тукманки навряд ли кто встал, потому - рука тяжелая, боюсь ее в дело пускать. Кто дыры в лодках вертел да медведем ревел, тоже не знаю. В те праздники на Таганаях был. Свидетелей поставить могу.
    Тем и отошел, а сарай долго еще место поганил. Ну, потом его растащили помаленьку.
Опять хороший ложок стал.http://sc.uploads.ru/t/NBWlQ.gif

0

153

Павел Бажов

Знаменитый уральский писатель Павел Петрович Бажов родился 27 января 1879 года на Урале в семье рабочего Сысертского завода.
В воспоминаниях современников он предстает как человек большого сердца и большого ума, широких знаний и огромного житейского опыта.

Малахитовая шкатулка

    У Настасьи, Степановой-то вдовы, шкатулка малахитова осталась. Со всяким женским прибором. Кольца там, серьги и протча по женскому обряду. Сама Хозяйка Медной горы одарила Степана этой шкатулкой, как он еще жениться собирался.
    Настасья в сиротстве росла, не привыкла к экому-то богатству, да и не шибко любительница была моду выводить. С первых годов, как жили со Степаном, надевывала, конечно, из этой шкатулки. Только не к душе ей пришлось. Наденет кольцо... Ровно как раз впору, не жмет, не скатывается, а пойдет в церкву или в гости куда - замается. Как закованный палец-то, в конце нали (даже. - Ред.) посинеет. Серьги навесит - хуже того. Уши так оттянет, что мочки распухнут. А на руку взять - не тяжелее тех, какие Настасья всегда носила. Буски в шесть ли семь рядов только раз и примерила. Как лед кругом шеи-то, и не согреваются нисколько. На люди те буски вовсе не показывала. Стыдно было.
    - Ишь, скажут, какая царица в Полевой выискалась!
    Степан тоже не понуждал жену носить из этой шкатулки. Раз даже как-то сказал:
    - Убери-ко куда от греха подальше. Настасья и поставила шкатулку в самый нижний сундук, где холсты и протча про запас держат. Как Степан умер да камешки у него в мертвой руке оказались, Настасье и причтелось (пришлось. - Ред.) ту шкатулку чужим людям показать. А тот знающий, который про Степановы камешки обсказал, и говорит Настасье, потом, как народ схлынул:
    - Ты гляди, не мотни эту шкатулку за пустяк. Больших тысяч она стоит.
    Он, этот человек-от, ученой был, тоже из вольных. Ране-то в щегарях (горных мастерах. - Ред.) ходил, да его отстранили; ослабу-де народу дает. Ну, и винцом не брезговал. Тоже добра кабацка затычка был, не тем будь помянут, покойна головушка. А так во всем правильный. Прошенье написать, пробу смыть, знаки оглядеть - все по совести делал, не как иные протчие, абы на полштофа сорвать. Кому-кому, а ему всяк поднесет стаканушку праздничным делом. Так он на нашем заводе и до смерти дожил. Около народа питался.
    Настасья от мужа слыхала, что этот щегарь правильный и в делах смышленый, даром что к винишку пристрастье поимел. Ну, и послушалась его.
    - Ладно, - говорит, - поберегу на черный день. - И поставила шкатулку на старо место.
    Схоронили Степана, сорочины отправили честь честью. Настасья - баба в соку, да и с достатком, стали к ней присватываться. А она, женщина умная, говорит всем одно:
    - Хоть золотой второй, а все робятам вотчим.
    Ну, отстали по времени.
    Степан хорошее обеспечение семье оставил. Дом справный, лошадь, корова, обзаведенье полное. Настасья баба работящая, робятишки пословные (послушные. - Ред.), не охтимнеченьки (не тяжело. - Ред.) живут. Год живут, два живут, три живут. Ну, забеднели все-таки. Где же одной женщине с малолетками хозяйство управить! Тоже ведь и копейку добыть где-то надо. На соль хоть. Тут родня и давай Настасье в уши напевать:
    - Продай шкатулку-то! На что она тебе? Что впусте добру лежать! Все едино и Танюшка, как вырастет, носить не будет. Вон там штучки какие! Только барам да купцам впору покупать. С нашим-то ремьем (лохмотьями. - Ред.) не наденешь эко место. А люди деньги бы дали. Разоставок (подспорье. - Ред.) тебе.
    Однем словом, наговаривают. И покупатель, как ворон на кости, налетел. Из купцов всё. Кто сто рублей дает, кто двести.
    - Робят-де твоих жалеем, по вдовьему положению нисхождение делаем.
    Ну, оболванить ладят бабу, да не на ту попали. Настасья хорошо запомнила, что ей старый щегарь говорил, не продает за такой пустяк. Тоже и жалко. Как-никак женихово подаренье, мужнина память. А пуще того девчоночка у ней младшенькая слезами улилась, просит:
    - Мамонька, не продавай! Мамонька, не продавай! Лучше я в люди пойду, а тятину памятку побереги.
    От Степана, вишь, осталось трое робятишек-то.
    Двое парнишечки. Робята как робята, а эта, как говорится, ни в мать, ни в отца. Еще при Степановой бытности, как вовсе маленькая была, на эту девчонку люди дивовались. Не то что девки-бабы, а и мужики Степану говорили:
    - Не иначе эта у тебя, Степан, из кистей выпала (красивая девочка сравнивается с гарусинкой, выпавшей из кистей пояса, который носили раньше на Урале и мужчины и женщины. - В.А.Бажова). В кого только зародилась! Сама черненька да бассенька (красивенькая. - Ред.), а глазки зелененьки. На наших девчонок будто и вовсе не походит.
    Степан пошутит, бывало:
    - Это не диво, что черненька. Отец-то ведь с малых лет в земле скыркался (скребся в земле. - Ред.). А что глазки зеленые - тоже дивить не приходится. Мало ли я малахиту барину Турчанинову набил. Вот памятка мне и осталась.
    Так эту девчоночку Памяткой и звал.- Ну-ка ты, Памятка моя! - И когда случалось ей что покупать, так завсегда голубенького либо зеленого принесет.
    Вот и росла та девчоночка на примете у людей. Ровно и всамделе гарусинка из праздничного пояса выпала - далеко ее видно. И хоть она не шибко к чужим людям ластилась, а всяк ей - Танюшка да Танюшка. Самые завидущие бабешки и те любовались. Ну, как, - красота! Всякому мило. Одна мать повздыхивала:
    - Красота-то - красота, да не наша. Ровно кто подменил мне девчонку.
    По Степану шибко эта девчоночка убивалась. Чисто уревелась вся, с лица похудела, одни глаза остались. Мать и придумала дать Танюшке ту шкатулку малахитову - пущай-де позабавится. Хоть маленькая, а девчоночка, - с малых лет им лестно на себя-то навздевать. Танюшка и занялась разбирать эти штучки. И вот диво - которую примеряет, та и по ней. Мать-то иное и не знала к чему, а эта все знает. Да еще говорит:
    - Мамонька, сколь хорошо тятино-то подаренье! Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да еще кто тебя мягким гладит.
    Настасья сама нашивала, помнит, как у нее пальцы затекали, уши болели, шея не могла согреться. Вот и думает: "Неспроста это. Ой, неспроста!" - да поскорее шкатулку-то опять в сундук. Только Танюшка с той поры нет-нет и запросит:
    - Мамонька, дай поиграть тятиным подареньем!
    Настасья когда и пристрожит, ну, материнско сердце - пожалеет, достанет шкатулку, только накажет:
    - Не изломай чего!
    Потом, когда подросла Танюшка, она и сама стала шкатулку доставать. Уедет мать со старшими парнишечками на покос или еще куда, Танюшка останется домовничать. Сперва, конечно, управит, что мать наказывала. Ну, чашки-ложки перемыть, скатерку стряхнуть, в избе-сенях веничком подмахнуть, куричешкам корму дать, в печке поглядеть. Справит все поскорее, да и за шкатулку. Из верхних-то сундуков к тому времени один остался, да и тот легонький стал. Танюшка сдвинет его на табуреточку, достанет шкатулку и перебирает камешки, любуется, на себя примеряет.
    Раз к ней и забрался хитник (вор. - Ред.). То ли он в ограде спозаранку прихоронился, то ли потом незаметно где пролез, только из суседей никто не видал, чтобы он по улице проходил. Человек незнамый, а по делу видать - кто-то навел его, весь порядок обсказал.
    Как Настасья уехала, Танюшка побегала много-мало по хозяйству и забралась в избу поиграть отцовскими камешками. Надела наголовник, серьги навесила. В это время и пых в избу этот хитник. Танюшка оглянулась - на пороге мужик незнакомый, с топором. И топор-то ихний. В сенках, в уголочке стоял. Только что Танюшка его переставляла, как в сенках мела. Испугалась Танюшка, сидит, как замерла, а мужик сойкнул (вскрикнул от неожиданности. - Ред.), топор выронил и обеими руками глаза захватил, как обожгло их. Стонет-кричит:
    - Ой, батюшки, ослеп я! Ой, ослеп! - а сам глаза трет.
    Танюшка видит - неладно с человеком, стала спрашивать:
    -Ты как, дяденька, к нам зашел, пошто топор взял?
    А тот, знай, стонет да глаза свои трет. Танюшка его и пожалела - зачерпнула ковшик воды, хотела подать, а мужик так и шарахнулся спиной к двери.
    - Ой, не подходи! - Так в сенках и сидел и двери завалил, чтобы Танюшка ненароком не выскочила. Да она нашла ход - выбежала через окошко и к суседям. Ну, пришли. Стали спрашивать, что за человек, каким случаем? Тот промигался маленько, объясняет - проходящий-де, милостинку хотел попросить, да что-то с глазами попритчилось.
    - Как солнцем ударило. Думал - вовсе ослепну. От жары, что ли.
    Про топор и камешки Танюшка суседям не сказала. Те и думают:
    "Пустяшное дело. Может, сама же забыла ворота запереть, вот проходящий и зашел, а тут с ним и случилось что-то. Мало ли бывает".
    До Настасьи все-таки проходящего не отпустили. Когда она с сыновьями приехала, этот человек ей рассказал, что суседям рассказывал. Настасья видит - все в сохранности, вязаться не стала. Ушел тот человек, и суседи тоже.
    Тогда Танюшка матери и выложила, как дело было. Тут Настасья и поняла, что за шкатулкой приходил, да взять-то ее, видно, не просто.
    А сама думает:
    "Оберегать-то ее все ж таки покрепче надо".
    Взяла да потихоньку от Танюшки и других робят и зарыла ту шкатулку в голбец (подполье. - Ред.).
    Уехали опять все семейные. Танюшка хватилась шкатулки, а ее быть бывало. Горько это показалось Танюшке, а тут вдруг теплом ее опахнуло. Что за штука? Откуда? Огляделась, а из-под полу свет. Танюшка испугалась - не пожар ли? Заглянула в голбец, там в одном уголке свет. Схватила ведро, плеснуть хотела - только ведь огня-то нет и дымом не пахнет. Покопалась в том месте, видит - шкатулка. Открыла, а камни-то ровно еще краше стали. Так и горят разными огоньками, и светло от них, как при солнышке. Танюшка и в избу не потащила шкатулку. Тут в голбце и наигралась досыта.
    Так с той поры и повелось. Мать думает: "Вот хорошо спрятала, никто не знает", - а дочь, как домовничать, так и урвет часок поиграть дорогим отцовским подареньем. Насчет продажи Настасья и говорить родне не давала.
    - По миру впору придет - тогда продам.
    Хоть круто ей приходилось, - а укрепилась. Так еще сколько-то годов перемогались, дальше на поправу пошло. Старшие робята стали зарабатывать маленько, да и Танюшка не сложа руки сидела. Она, слышь-ко, научилась шелками да бисером шить. И так научилась, что самолучшие барские мастерицы руками хлопали - откуда узоры берет, где шелка достает?
    А тоже случаем вышло. Приходит к ним женщина. Небольшого росту, чернявая, в Настасьиных уж годах, а востроглазая и, по всему видать, шмыгало такое, что только держись. На спине котомочка холщовая, в руке черемуховый бадожок, вроде как странница. Просится у Настасьи:
    - Нельзя ли, хозяюшка, у тебя денек-другой отдохнуть? Ноженьки не несут, а идти не близко.
    Настасья сперва подумала, не подослана ли опять за шкатулкой, потом все-таки пустила.
    - Места не жалко. Не пролежишь, поди, и с собой не унесешь. Только вот кусок-то у нас сиротский. Утром - лучок с кваском, вечером - квасок с лучком, вся и перемена. Отощать не боишься, так милости просим, живи сколь надо.
    А странница уж бадожок свой поставила, котомку на припечье положила и обуточки снимает. Настасье это не по нраву пришлось, а смолчала.
    "Ишь неочесливая (неучтивая. - Ред.)! Приветить ее не успела, а она на-ко - обутки сняла и котомку развязала".
    Женщина, и верно, котомочку расстегнула и пальцем манит к себе Танюшку:
    - Иди-ко, дитятко, погляди на мое рукоделье. Коли поглянется, и тебя выучу... Видать, цепкий глазок-то на это будет!
    Танюшка подошла, а женщина и подает ей ширинку маленькую, концы шелком вышиты. И такой-то, слышь-ко, жаркий узор на той ширинке, что ровно в избе светлее и теплее стало.
    Танюшка так глазами и впилась, а женщина посмеивается.
    - Поглянулось, знать, доченька, мое рукодельице? Хочешь - выучу?
    - Хочу, - говорит. Настасья так и взъелась:
    - И думать забудь! Соли купить не на что, а ты придумала шелками шить! Припасы-то, поди-ка, денег стоят.
    - Про то не беспокойся, хозяюшка, - говорит странница. - Будет понятие у доченьки - будут и припасы. За твою хлеб-соль оставлю ей - надолго хватит. А дальше сама увидишь. За наше-то мастерство денежки платят. Не даром работу отдаем. Кусок имеем.
    Тут Настасье уступить пришлось.
    - Коли припасов уделишь, так о чем не поучиться. Пущай поучится, сколь понятия хватит. Спасибо тебе скажу.
    Вот эта женщина и занялась Танюшку учить. Скорехонько Танюшка все переняла, будто раньше которое знала. Да вот еще что. Танюшка не то что к чужим, к своим неласковая была, а к этой женщине так и льнет, так и льнет. Настасья скоса запоглядывала:
    "Нашла себе новую родню. К матери не подойдет, а к бродяжке прилипла!"
    А та еще ровно дразнит, все Танюшку дитятком да доченькой зовет, а крещеное имя ни разочку не помянула. Танюшка видит, что мать в обиде, а не может себя сдержать. До того, слышь-ко, вверилась этой женщине, что ведь сказала ей про шкатулку-то!
    - Есть, - говорит, - у нас дорогая тятина памятка - шкатулка малахитова. Вот где каменья! Век бы на них глядела.
    - Мне покажешь, доченька? - спрашивает женщина.
    Танюшка даже не подумала, что это неладно.
    - Покажу, - говорит, - когда дома никого из семейных не будет.
    Как вывернулся такой часок, Танюшка и позвала ту женщину в голбец. Достала Танюшка шкатулку, показывает, а женщина поглядела маленько да и говорит:
    - Надень-ко на себя - виднее будет. Ну, Танюшка, - не того слова (немедленно. - Ред.), - стала надевать, а та, знай, похваливает:
    - Ладно, доченька, ладно! Капельку только поправить надо.
    Подошла поближе да и давай пальцем в камешки тыкать. Который заденет - тот и загорится по-другому. Танюшке иное видно, иное - нет. После этого женщина и говорит:
    - Встань-ко, доченька, пряменько.
    Танюшка встала, а женщина и давай ее потихоньку гладить по волосам, по спине. Всю огладила, а сама наставляет:
    - Заставлю тебя повернуться, так ты, смотри, на меня не оглядывайся. Вперед гляди, примечай, что будет, а ничего не говори. Ну, поворачивайся!
    Повернулась Танюшка - перед ней помещение, какого она отродясь не видывала. Не то церква, не то что. Потолки высоченные на столбах из чистого малахиту. Стены тоже в рост человека малахитом выложены, а по верхнему карнизу малахитовый узор прошел. Прямо перед Танюшкой, как вот в зеркале, стоит красавица, про каких только в сказках сказывают. Волосы как ночь, а глаза зеленые. И вся-то она изукрашена дорогими каменьями, а платье на ней из зеленого бархату с переливом. И так это платье сшито, как вот у цариц на картинах. На чем только держится. Со стыда бы наши заводские сгорели на людях такое надеть, а эта зеленоглазая стоит себе спокойнешенько, будто так и надо. Народу в том помещенье полно. По-господски одеты, и все в золоте да заслугах. У кого спереду навешано, у кого сзаду нашито, а у кого и со всех сторон. Видать, самое вышнее начальство. И бабы ихние тут же. Тоже голоруки, гологруды, каменьями увешаны. Только где им до зеленоглазой! Ни одна в подметки не годится.
    В ряд с зеленоглазой какой-то белобрысенький. Глаза враскос, уши пенечками, как есть заяц.
    А одежа на нем - уму помраченье. Этому золота-то мало показалось, так он, слышь-ко, на обую (обувь. - Ред.) камни насадил. Да такие сильные, что, может, в десять лет один такой найдут. Сразу видать - заводчик это. Лопочет тот заяц зеленоглазой-то, а она хоть бы бровью повела, будто его вовсе нет.
    Танюшка глядит на эту барыню, дивится на нее и только тут заметила:
    - Ведь каменья-то на ней тятины! - сойкала Танюшка, и ничего не стало. А женщина та посмеивается:
    - Не доглядела, доченька! Не тужи, по времени доглядишь.
    Танюшка, конечно, доспрашивается - где это такое помещение?
    - А это, - говорит, - царский дворец. Та самая палата, коя здешним малахитом изукрашена. Твой покойный отец его добывал-то.
    - А это кто в тятиных уборах и какой это с ней заяц?
    - Ну, этого не скажу, сама скоро узнаешь.
    В тот же день, как пришла Настасья домой, эта женщина собираться в дорогу стала. Поклонилась низенько хозяйке, подала Танюшке узелок с шелками да бисером, потом достала пуговку махоньку. То ли она из стекла, то ли из дурмашка на простую грань обделана.
    Подает ее Танюшке да и говорит:
    - Прими-ко, доченька, от меня памятку. Как что забудешь по работе либо трудный случай подойдет, погляди на эту пуговку. Тут тебе ответ и будет. Сказала так-то и ушла. Только ее и видели. С той поры Танюшка и стала мастерицей, а уж в годы входить стала, вовсе невестой глядит. Заводские парни о Настасьины окошки глаза обмозолили, а подступить к Танюшке боятся. Вишь, неласковая она, невеселая, да и за крепостного где же вольная пойдет. Кому охота петлю надевать?
    В барском доме тоже проведали про Танюшку из-за мастерства-то ее. Подсылать к ней стали. Лакея помоложе да поладнее оденут по-господски, часы с цепочкой дадут и пошлют к Танюшке, будто за делом каким. Думают, не обзарится ли девка на экого молодца. Тогда ее обратать (подчинить себе. - Ред.) можно. Толку все ж таки не выходило. Скажет Танюшка что по делу, а другие разговоры того лакея безо внимания. Надоест, так еще надсмешку подстроит:
    - Ступай-ко, любезный, ступай! Ждут ведь. Боятся, поди, как бы у тебя часы потом не изошли и цепка не помедела. Вишь, без привычки-то как ты их мозолишь.
    Ну, лакею или другому барскому служке эти слова, как собаке кипяток. Бежит, как ошпаренный, фырчит про себя:
    - Разве это девка? Статуй каменный, зеленоглазый! Такую ли найдем!
    Фырчит так-то, а самого уж захлестнуло. Которого пошлют, забыть не может Танюшкину красоту. Как привороженного к тому месту тянет - хоть мимо пройти, в окошко поглядеть. По праздникам чуть не всему заводскому холостяжнику дело на той улице. Дорогу у самых окошек проторили, а Танюшка и не глядит.
    Суседки уж стали Настасью корить:
    - Что это у тебя Татьяна шибко высоко себя повела? Подружек у ней нет, на парней глядеть не хочет. Царевича-королевича ждет аль в Христовы невесты ладится?
    Настасья на эти покоры только вздыхает:
    - Ой, бабоньки, и сама не ведаю. И так-то у меня девка мудреная была, а колдунья эта проходящая вконец ее извела. Станешь ей говорить, а она уставится на свою колдовскую пуговку и молчит. Так бы и выбросила эту проклятую пуговку, да по делу она ей на пользу. Как шелка переменить или что, так в пуговку и глядит. Казала и мне, да у меня, видно глаза тупы стали, не вижу. Налупила бы девку, да, вишь, она у нас старательница. Почитай, ее работой только и живем. Думаю-думаю так-то и зареву. Ну, тогда она скажет: "Мамонька, ведь знаю я, что тут моей судьбы нет. То никого и не привечаю и на игрища не хожу. Что зря людей в тоску вгонять? А что под окошком сижу, так работа моя того требует. За что на меня приходишь (винишь меня. - Ред.)? Что я худого сделала?" Вот и ответь ей!
    Ну, жить все ж таки ладно стали. Танюшкино рукоделье на моду пошло. Не то что в заводе аль в нашем городе, по другим местам про него узнали, заказы посылают и деньги платят немалые. Доброму мужику впору столько-то заробить. Только тут беда их пристигла - пожар случился. А ночью дело было. Пригон (постройка для скота. - Ред.), завозня (надворная постройка доя телеги. - Ред.), лошадь, корова, снасть всяка - все сгорело. С тем только и остались, в чем выскочили. Шкатулку, однако, Настасья выхватила, успела-таки. На другой день и говорит:
    - Видно, край пришел - придется продать шкатулку.
    Сыновья в один голос:
    - Продавай, мамонька. Не продешеви только.
    Танюшка украдкой на пуговку поглядела, а там зеленоглазая маячит - пущай продают. Горько стало Танюшке, а что поделаешь? Все равно уйдет отцова памятка этой зеленоглазой. Вздохнула и говорит:
    - Продавать так продавать. - И даже не стала на прощанье те камни глядеть. И то сказать - у суседей приютились, где тут раскладываться.
    Придумали так - продать-то, а купцы уж тут как тут. Кто, может, сам и поджог-от подстроил, чтобы шкатулкой завладеть. Тоже ведь народишко-то - ноготок, доцарапается! Видят, - робята подросли, - больше дают. Пятьсот там, семьсот, один до тысячи дошел. По заводу деньги немалые, можно на их обзавестись. Ну, Настасья запросила все-таки две тысячи. Ходят, значит, к ней, рядятся. Накидывают помаленьку, а сами друг от друга таятся, сговориться меж собой не могут. Вишь кусок-от такой - ни одному отступиться неохота. Пока они так-то ходили, в Полевую и приехал новый приказчик.
    Когда ведь они - приказчики-то - подолгу сидят, а в те годы им какой-то перевод случился. Душного козла, который при Степане был, старый барин на Крылатовско за вонь отставил. Потом был Жареный Зад. Рабочие его на болванку посадили. Тут заступил Северьян Убойца. Этого опять Хозяйка Медной горы в пусту породу перекинула. Там еще двое ли, трое каких-то были, а потом и приехал этот.
    Он, сказывают, из чужестранных земель был, на всяких языках будто говорил, а по-русски похуже. Чисто-то выговаривал одно - пороть. Свысока так, с растяжкой - па-роть. О какой недостаче ему заговорят, одно кричит: пароть! Его Паротей и прозвали.
    На деле этот Паротя не шибко худой был. Он хоть кричал, а вовсе народ на пожарну (место, где истязали рабочих. - Ред.) не гонял. Тамошним охлестышам (обидчикам. - Ред.) вовсе и дела не стало. Вздохнул маленько народ при этом Пароте.
    Тут, вишь, штука-то в чем. Старый барин к той поре вовсе утлый стал, еле ногами перебирал. Он и придумал сына женить на какой-то там графине ли, что ли. Ну, а у этого молодого барина была полюбовница, и он к ей большую приверженность имел. Как делу быть? Неловко все ж таки. Что новые сватовья скажут? Вот старый барин и стал сговаривать ту женщину - сынову-то полюбовницу - за музыканта. У барина же этот музыкант служил. Робятишек на музыках обучал и так разговору чужестранному, как ведется по ихнему положению.
    - Чем, - говорит, - тебе так-то жить на худой славе, выходи-ко ты замуж. Приданым тебя оделю, а мужа приказчиком в Полевую пошлю. Там дело направлено, пущай только построже народ держит. Хватит, поди, на это толку, что хоть и музыкант. А ты с ним лучше лучшего проживешь в Полевой-то. Первый человек, можно сказать, будешь. Почет тебе, уважение от всякого. Чем плохо?
    Бабочка сговорная оказалась. То ли она в рассорке с молодым барином была, то ли хитрость поимела.
    - Давно, - говорит, - об этом мечтанье имела, да сказать - не насмелилась.
    Ну, музыкант, конечно, сперва уперся:
    - Не желаю, - шибко про нее худа слава, потаскуха вроде.
    Только барин - старичонко хитрой. Недаром заводы нажил. Живо обломал этого музыканта. Припугнул чем али улестил, либо подпоил - ихнее дело, только вскорости свадьбу справили, и молодые поехали в Полевую. Так вот Паротя и появился в нашем заводе. Недолго только прожил, а так - что зря говорить - человек не вредный. Потом, как Полторы Хари вместо его заступил - из своих заводских, так жалели даже этого Паротю.
    Приехал с женой Паротя как раз в ту пору, как купцы Настасью обхаживали. Паротина баба тоже видная была. Белая да румяная - однем словом, полюбовница. Небось худу-то бы не взял барин. Тоже, поди, выбирал! Вот эта Паротина жена и прослышала - шкатулку продают. "Дай-ко, - думает, - посмотрю, может, всамделе стоящее что". Живехонько срядилась и прикатила к Настасье. Им ведь лошадки-то заводские завсегда готовы!
    - Ну-ко, - говорит, - милая, покажи, какие такие камешки продаешь?
    Настасья достала шкатулку, показывает. У Паротиной бабы и глаза забегали. Она, слышь-ко, в Сам-Петербурхе воспитывалась, в заграницах разных с молодым барином бывала, толк в этих нарядах имела. "Что же это, - думает, - такое? У самой царицы эдаких украшениев нет, - а тут нако - в Полевой, у погорельцев! Как бы только не сорвалась покупочка".
    -Сколько, - спрашивает, - просишь?
    Настасья говорит:
    - Две бы тысячи охота взять.
    - Ну, милая, собирайся! Поедем ко мне со шкатулкой. Там деньги сполна получишь.
    Настасья, однако, на это не подалась.
    - У нас, - говорит, такого обычая нет, чтобы хлеб за брюхом ходил. Принесешь деньги - шкатулка твоя.
    Барыня видит - вон какая женщина, - живо скрутилась за деньгами, а сама наказывает:
    - Ты уж, милая, не продавай шкатулку.
    Настасья отвечает:
    - Это будь в надежде. От своего слова не отопрусь. До вечера ждать буду, а дальше моя воля.
    Уехала Паротина жена, а купцы-то и набежали все разом. Они, вишь, следили. Спрашивают:
    - Ну, как?
    - Запродала, - отвечает Настасья.
    - За сколько?
    - За две, как назначила.
    - Что ты, - кричат, - ума решилась али что! В чужие руки отдаешь, а своим отказываешь! - И давай-ко цену набавлять.
    Ну, Настасья на эту удочку не клюнула.
    - Это, - говорит, - вам привышно дело в словах вертеться, а мне не доводилось. Обнадежила женщину, и разговору конец!
    Паротина баба крутехонько обернулась. Привезла деньги, передала из ручки в ручку, подхватила шкатулку и айда домой. Только на порог, а навстречу Танюшка. Она, вишь, куда-то ходила, и вся эта продажа без нее была. Видит - барыня какая-то и со шкатулкой. Уставилась на нее Танюшка - дескать, не та ведь, какую тогда видела. А Паротина жена пуще того воззрилась:
    - Что за наваждение? Чья такая? - спрашивает.
    - Дочерью люди зовут, - отвечает Настасья. - Сама как есть наследница шкатулки-то, кою ты купила. Не продала бы, кабы не край пришел. С малолетства любила этими уборами играть. Играет да нахваливает - как-де от них тепло да хорошо. Да что об этом говорить. Что с возу пало - то пропало!
    - Напрасно, милая, так думаешь, - говорит Паротина баба.- Найду я местичко этим каменьям. - А про себя думает: "Хорошо, что эта зеленоглазая силы своей не чует. Покажись такая в Сам-Петербурхе, царями бы вертела. Надо - мой-то дурачок Турчанинов ее не увидал".
    С тем и разошлись.
    Паротина жена, как приехала домой, похвасталась:
    - Теперь, друг любезный, я не то что тобой, и Турчаниновым не понуждаюсь. Чуть что - до свиданья! Уеду в Сам-Петербурх либо, того лучше, в заграницу, продам шкатулочку и таких-то мужей, как ты, две дюжины куплю, коли надобность случится.
    Похвасталась, а показать на себе новокупку все ж таки охота. Ну, как - женщина! Подбежала к зеркалу и первым делом наголовник пристроила. - Ой, ой, что такое! - Терпенья нет - крутит и дерет волосы-то. Еле выпростала. А неймется. Серьги надела - чуть мочки не разорвала. Палец в перстень сунула - заковало, еле с мылом стащила. Муж посмеивается: не таким, видно, носить!
    А она думает: "Что за штука? Надо в город ехать, мастеру показать. Подгонит как надо, только бы камни не подменил".
    Сказано - сделано. На другой день с утра укатила. На заводской-то тройке ведь недалеко. Узнала, какой самый надежный мастер, - и к нему. Мастер старый-престарый, а по своему делу дока. Оглядел шкатулку, спрашивает, у кого куплено. Барыня рассказала, что знала. Оглядел еще раз мастер шкатулку, а на камни не взглянул.
    -Не возьмусь, - говорит - что хошь давайте. Не здешних это мастеров работа. Нам несподручно с ними тягаться.
    Барыня, конечно, не поняла, в чем тут закорючка, фыркнула и побежала к другим мастерам. Только все как сговорились: оглядят шкатулку, полюбуются, а на камни не смотрят и от работы наотрез отказываются. Барыня тогда на хитрости пошла, говорит, что эту шкатулку из Сам-Петербурху привезла. Там всё и делали. Ну, мастер, которому она это плела, только рассмеялся.
    - Знаю, - говорит, - в каком месте шкатулка делана, и про мастера много наслышан. Тягаться с ним всем нашим не по плечу. На одного кого тот мастер подгоняет, другому не подойдет, что хошь делай.
    Барыня и тут не поняла всего-то, только то и уразумела - неладно дело, боятся кого-то мастера. Припомнила, что старая хозяйка сказывала, будто дочь любила эти уборы на себя надевать.
    "Не по этой ли зеленоглазой подгонялись? Вот беда-то!"
    Потом опять переводит в уме:
    "Да мне-то что! Продам какой ни есть богатой дуре. Пущай мается, а денежки у меня будут!" С этим и уехала в Полевую.
    Приехала, а там новость: весточку получили - старый барин приказал долго жить. Хитренько с Паротей-то он устроил, а смерть его перехитрила - взяла и стукнула. Сына так и не успел женить, и он теперь полным хозяином стал. Через малое время Паротина жена получила писемышко. Так и так, моя любезная, по вешней воде приеду на заводах показаться и тебя увезу, а музыканта твоего куда-нибудь законопатим. Паротя про это как-то узнал, шум-крик поднял. Обидно, вишь, ему перед народом-то. Как-никак приказчик, а тут вон что - жену отбирают. Сильно выпивать стал. Со служащими, конечно. Они рады стараться на даровщинку-то. Вот раз пировали. Кто-то из этих запивох и похвастай:
    - Выросла-де у нас в заводе красавица, другую такую не скоро сыщешь.
    Паротя и спрашивает:
    - Чья такая? В котором месте живет? Ну, ему рассказали и про шкатулку помянули - в этой-де семье ваша жена шкатулку покупала. Паротя и говорит:
    - Поглядеть бы, - а у запивох и заделье (предлог. - Ред.) нашлось.
    - Хоть сейчас пойдем - освидетельствовать, ладно ли они новую избу поставили. Семья хоть из вольных, а на заводской земле живут. В случае чего и прижать можно.
    Пошли двое ли, трое с этим Паротей. Цепь притащили, давай промер делать, не зарезалась ли Настасья в чужую усадьбу, выходят ли вершки меж столбами. Подыскиваются, однем словом. Потом заходят в избу, а Танюшка как раз одна была. Глянул на нее Паротя и слова потерял. Ну, ни в каких землях такой красоты не видывал. Стоит как дурак, а она сидит - помалкивает, будто ее дело не касается. Потом отошел малость Паротя, стал спрашивать:
    - Что поделываете?
    Танюшка говорит:
    - По заказу шью, - и работу свою показала.
    - Мне, - говорит Паротя, - можно заказ сделать?
    - Отчего же нет, коли в цене сойдемся.
    - Можете, - спрашивает опять Паротя, - мне с себя патрет шелками вышить?
    Танюшка потихоньку на пуговку поглядела, а там зеленоглазая ей знак подает - бери заказ! - и на себя пальцем указывает. Танюшка и отвечает:
    - Свой патрет не буду, а есть у меня в примете женщина одна в дорогих каменьях, в царицыном платье, эту вышить могу. Только недешево будет стоить такая работа.
    - Об этом, - говорит, - не сумлевайтесь, хоть сто, хоть двести рублей заплачу, лишь бы сходственность с вами была.
    - В лице, - отвечает, - сходственность будет, а одежа другая
    Срядились за сто рублей. Танюшка и срок назначила - через месяц. Только Паротя нет-нет и забежит, будто о заказе узнать, а у самого вовсе не то на уме. Тоже обахмурило его, а Танюшка ровно и вовсе не замечает. Скажет два-три слова, и весь разговор. Запивохи-то Паротины подсмеиваться над ним стали:
    - Тут-де не отломится. Зря сапоги треплешь!
    Ну вот, вышила Танюшка тот патрет. Глядит Паротя -фу ты боже мой! Да ведь это она самая и есть, одежой да каменьями изукрашенная. Подает, конечно, три сотенных билета, только Танюшка два-то не взяла.
    - Не привышны, - говорит, - мы подарки принимать. Трудами кормимся.
    Прибежал Паротя домой, любуется на патрет, а от жены впотай держит. Пировать меньше стал, а в заводское дело вникать мало-мало начал.
    Весной приехал на заводы молодой барин. В Полевую прикатил. Народ согнали, молебен отслужили, и потом в господском доме тонцы-звонцы (танцы, веселье. - Ред.)пошли. Народу тоже две бочки вина выкатили - помянуть старого, проздравить нового барина. Затравку, значит, сделали. На это все Турчаниновы мастера были. Как зальешь господскую чарку десятком своих, так и невесть какой праздник покажется, а на поверку выйдет - последние копейки умыл и вовсе ни к чему. На другой день народ на работу, а в господском дому опять пировля. Да так и пошло. Поспят сколько да опять за гулянку. Ну, там, на лодках катаются, на лошадях в лес ездят, на музыках бренчат, да мало ли. А Паротя все время пьяной. Нарочно к нему барин самых залихватских питухов поставил - накачивайте до отказу! Ну, те и стараются новому барину подслужиться.
    Паротя хоть и пьяной, а чует, к чему дело клонится. Ему перед гостями неловко. Он и говорит за столом, при всех:
    - Это мне безо внимания, что барин Турчанинов хочет у меня жену увезти. Пущай повезет! Мне такую не надо. У меня вот кто есть! - Да и достает из кармана тот шелковый патрет. Все так и ахнули, а Паротина баба и рот закрыть не может. Барин тоже въелся глазами-то. Любопытно ему стало.
    - Кто такая? - спрашивает. Паротя знай похохатывает:
    - Полон стол золота насыпь - и то не скажу!
    Ну, а как не скажешь, коли заводские сразу Танюшку признали. Один перед другим стараются - барину объясняют. Паротина баба руками-ногами:
    - Что вы! Что вы! Околесицу этаку говорите! Откуда у заводской девки платье такое да еще каменья дорогие? А патрет этот муж из-за границы привез. Еще до свадьбы мне показывал. Теперь с пьяных-то глаз мало ли что сплетет. Себя скоро помнить не будет. Ишь, опух весь!
    Паротя видит, что жене шибко не мило, он и давай чехвостить:
    - Страмина ты, страмина! Что ты косоплетки плетешь (сплетничаешь. - Ред.), барину в глаза песком бросаешь! Какой я тебе патрет показывал? Здесь мне его шили. Та самая девушка, про которую они вон говорят. Насчет платья - лгать не буду - не знаю. Платье какое хошь надеть можно. А камни у них были. Теперь у тебя в шкапу заперты. Сама же их купила за две тысячи, да надеть не смогла. Видно, не подходит корове черкасско седло. Весь завод про покупку-то знает!
    Барин как услышал про камни, так сейчас же:
    - Ну-ко, покажи!
    Он, слышь-ко, малоумненький был, мотоватый. Однем словом, наследник. К камням-то сильное пристрастие имел. Щегольнуть ему было нечем, - как говорится, ни росту, ни голосу, - так хоть каменьями. Где ни прослышит про хороший камень, сейчас купить ладится. И толк в камнях знал, даром что не шибко умный.
    Паротина баба видит - делать нечего, - принесла шкатулку. Барин взглянул и сразу:
    - Сколько?
    Та и бухнула вовсе неслыханно. Барин рядиться. На половине сошлись, и заемную бумагу барин подписал: не было, вишь, денег-то с собой. Поставил барин перед собой шкатулку на стол да и говорит:
    - Позовите-ко эту девку, про которую разговор.
    Сбегали за Танюшкой. Она ничего, сразу пошла, - думала, заказ какой большой. Приходит в комнату, а там народу полно и посредине тот самый заяц, которого она тогда видела. Перед этим зайцем шкатулка - отцово подаренье. Танюшка сразу признала барина и спрашивает:
    - Зачем звали?
    Барин и слова сказать не может. Уставился на нее, да и все. Потом все ж таки нашел разговор:
    - Ваши камни?
    - Были наши, теперь вон ихние, - и показала на Паротину жену.
    - Мои теперь, - похвалился барин.
    - Это дело ваше.
    - А хошь, подарю обратно?
    - Отдаривать нечем.
    - Ну, а примерить на себя ты их сможешь? Взглянуть мне охота, как эти камни на человеке придутся.
    - Это, - отвечает Танюшка, - можно.
    Взяла шкатулку, разобрала уборы, - привычно дело, - и живо их к месту пристроила. Барин глядит и только ахает. Ах да ах, больше и речей нет. Танюшка постояла в уборе-то и спрашивает:
    - Поглядели? Будет? Мне ведь не от простой поры тут стоять - работа есть. Барин тут при всех и говорит:
    - Выходи за меня замуж. Согласна?
    Танюшка только усмехнулась:
    - Не под стать бы ровно барину такое говорить. - Сняла уборы и ушла
    Только барин не отстает. На другой день свататься приехал. Просит-молит Настасью-то: отдай за меня дочь.
    Настасья говорит:
    - Я с нее воли не снимаю, как она хочет, а по-моему - будто не подходит.
    Танюшка слушала-слушала да и молвит:
    - Вот что, не то... Слышала я, будто в царском дворце есть палата, малахитом тятиной добычи обделанная. Вот если ты в этой палате царицу мне покажешь - тогда выйду за тебя замуж.
    Барин, конечно, на все согласен. Сейчас же в Сам-Петербурх стал собираться и Танюшку с собой зовет - лошадей, говорит, тебе предоставлю. А Танюшка отвечает:
    - По нашему-то обряду и к венцу на жениховых лошадях невеста не ездит, а мы ведь еще никто. Потом уж об этом говорить будем, как ты свое обещанье выполнишь.
    - Когда же, - спрашивает, - ты в Сам-Петербурхе будешь?
    - К Покрову, - говорит, - непременно буду. Об этом не сумлевайся, а пока уезжай отсюда.
    Барин уехал, Паротину жену, конечно, не взял, не глядит даже на нее. Как домой в Сам-Петербурх-от приехал, давай по всему городу славить про камни и про свою невесту. Многим шкатулку-то показывал. Ну, сильно залюбопытствовали невесту посмотреть. К осеням-то барин квартиру Танюшке приготовил, платьев всяких навез, обую, а она весточку и прислала, - тут она, живет у такой-то вдовы на самой окраине. Барин, конечно, сейчас же туда:
    - Что вы! Мысленное ли дело тут проживать? Квартерка приготовлена, первый сорт! А Танюшка отвечает:
    - Мне и тут хорошо.
    Слух про каменья да турчаниновску невесту и до царицы дошел. Она и говорит:
    - Пущай-ка Турчанинов покажет мне свою невесту. Что-то много про нее врут.
    Барин к Танюшке, - дескать, приготовиться надо. Наряд такой сшить, чтобы во дворец можно, камни из малахитовой шкатулки надеть. Танюшка отвечает:
    - О наряде не твоя печаль, а камни возьму на подержанье. Да, смотри, не вздумай за мной лошадей посылать. На своих буду. Жди только меня у крылечка, во дворце-то.
    Барин думает - откуда у ней лошади? где платье дворцовское?-а спрашивать все ж таки не насмелился.
    Вот стали во дворец собираться. На лошадях все подъезжают, в шелках да бархатах. Турчанинов барин спозаранку у крыльца вертится - невесту свою поджидает. Другим тоже любопытно на нее поглядеть, - тут же остановились. А Танюшка надела каменья, подвязалась платочком по-заводски, шубейку свою накинула и идет себе потихонечку. Ну, народ - откуда такая? - валом за ней валит. Подошла Танюшка ко дворцу, а царские лакеи не пущают - не дозволено, говорят, заводским-то. Турчанинов барин издаля Танюшку завидел, только ему перед своими-то стыдно, что его невеста пешком, да еще в экой шубейке, он взял да и спрятался. Танюшка тут распахнула шубейку, лакеи глядят - платье-то! У царицы такого нет! - сразу пустили. А как Танюшка сняла платочек да шубейку, все кругом сахнули:
    - Чья такая? Каких земель царица? А барин Турчанинов тут как тут.
    - Моя невеста, - говорит.
    Танюшка эдак строго на него поглядела:
    - Это еще вперед поглядим! Пошто ты меня обманул - у крылечка не дождался?
    Барин туда-сюда, - оплошка-де вышла. Извини, пожалуйста.
    Пошли они в палаты царские, куда было велено. Глядит Танюшка - не то место. Еще строже спросила Турчанинова барина:
    - Это еще что за обман? Сказано тебе, что в той палате, которая малахитом тятиной работы обделана! - И пошла по дворцу-то, как дома. А сенаторы, генералы и протчи за ней.
    - Что, дескать, такое? Видно, туда велено.
    Народу набралось полным-полно, и все глаз с Танюшки не сводят, а она стала к самой малахитовой стенке и ждет. Турчанинов, конечно, тут же. Лопочет ей, что ведь неладно, не в этом помещенье царица дожидаться велела. А Танюшка стоит спокойнешенько, хоть бы бровью повела, будто барина вовсе нет.
    Царица вышла в комнату-то, куда назначено. Глядит - никого нет. Царицыны наушницы и доводят - турчаниновска невеста всех в малахитову палату увела. Царица поворчала, конечно, - что за самовольство! Запотопывала ногами-то. Осердилась, значит, маленько. Приходит царица в палату малахитову. Все ей кланяются, а Танюшка стоит - не шевельнется.
    Царица и кричит:
    - Ну-ко, показывайте мне эту самовольницу - турчаниновску невесту!
    - Танюшка это услышала, вовсе брови свела, говорит барину:
    - Это еще что придумал! Я велела мне царицу показать, а ты подстроил меня ей показывать. Опять обман! Видеть тебя больше не хочу! Получи свои камни!
    С этим словом прислонилась к стенке малахитовой и растаяла. Только и осталось, что на стенке камни сверкают, как прилипли к тем местам, где голова была, шея, руки.
    Все, конечно, перепугались, а царица в беспамятстве на пол брякнула. Засуетились, поднимать стали. Потом, когда суматоха поулеглась, приятели и говорят Турчанинову:
    - Подбери хоть камни-то! Живо разворуют. Не како-нибудь место - дворец! Тут цену знают!
    Турчанинов и давай хватать те каменья. Какой схватит, тот у него и свернется в капельку. Ина капля чистая, как вот слеза, ина желтая, а то опять, как кровь, густая. Так ничего и не собрал. Глядит - на полу пуговка валяется. Из бутылочного стекла на простую грань. Вовсе пустяковая. С горя он и схватил ее. Только взял в руку, а в этой пуговке, как в большом зеркале, зеленоглазая красавица в малахитовом платье, вся дорогими каменьями изукрашенная, хохочет-заливается:
    - Эх ты, полоумный косой заяц! Тебе ли меня взять! Разве ты мне пара?
    Барин после этого и последний умишко потерял, а пуговку не бросил. Нет-нет, да и поглядит на нее, а там все одно: стоит зеленоглазая, хохочет и обидные слова говорит. С горя барин давай-ко пировать, долгов наделал, чуть при нем наши-то заводские с молотка не пошли.
    А Паротя, как его отстранили, по кабакам пошел. До ремков пропился, а патрет тот шелковый берег.
    Куда этот патрет потом девался - никому не известно.
    Не поживилась и Паротина жена: под-ко получи по заемной бумаге, коли все железо и медь заложены!
    Про Танюшку с той поры в нашем заводе ни слуху ни духу. Как не было.
    Погоревала, конечно, Настасья, да тоже не от силы. Танюшка-то, вишь, хоть радетельница для семьи была, а все Настасье как чужая.
    И то сказать, парни у Настасьи к тому времени выросли. Женились оба. Внучата пошли. Народу в избе густенько стало. Знай поворачивайся - за тем догляди, другому подай... До скуки ли тут!
    Холостяжник - тот дольше не забывал. Все под Настасьиными окошками топтался. Поджидали, не появится ли у окошечка Танюшка, да так и не дождались.
    Потом, конечно, оженились, а нет-нет и помянут:
    - Вот-де какая у нас в заводе девка была! Другой такой в жизни не увидишь.
    Да еще после этого случаю заметочка вышла. Сказывали, будто Хозяйка Медной горы двоиться стала: сразу двух девиц в малахитовых платьях люди видали.http://sa.uploads.ru/t/GtNrv.gif

0

154

П.П.Бажов


Золотой волос

Было это в давних годах. Наших русских в здешних местах тогда и в помине не было. Башкиры тоже не близко жили. Им, вишь, для скота приволье требуется, где еланки (травянистые поляны в лесу. - Ред.) да степочки. На Нязях (Нязь, приток Уфы. - Ред.) там, по Ураиму (котловина по реке Нязе. - Ред.), а тут где же? Теперь лес - в небо дыра, а в ту пору и вовсе ни пройти, ни проехать. В лес только те и ходили, кто зверя промышлял.

И был, сказывают, в башкирах охотник один, Айлыпом прозывался. Удалее его не было. Медведя с одной стрелы бил, сохатого за рога схватит да через себя бросит - тут зверю и конец. Про волков и протча говорить не осталось. Ни один не уйдет - лишь бы Айлып его увидал.

Вот раз едет этот Айлып на своем коне по открытому месту и видит - лисичка бежит. Для такого охотника лиса - добыча малая. Ну, все же таки думает: "Дай позабавлюсь, плеткой пришибу". Пустил Айлып коня, а лисичку догнать не может. Приловчился стрелу пустить, а лисички быть бывало. Ну что? Ушла так ушла - ее счастье. Только подумал, а лисичка вон она, за пенечком стоит, да еще потявкивает, будто смеется: "Где тебе!"

Приловчился Айлып стрелу пустить - опять не стало лисички. Опустил стрелу - лисичка на глазах да потявкивает: "Где тебе!"

Вошел в задор Айлып: "Погоди, рыжая!".

Еланки кончились, пошел густой-прегустой лес. Только это Айлыпа не остановило. Слез он с коня да за лисичкой пешком, а удачи все нет. Тут она, близко, а стрелу пустить не может. Отступиться тоже неохота. Ну как - этакий охотник, а лису забить не сумел! Так-то и зашел Айлып вовсе в неведомое место. И лисички не стало. Искал, искал - нет. "Дай, - думает, - огляжусь, где хоть я". Выбрал листвянку повыше да и залез на самый шатер. Глядит, недалечко от той листвянки речка с горы бежит. Небольшая речка, веселая, с камешками разговаривает и в одном месте так блестит, что глаза не терпят. "Что, - думает, - такое?" Глядит, а за кустом на белом камешке девица сидит красоты невиданной, неслыханной, косу через плечо перекинула и по воде конец пустила. А коса-то у ней золотая и длиной десять сажен. Речка от этой косы так горит, что глаза не терпят.

продолжение

Загляделся Айлып на девицу, а она подняла голову да и говорит:

- Здравствуй, Айлып! Давно я от своей нянюшки-лисички про тебя наслышана. Будто ты всех больше да краше, всех сильнее да удачливее. Не возьмешь ли меня замуж?

- А какой, - спрашивает, - за тебя калым платить?

- Какой, - отвечает, - калым, коли мой тятенька всему золоту хозяин! Да и не отдаст он меня добром. Убегом надо, коли смелости да ума хватит.

Айлып рад-радехонек. Соскочил с листвянки, подбежал к тому месту, где девица сидела, да и говорит:

- Коли твое желание такое, так про меня и слов нет. На руках унесу, никому отбить не дам.

В это время лисичка у самого камня тявкнула, Ткнулась носом в землю, поднялась старушонкой сухонькой да и говорит:

-Эй, Айлып, Айлып, пустые слова говоришь! Силой да удачей похваляешься, а не мог вот в меня стрелу пустить!

- Правда твоя, - отвечает. - В первый раз со мной такая оплошка случилась.

- То-то и есть. А тут дело похитрее будет. Эта девица - Полозова дочь, прозывается Золотой Волос. Волосы у нее из чистого золота. Ими она к месту и прикована. Сидит да косу полощет, а весу не убывает. Попытай вот, подыми ее косыньку - узнаешь, впору ли тебе ее снести.

Айлып - ну, он из людей на отличку - вытащи косу и давай ее на себя наматывать. Намотал сколько-то рядов да и говорит той девице:

- Теперь, милая моя невестушка Золотой Волос, мы накрепко твоей косой связаны. Никому нас не разлучить!

С этими словами подхватил девицу на руки да и пошел.

Старушонка ему ножницы в руки сует:

- Возьми-ко ты, скороумный, хоть это.

- На что мне? Разве у меня ножа нет?

Так бы и не взял Айлып, да невеста его Золотой Волос говорит:

- Возьми - пригодятся: не тебе, так мне.

Вот пошел Айлып лесом. С листвянки-то он понял маленько, куда правиться. Сперва бойко шел, только и ему тяжело, даром что сила была - с людьми не сравнишь. Невеста видит - Айлып притомился, и говорит:

- Давай я сама пойду, а ты косу понесешь. Легче все ж таки будет, дальше уйдем. А то хватится меня тятенька - живо притянет.

- Как, - спрашивает, - притянет?

- Сила, - отвечает, - ему такая дана: золото, какое он пожелает, к себе в землю притягивать. Пожелает вот взять мои волосы, и уж тут никому против не устоять.

- Это еще поглядим! - отвечает Айлып, а невеста его Золотой Волос только усмехнулась.

Разговаривают так-то, а сами идут да идут. Золотой Волос еще и поторапливает:

- Подальше бы нам выбраться! Может, тогда тятенькиной силы не хватит.

Шли, шли - невмоготу стало.

- Отдохнем маленько, - говорит Айлып.

И только они сели на траву, как их в землю и потянуло. Золотой Волос успела-таки, ухватила ножницы да и перестригла волосы, какие Айлып на себя намотал. Тем только он и ухранился. Волосы в землю ушли, а он поверх остался.

Вдавило все ж таки его, а невесты не стало. Не стало и не стало, будто вовсе не было.

Выбился Айлып из ямины и думает: "Это что же? Невесту из рук отняли и неведомо кто! Ведь это стыд моей голове. Никогда тому не бывать! Живой не буду, а найду ее".

И давай он в том месте, где девица та сидела, землю копать. День копает, два копает, а толку мало. Силы, вишь, у Айлыпа много, а струменту - нож да шапка. Много ли им сделаешь!

"Надо, - думает, - заметку положить, да домой сходить, лопату притащить".

Только подумал, а лисичка, которая его в те места завела, тут как тут. Сунулась носом в землю, старушонкой сухонькой поднялась да и говорит:

- Эх ты, скороум, скороум! Ты золото добывать собрался али что?

- Нет, - отвечает, - невесту свою отыскать хочу.

- Невеста твоя,- говорит,- давным-давно на старом месте сидит, слезы точит да косу в речке мочит. А коса у нее стала двадцать сажен. Теперь и тебе не в силу будет ту косу поднять.

- Как же быть, тетушка? - спросил Айлып.

- Давно бы, - говорит, - так. Сперва спроси да узнай, потом за дело берись. А дело твое будет такое. Ступай ты домой да и живи так, как до этого жил. Если в три года невесту свою Золотой Волос не забудешь, опять за тобой приду. Один побежишь искать - тогда вовсе ее больше не увидишь.

Не привык Айлып так-то ждать, ему бы схвату да сразу, а ничего не поделаешь - надо. Пригорюнился и пошел домой.

Ох, только и потянулись эти три годочка! Весна придет, и той не рад - скорей бы она проходила. Люди примечать стали: что-то подеялось с нашим Айлыпом, на себя не походит. Родня, та прямо приступает:

- Ты здоров ли?

Айлып ухватит человек пять подюжее на одну руку, поднимет кверху, покрутит да и скажет:

- Еще про здоровье спроси - вон за ту горку всех побросаю!

Свою невесту Золотой Волос из головы не выпускает. Так и сидит она у него перед глазами. Охота хоть сдалека поглядеть на нее, да наказ той старушонки помнит, не смеет.

Только вот когда третий год пошел, увидел Айлып девчонку одну. Молоденькая девчоночка, из себя чернявенькая и веселая, вот как птичка-синичка. Все бы ей подскакивать да хвостиком помахивать. Эта девчоночка мысли у Айлыпа и перешибла. Заподумывал он:

"Все, дескать, люди в моих-то годах давным-давно семьями обзавелись, а я нашел невесту да и ту из рук упустил. Хорошо, что никто об этом не знает: засмеяли бы! Не жениться ли мне на этой чернявенькой? Там-то еще выйдет либо нет, а тут калым заплатил - и бери жену. Отец с матерью рады будут ее отдать, да и она, по всему видать, плакать не станет".

Подумает так, потом опять свою невесту Золотой Волос вспомнит, только уж не по-старому. Не столь ее жалко, сколь обидно - из рук вырвали. Нельзя тому попускаться (отступиться. - Ред.)!

Как кончился третий год, увидел Айлып ту лисичку. Стрелу про нее не готовил, а пошел, куда та лисичка повела, только дорогу примечать стал: где лесину затешет, где на камне свою тамгу (клеймо. - Ред.) выбьет, где еще какой знак поставит. Пришли к той же речке.

Сидит тут девица, а коса у нее вдвое больше стала. Подошел Айлып, поклонился:

- Здравствуй, невеста моя любезная, Золотой Волос!

- Здравствуй, - отвечает, - Айлып! Не кручинься, что коса у меня больше стала. Она много полегчала. Видно, крепко обо мне помнил. Каждый день чуяла - легче да легче стаёт. Напоследок только заминка вышла. Не забывать ли стал? А то, может, кто другой помешал?

Спрашивает, а сама усмехается, вроде как знает. Айлыпу стыдно сперва сказать-то было, потом решился, начистоту все выложил - на девчонку-де чернявенькую заглядываться стал, жениться подумывал.

Золотой Волос на это и говорит:

- Это хорошо, что ты по совести все сказал. Верю тебе. Пойдем поскорее. Может, удастся нам на этот раз туда убежать, где тятенькина сила не возьмет.

Вытащил Айлып косу из речки, намотал на себя, взял у няни-лисички ножницы, и пошли они лесом домой. Дорожка-то у Айлыпа меченая: ходко идут. До ночи шли. Как вовсе темно стало, Айлып и говорит:

- Давай полезем на дерево. Может, твоего отца сила не достанет нас с дерева-то.

- И то правда, - отвечает Золотой Волос.

Ну, а как двоим на дерево залезать, коли они косой-то, как веревкой, связаны. Золотой Волос и говорит:

- Отстригнуть надо. Зря эку тягость на себе таскаем. Хватит, если до пят хоть оставить. Ну, Айлыпу жалко.

- Нет, - говорит, - лучше так сохранить. Волосы-то вишь какие мягкие да тонкие! Рукой погладить любо.

Вот размотал с себя Айлып косу. Полезла сперва на дерево Золотой Волос. Ну, женщина - непривычно дело: не может. Айлып ей так, сяк подсобляет - взлепилась-таки до сучков. Айлып за ней живехонько и косу ее всю с земли поднял.

- Тут и переждем до свету, - говорит Айлып, а сам давай свою невесту косой-то к сучкам припутывать - не свалилась бы, коли задремать случиться. Привязал хорошо, да еще похвалился: - Ай-ай, крепко! Теперь сосни маленько, а я покараулю. Как свет, так и разбужу.

Золотой Волос, и верно, скорехонько уснула, да и сам Айлып заподремывал. Такой, слышь-ко, сон навалился, никак отогнать не может. Глаза протрет, головой повертит, так, сяк поворочается - нет, не может тот сон одолеть. Так вот голову-то и клонит. Птица филин у самого дерева вьется, беспокойно кричит - фубу! фубу! - ровно упреждает: берегись, дескать.

Только Айлыпу хоть бы что - спит себе, похрапывает и сон видит, будто подъезжает он к своему кошу, а из коша его жена Золотой Волос навстречу выходит. И всех-то она краше да милее, а коса у ней так золотой змеей и бежит, будто живая.

В самую полночь вдруг сучья затрещали - загорелись. Айлыпа обожгло и на землю сбросило. Видел только, что из земли большое огненное кольцо засверкало и невеста его Золотой Волос стала как облачко из мелких-мелких золотых искорок. Подлетели искорки к тому кольцу и потухли. Подбежал Айлып - ничем-ничего, и потемки опять, хоть глаз выколи. Шарит руками по земле... Ну, трава, да камешки, да сор лесной. В одном месте нашарил-таки конец косы. Сажени две, а то и больше. Повеселел маленько Айлып: "Памятку оставила и знак подала. Можно, видно, добиться, что не возьмет отцова сила ее косу".

Подумал так, а лисичка уж под ногами потявкивает.

Сунулась носом в землю, поднялась старушонкой сухонькой да и говорит:

- Эх ты, Айлып скороумный! Тебе что надо: косу или невесту?

- Мне, - отвечает, - невесту мою надо с золотой косой на двадцать сажен.

- Опоздал, - говорит, - коса-то теперь стала тридцать сажен.

- Это, - отвечает Айлып, - дело второе. Мне бы невесту мою любезную достать.

- Так бы и говорил! Вот тебе мой последний сказ. Ступай домой и жди три года. За тобой больше не приду, сам дорогу ищи. Приходи смотри час в час, не раньше и не позже. Покланяйся еще дедку Филину, не прибавит ли тебе ума.

Сказала-и нет ее. Как светло стало, пошел Айлып домой, а сам думает: "Про какого это она филина сказывала? Мало ли их в лесу! Которому кланяться?"

Думал, думал да и вспомнил. Как на дереве сидел, так вился один у самого носу и все кричал - фубу! фубу! - будто упреждал: берегись, дескать.

"Беспременно про этого говорила", - решил Айлып и воротился к тому месту. Просидел до вечера и давай кричать:

- Дедко Филин! Научи уму-разуму! Укажи дорогу.

Кричал-кричал, никто не отозвался. Только Айлып терпеливый стал. Еще день переждал - и опять кричит. И на этот раз никто не отозвался. Айлып третий день переждал. Вечером только крикнул:

- Дедко Филин!

А с дерева-то сейчас:

-- Фубу! Тут я. Кому надо?

Рассказал Айлып про свою незадачу, просит пособить, коли можно, а Филин и говорит:

- Фубу! Трудно, сынок, трудно!

- Это, - отвечает Айлып, - не горе, что трудно. Сколь силы да терпенья хватит, все положу, только бы мне невесту мою добыть.

- Фубу! Дорогу скажу. Слушай...

И тут Филин рассказал по порядку:

- Полозу в здешних местах большая сила дана. Он тут всему золоту полный хозяин: у кого хочешь отберет. И может Полоз все место, где золото родится, в свое кольцо взять. Три дня на коне скачи, и то из этого кольца не уйдешь. Только есть все ж таки в наших краях одно место, где Полозова сила не берет. Ежели со сноровкой, так можно и с золотом от Полоза уйти. Ну, недешево это стоит, - обратного ходу не будет.

Айлып и давай просить:

- Сделай милость, покажи это место.

- Показать-то, - отвечает, - не смогу, потому глазами с тобой разошлись: днем я не вижу, а ночью тебе не углядеть, куда полечу.

- Как же, - спрашивает, - быть?

Дедко Филин тогда и говорит:

- Приметку надежную скажу. Побегай, погляди по озерам и увидишь - в одном посередке камень тычком стоит вроде горки. С одной стороны сосны есть, а с трех голым-голо, как стены выложены. Вот это место и есть. Кто с золотом доберется до этого камня, тому ход откроется вниз, под озеро. Тут уж Полозу не взять.

Айлып перевел все это в голове и смекнул - на озеро Иткуль приходится. Обрадовался, кричит:

- Знаю это место!

Филин свое толмит:

- А ты побегай все-таки, погляди, чтоб оплошки не случилось.

- Ладно, - говорит, - погляжу.

А Филин напоследок еще добавил:

- Фубу! Про то не забудь: от Полоза уйдешь, обратного ходу не будет.

Поблагодарил Айлып дедку Филина и пошел домой. Вскорости нашел он то озеро с камнем в середине и сразу смекнул: "В день до этого места не добежать, беспременно надо конскую дорогу наладить".

Вот и принялся Айлып дорогу прорубать. Легкое ли дело - одному-то, да по густому лесу на сотню верст с лишком! Когда и вовсе из сил выбьется. Вытащит тогда косу - конец-то ему достался, - посмотрит, полюбуется, рукой погладит и ровно силы наберет, да опять за работу. Так у него три-то года незаметно и промелькнули, только-только успел все сготовить.

Час в час пришел Айлып за своей невестой. Вытащил ее косу из речки, намотал на себя, и побежали они бегом по лесу. Добежали до прорубленной дорожки, а там шесть лошадей приготовлено. Сел Айлып на коня, невесту свою посадил на другого, четверку на повода взял, да и припустили, сколько конской силы хватило. Притомится пара - на другую пересядут да опять гнать. А лисичка впереди. Так и стелет, так и стелет, коней задорит - не догнать-де. К вечеру успели-таки до озера добраться. Айлып сразу на челночок да и перевез невесту свою с лисичкой к озерному камню. Только подплыли - в камне ход открылся; они туда, а в это время как раз и солнышко закатилось.

Ох, что только тут, сказывают, было! Что только было!

Как солнышко село, Полоз все то озеро в три ряда огненными кольцами опоясал. По воде-то во все стороны золотые искры так и побежали. Дочь свою все ж таки вытащить не мог. Филин Полозу вредил. Сел на озерный камень да и заладил одно:

- Фубу! фубу! фубу!

Прокричит этак три раза, огненные кольца и потускнеют маленько, вроде остывать станут. А как разгорятся снова да золотые искры шибко по воде побегут, Филин опять закричит.

Не одну ночь Полоз тут старался. Ну, не мог. Сила не взяла.

С той поры на заплесках озера золото и появилось. И все, слышь-ко, чешуйкой да ниточкой, а жужелкой либо крупным самородком вовсе нет. Откуда ему тут, золоту, быть? Вот и сказывают, что из золотой косы Полозовой дочки натянуло. И много ведь золота. Потом, уж на моих памятях, сколько за эти заплески ссоры было у башкир с каслинскими заводчиками!

А тот Айлып со своей женой Золотой Волос так под озером и остался. Луга у них там, табуны конские, овечьи. Однем словом, приволье.

Выходит, сказывают, Золотой Волос на камень. Видали люди. На заре будто выйдет и сидит, а коса у ней золотой змеей по камню вьется. Красота будто! Ох, и красота!

Ну, я не видал. Не случилось. Лгать не стану.

0

155

Сказ про Игната - хитрого солдата

http://imguploads.ru/img/2014/06/08/6diySa.gif
Борис Привалов, художник Г. Алимов

Шёл солдат, отдохнул солдат
ушёл солдат - что осталось?

Народная загадка-шутка

Действительно, что же осталось?

В шуточных, или, как их часто ещё называют, шутейных, народных загадках ответы всегда неожиданны. Так и в этой: оказывается, осталась на память о солдате занимательная история, которую он рассказывал во время привала.

О чём эта история? Может быть, о сражениях, в которых солдат отличился. Или о каком-то забавном случае из походной жизни. А может, о заморских странах, о тридевятых царствах, тридесятых государствах, куда не раз забрасывала солдата ратная нелёгкая служба.

Сказки да анекдоты о бывалом солдате родились сравнительно недавно - лет двести с небольшим назад, тогда, когда Пётр Великий создал первые на Руси армейские полки.

В те времена солдаты служили в армии по нескольку десятков лет - почти всю жизнь. Редко кто из них возвращался в родные сёла и деревни, но уж если попадал под отчий кров, то сразу же, вольно или невольно, становился заметной фигурой среди своих земляков. Да и как могло быть иначе? Кто ещё из крестьян-хлеборобов прошёл через огонь, пули, пороховой дым? Кто протопал тысячу вёрст по степям, лесам, топям? Кто не только за себя постоять умеет, но и превосходящего силой противника смёткой-смекалкой победить может?

- Раз уж ты сумел землю родную от врага-супостата уберечь, то сумей и нас от злыдней-богатеев защитить! - наказывали мужики своему же брату-мужику, ещё не успевшему снять солдатский мундир.

Вот так и не получалось обычно отдыха у солдата: снова нужно было воевать, но уже другим оружием - смекалкой, хитростью, острым словом.

Солдат на чужую беду отзывчив, всегда готов слабого поддержать, бедному - помочь, злого - наказать, жадного - проучить.

Но самое главное, солдат - сын своей земли, своего народа, и нет для него ничего дороже Родины, драгоценнее её счастья. Он всегда на стороне бедняка-земляка - против богатея-помещика, всегда с батраком - против попа и купца.

Как же не любить солдата?

А о тех, кого любят, вспоминают часто. Вот и пошли гулять из конца в конец по бескрайним просторам великой Руси присказки, байки, анекдоты и сказки о похождениях и приключениях смышлёного мужика в солдатском мундире, вдоволь на своём веку пороха понюхавшего, не верящего ни в сон, ни в чох, горой стоящего за справедливость.

Вот одна из многочисленных историй про хитрого солдата

Ать-два, ать-два, горе - не беда

... Дорожка солдатская - от села до села,
А по всей по земле ты меня провела...
(Из старинной солдатской песни)

В  это лето на небе пожар полыхал. Солнце-огнестой жгло всё нещадно, палило немилосердно. Висело оно над землёй от зари до зари красной раскалённой сковородкой. Лишь на восходе да на заходе голубел небосвод, а весь день он был пепельным, сумрачным, будто выцветал от зноя и великой суши.

Савка, по прозванию Бобыль, прожил одиноким на свете годов не один десяток, а в Савелии не вышел: по бедности своей барского уважения не заслужил, так и оставался Савкой. Друзья кликали Савушкой - и на том спасибо.

На мельницу, где Савушка ходил в работниках, в эту пору зерно никто не вёз, поэтому взял Савушка кошель, из липового лыка плетённый, положил в него хлебец, пополам с травой печённый, косу - на плечо и отправился в путь-дорогу.

Шёл через деревню. Тишина: собака не тявкнет, петух не крикнет, всё живое в тени попряталось.

Длинный, нескладный Савушка, ероша белёсые пряди волос, ждал-пождал немного на околице: не подвезёт ли кто? Но мужики через час-другой после восхода солнца уже боялись лошадей запрягать: человек ко всему привык, и то ему от лихой жары этой тошно, а скотине бессловесной и вовсе невмоготу. Долго ли: сморит солнце коня, падёт он, что тогда мужику делать? Нет, никто из хлеборобов в такую пору лошадь в путь не погонит.

И Савушка запылил босыми ногами по дороге к лесу.

В поле тоже тихо: кузнечики не стрекочут, жаворонков не слышно. На реке тишь да гладь: камышинка не шелохнётся, рыба не всплеснёт.

"Рыбе хорошо, - подумал Савушка, - забилась в омут, поглубже, попрохладнее... Человеку бы так остудиться!"

И в лесу, как в поле: птицы не поют - позатаились, деревья не шумят.

- Видно, ветер-хитрец тоже где-то в холодке прячется. Боится усохнуть в этом пекле! - вслух подумал Савушка.

Свернул он с дороги на лесную тропу, с той тропы - на еле приметную тропку-ниточку, а там и ниточка оборвалась.

Колол-колол Савушка пятки о сухую траву, пока не увидел, наконец, то самое чудо-чудное, к которому шёл.

Среди пожухлых травинок, кустарника-сушняка да квёлых, зноем пригнутых деревьев расстилалась без конца и краю луговина изумрудно-зелёная; тянуло с неё непривычной, уже почти забытой прохладой, травы яркие, сочные колыхались, манили, бабочки над ними порхали, как ожившие цветы.

Савушка знал, что увидит эту красоту ненаглядную, это диво-дивное, но всё-таки сам себя по носу щёлкнул на всякий случай: не сон ли?..

Чудо прозывалось Чёртовой топью. Трясина эта с незапамятных времён по-хозяйски расположилась средь бескрайнего леса. Из-за неё повернули в обход дороги, пролегли в стороне торговые пути, а весь край стали называть Болотным. Не любили в Болотный край заворачивать коробейники да купцы, проезжие люди из других городов, бродячие музыканты и лекари. Даже царские сборщики податей и жадные монахи ближайшего монастыря старались избегать Болотной стороны.

- Через лесную чащобу за день не проедешь, - судили да рядили они. - А в том лесу ночевать нельзя: если не к лешему, так уж к чёрту в зубы прямиком попадёшь. И поминай как звали!

Болотный лес почитали все местом смутным, гиблым. Верили: кто в ночную пору голоса в лесу том услышит - на всю жизнь хворым останется, памяти лишится.

Чёртова топь, сказывали, была без дна. Жили в ней да поживали всякие злыдни, черти с чертенятами, дьяволы с дьяволятами. Ночью нечисть эта вылезала по лесу гулять, бедокурила, незваных гостей к себе в болото тащила. А из трясины, да ещё в ночную пору - про то старый и малый знает - дороги нет.

Сказки да страшные истории про Чёртову топь любили слушать все, кто жил в Болотной стороне. И не только слушали, но и сами, когда приходилось выбираться из своих дремучих мест в иные края, охотно сказывали, приукрашивая самыми различными подробностями, ссылаясь на собственные глаза и уши: "Сам видел, сам слышал, не ведаю, как жив остался!"

- Пускай пугаются, - хитро пересмеивались меж собою рассказчики, - авось не захотят к нам нос совать. Мы и со своими-то попами да боярами не совладаем никак, нам пришлых ненадобно...

Сами же Болотного края крестьяне Чёртовой топи не боялись, но и не жаловали её: жили сами по себе, а болото было само по себе. Что с него толку? Пугает бродяг да гостей незваных, и на том спасибо.

Но даже в сушь великую трясине засуха не страшна, на ней трава хорошо растёт. Раз есть трава, то будет и сено. А сено будет - значит, скотина зиму переживёт, хозяевам с голоду умереть не даст.

Вот и отправился Савушка к Чёртовой топи. Как думал, так оно и оказалось: стеной стоит трава-мурава! Да какая пригожая! Сено из неё получится на загляденье, что каша - хоть самого барина корми!

Вынул Савушка из кошеля завёрнутый в тряпицу точильный камень-брусок, зачиркал им по лезвию косы. И коса зазвенела весело - будто соскучилась по работе.

Савушка отбивал косу и соображал: добро бы кочки подсохли от жары, смогли бы человека удержать. В обычное время к трясине и подойти-то боязно - нога уходит в топь, словно и впрямь черти вниз тянут, где уж там косить! Но ныне-то какая трава! Словно сон! Неужто так и останется, нескошенная, гнить?!

Убрав камень в кошель, Савушка отложил косу в сторонку и попробовал сделать шаг-другой по болоту. Первая кочка выдержала Савушкину поступь, а вторая нежно забулькала и плавно, словно нехотя, начала опускаться.

Савушка отпрянул назад, на твёрдую землю.

Стёр с лица выступившие от испуга мелкие росинки пота, плюнул на кочку:

- Вот проклятущее болото! Такое пекло стоит, А ему хоть бы что! Видно, истинно старики сказывают - нет у трясины дна!

Солнце уже за верхушки деревьев начало сползать, сухие тонкие тени легли на зелёную шерсть болота, а Савушка всё прыгал вдоль болотной кромки, всё надеялся найти местечко потвёрже.

Но кочки по-прежнему не позволяли сделать больше шага-другого в глубь трясины: они мягко, ласково обнимали его босые ступни и тотчас же с ласковым журчанием проваливались в топкую бездну.

Савушка сноровисто прыгал назад, на край земли, а кочки как ни в чём не бывало всплывали.

- Поплавки, ну прямо поплавки! - злился Савушка. - Только на реке поплавки мне помогают рыбу словить, а тут я сам вместо рыбы, того и гляди, поймаюсь!

Усталый Савушка вернулся к своей сверкающей, как ручеёк в сухой траве, косе: присел, прислонился к тёплому стволу дерева. Вынул из кошеля завёрнутый в чистую тряпицу ломоть.

Совсем уже было примерился Савушка куснуть хлеба, но... замер от удивления: среди болотной вязкой тишины откуда-то издали, словно из самой топи, послышалась ему песня.

- Чур меня, чур! - забормотал Савушка и щёлкнул себя по носу: не мерещится ли?

    ... А родные детки - наши пули метки!
    Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда! -

выводил далёкий мужской голос.

"Может, взаправду тут черти водятся? - подумал Савушка и, опустив хлеб в кошель, взял в руки косу. - Кто ж, кроме них, по болоту может ходить, песни петь?"

Песня же становилась всё ближе, всё яснее, всё громче.

    А родные сестры - наши сабли остры!
    Ать-два, ать-два, с ними горе - не беда!

Вот хлюпанье шагов слышно.

Вот уже и фигура певца видна.

Только шагает он как-то странно, не по-человечески высоко поднимая ноги.

    Мы лихого ворога били любо-дорого!
    Ать-два, ать-два, ему горе и беда!..

Савушка убрал хлеб в кошель, встал и, сжимая косу в руках, внимательно и насторожённо смотрел на идущего по болоту человека.

Только шагает он как-то странно, не по-человечески высоко поднимая ногиНа нём был зелёный кафтан, из-под которого виднелся красный камзол. На ногах - сапоги, а на голове - солдатская шапка.

"Солдат! - чуть не воскликнул Савушка. - Солдат, к нам, в Болотные края? По какой причине? Что ему за нужда?"

Солдат заметил Савушку и, круто повернув, направился к нему. Теперь стало хорошо видно: к солдатским сапогам привязаны сплетённые из гибких прутьев круги, похожие на днища бочек или печные заслонки. Из-за них и приходилось ходоку высоко поднимать ноги, зато "заслонки" не давали проваливаться, держали ходока.

"Ишь занятно надумал! - покачал головой Савушка. - Надо перенять!"

На плече солдат нёс посох - больше у него ничего и руках не было.

"Верно, из наших... Отслужил своё, возвращается, - подумал Савушка, - чужой по болоту не пошёл бы нипочём..."

Солдат увидел, как воинственно Савушка держит косу. Светло-бурое, словно кора сосны, лицо солдатское расплылось в улыбке. Мохнатые, ворсистые брови поползли вверх, блеснули острые голубые глаза. Безвольно висящие длинные, как ветки плакучей ивы, усы зашевелились - будто весёлым ветерком подуло.

Солдат ступил на твёрдую землю. Обрывки мха и зелёные нитки тонких водяных трав опутывали круги-плетёнки, привязанные лыком к солдатским сапогам.

- Эй, босой с косой! - усмехнулся солдат и опёрся на посох. - С кем ты воевать-то собрался? Неужто я на ворога похож?

Савушка косу опустил, но продолжал недоверчиво рассматривать неожиданного пришельца.

- Чего тебе в нашем краю Болотном понадобилось, служба? - спросил он. - Что потерял, чего найти хочешь?

Солдат сел под берёзу, принялся откручивать задубевшее лыко с сапог.

- Я, мил человек, - сказал солдат, - двадцать пять годов на царской службе лямку тянул, ружьё таскал. Топором, приходилось, помахивал - струги строил, дома ставил... Сквозь вьюги и жару шёл, через лес прорубался, в горах мёрз, в ста реках тонул, в ста огнях горел... Сто боёв отвоевал - яичной скорлупки не выслужил. Теперь, после смерти царя-государя нашего Петра Алексеевича, по прозванию Великого, отпущен на все четыре стороны. Иду, мил человек, в родное сельцо.

Савушка прислонил косу к берёзке, подсел на корточках к солдату:

- А где сельцо твоё, служба?

- Ежели оно ещё на месте стоит, то я уже дома, - улыбнулся солдат, и мохнатые брови его заходили ходуном. - Через речку, мимо мельницы - рукой подать!

Савушка внимательно всмотрелся в лицо солдата, проговорил неуверенно:

- Ты, случаем, не Игнат, Захаровны-травницы сын?

- Верно твоё слово! - Солдат отвязал наконец круги-заслонки от сапог, блаженно вытянул ноги. - Игнатом меня кличут. А вот тебя, мил человек, не признаю...

- Я ж Савушка, однолетка твой! Княжеского конюха сын меньшой! Помнишь, тонули вместе в омуте, под мельницей?!

- Сава - на всю деревню слава! Ты?! Не признал, лопни мои глаза! Ах ты чертовщина какая! Сава! - Игнат вскочил на ноги. - Савелий!

Они обнялись.

Белобокая сорока, усевшись на куст, удивлённо крутила головой и смотрела на мужчин, молча сжимавших друг друга в объятиях. Потом сорвались с ветки и помчалась, виляя среди деревьев, видимо, заторопилась рассказать всем птицам о встрече старых друзей, которые не видели друг друга четверть века.

А старые друзья уселись на сухую, выжженную траву и, разделив по-братски хлеб, принялись есть его и рассказывать друг другу о житье-бытье.

- Что мать умерла, я перед самой Полтавской битвой узнал, - сказал Игнат. - Мне наш командир накануне посулил побывку: отпущу, говорит, тебя в деревню на целую неделю. Как шведа разобьём, так и пойдёшь... А тут эта весточка. Ох осерчал я на шведа! Ну чтоб ему пораньше к нам на битву-то явиться, тогда б я, - может, ещё к матери успел. А теперь и побывка-то вроде уже ни к чему... Да, было дело под Полтавой! Дали мы шведам жару!

- Медаль полтавская? - почтительно рассматривая прикреплённый к кафтану серебряный кружочек, спросил Савушка.

- А про что тут писано не разумеешь? - показал Игнат медаль. - За Полтавскую баталию 1709 года!

- Я ж грамоты не разумею, - ответил Савушка. - Во всём селе только два брата - Спирька-чёрт да Парамон-поп - учёные.

- А тётка моя Ульяна жива ещё?

- В твоей избе живёт, - улыбнулся Савушка. - Как же, егоза-бабка! И травы тоже сушит-варит, как Захаровна. Тебя-то уж Ульяна и ждать перестала. Не иначе, говорит, племянника моего или генералом сделали, или убили.

Потом Савушка рассказал, что княжит теперь в Болотном краю сын старого князя Михайлы Стоеросова - Данила.

- Чудной барин вырос, - усмехнулся Савушка. - Плач от него стоит по всему краю. Нынешний год подати среди лета собирает - где ж это видано? Больше всего любит наш князь кольца да камни самоцветные. Все пальцы в кольцах. А каждое кольцо-это сельцо. Сколько у него колец, столько он сёл сменял-продал. А дворов погубил - не счесть... Худо живём, Игнат, тяжко.

Печальные усы Игната повисли бессильно, мохнатые брови насупились.

Савушка с отчаянием взглянул на сизое, знойное небо:

- На полях скоро будет труха одна. Горит всё как есть. Не только скотине - птице на гнездо соломы не найти. Спасибо тебе за науку - надоумил, как по топи ходить...

- Бери мои плетёнки? - Игнат подмигнул старому другу. - Рад я, Савелий, что в родные края вернулся. Не захотелось мне по дороге пыль месить, крюк делать в сорок с лишком вёрст. Что ж, говорю себе, солдат, ты по какому-то Чёртову болоту пройти не можешь? Припомнил: раз в топи тонул - корзинка грибная меня спасла. Вот и сплёл два блина из прутьев. Видишь, помогли. Бери, бери их, ежели нужно!

Игнат бережно ссыпал из одной ладони в другую хлебные крохи, отправил их в рот.

- Наш хлебушко калачу дедушка! - весело молвил он и одним махом вскочил на ноги. - Негоже мне на привал вставать, когда крышу родную, ежели на дерево залезть, приметить можно.

Солнце опустилось ещё ниже, тени на болоте стали густыми, чёрными.

- Да отдохни, устал ведь небось! - попросил Савушка.

- Сапоги у меня самоходные: ать-два - и я в селе! - улыбнулся Игнат.

- Чего же ты в сапогах-самоходах по болоту шагал, кочки месил? - усмехнулся Савушка.

Игнат хитро поглядел на друга, покрутил ус:

- А может, и волшебные сапоги устают? Ведаешь, Савелий, сколько им работы-то было меня носить, по всей земле туда-сюда? От Полтавы до моря студёного, а оттуда в степь южную, а оттуда опять же в снега вечные... Притомились сапоги, вот я и дал им отдохнуть, сам замаршировал.

- И посох-то у тебя какой-то чудной, - разглядывая палку, которую Игнат нёс на плече, сказал

Савушка. - Ох, тяжёл... Никак, чугунный?

- Не чугун, а железо. - Игнат нежно погладил посох. - Ствол от ружья-фузеи. С ружьём этим я десять лет не разлучался. Жизнь он мне спас - от сабли вражеской уберёг. Потом разбило ружьё ядром. Ствол я себе взял вместо клюки. Я ж, Сава, старый да хромой малость... Без третьей ноги уже не обойтись.

Сумерки опускались на лес.

- Раз на привал становиться не желаешь, то надо поспешать, - сказал Савушка. - Уж косить-то я буду завтра, с зари. А сейчас идём, я тебе покажу тропку, короткую, быструю...

Длинноногий, как журавль, Савушка пошёл впереди. Игнату приходилось на два Савиных шага делать три своих.

- Слушай, Игнат, - вдруг остановился Савушка на развилке двух троп. - До ночи близко, а до села далеко. Может, заночуем на хуторе у моего кума? Он тут недалече живёт, тоже бобыль, как я.

- Спасибо, мил человек, - ответил Игнат, - Я к ходьбе приучен, ночи не боюсь. Тебе завтра на болото от кума идти ближе. А я хочу домой попасть. Ежели не успею дойти - тоже не беда. Солдат что муха: где щель, там и постель, где забор, там и двор. Чертей болотных я не боюсь. Пусть они меня боятся!

Савушка довёл Игната до дороги.

Плотно сплетённые корни деревьев делали лесную дорогу твёрдой, как камень, и звонкой, как сухие доски, из которых музыканты мастерят свои инструменты. Но сейчас сухая пыль покрывала лесную дорогу мягким ковром.

- Ну, Савелий, спасибо за хлеб-соль, - подмигнул другу Игнат. - Прощевай, босой с косой!

И солдат, слегка прихрамывая, зашагал по пыльной дороге.

Ать-два, ать-два, горе - не беда! - вновь зазвучала песня.

"Были бы у меня сапоги, - с добродушной завистью подумал Савушка, смотря вслед Игнату, - и я шагал бы целый день без устали!"

Он уже повернулся было к лесу, чтобы идти к куму ночевать, когда заметил на дороге чёткие следы ног Игната.

Заметил и склонился в недоумении над ними: сапоги солдата оставляли следы... босых ног!

У самоходных сапог не было подмёток.

0

156


Г.Х.Андерсен — сказки

«Аисты» 

На крыше самого крайнего домика в одном маленьком городке приютилось гнездо аиста. В нем сидела мамаша с четырьмя птенцами, которые высовывали из гнезда свои маленькие черные клювы, — они у них еще не успели покраснеть. Неподалеку от гнезда, на самом коньке крыши, стоял, вытянувшись в струнку и поджав под себя одну ногу, сам папаша; ногу он поджимал, чтобы не стоять на часах без дела. Можно было подумать, что он вырезан из дерева, до того он был неподвижен.

- Вот важно, так важно! — думал он. — У гнезда моей жены стоит часовой! Кто же знает, что я ее муж? Могут подумать, что я наряжен сюда в караул. То-то важно!» И он продолжал стоять на одной ноге.

На улице играли ребятишки; увидав аиста, самый озорной из мальчуганов затянул, как умел и помнил, старинную песенку об аистах; за ним подхватили все остальные:

Аист, аист белый,
Что стоишь день целый,
Словно часовой,
На ноге одной?
Или деток хочешь
Уберечь своих?
Попусту хлопочешь, -
Мы изловим их!
Одного повесим
В пруд швырнем другого,
Третьего заколем,
Младшего ж живого
На костер мы бросим
И тебя не спросим!

- Послушай-ка что поют мальчики! — сказали птенцы. — Они говорят, что нас повесят и утопят!

- Не нужно обращать на них внимания! — сказала им мать. — Только не слушайте, ничего и не будет!

Но мальчуганы не унимались, пели и дразнили аистов; только один из мальчиков, по имени Петер, не захотел пристать к товарищам, говоря, что грешно дразнить животных. А мать утешала птенцов.

- Не обращайте внимания! — говорила она. — Смотрите, как спокойно стоит ваш отец, и это на одной-то ноге!

- А нам страшно! — сказали птенцы и глубоко-глубоко запрятали головки в гнездо.

На другой день ребятишки опять высыпали на улицу, увидали аистов и опять запели:

Одного повесим,
В пруд швырнем другого…

- Так нас повесят и утопят? — опять спросили птенцы.

- Да нет же, нет! — отвечала мать. — А вот скоро мы начнем ученье! Вам нужно выучиться летать! Когда же выучитесь, мы отправимся с вами на луг в гости к лягушкам. Они будут приседать перед нами в воде и петь: «ква-ква-ква!» А мы съедим их — вот будет веселье!

- А потом? — спросили птенцы.

- Потом все мы, аисты, соберемся на осенние маневры. Вот уж тогда надо уметь летать как следует! Это очень важно! Того, кто будет летать плохо, генерал проколет своим острым клювом! Так вот, старайтесь изо всех сил, когда ученье начнется!

- Так нас все-таки заколют, как сказали мальчики! Слушай-ка, они опять поют!

- Слушайте меня, а не их! — сказала мать. — После маневров мы улетим отсюда далеко-далеко, за высокие горы, за темные леса, в теплые края, в Египет! Там есть треугольные каменные дома; верхушки их упираются в самые облака, а зовут их пирамидами. Они построены давным-давно, так давно, что ни один аист и представить себе не может! Там есть тоже река, которая разливается, и тогда весь берег покрывается илом! Ходишь себе по илу и кушаешь лягушек!

- О! — сказали птенцы.

- Да! Вот прелесть! Там день-деньской только и делаешь, что ешь. А вот в то время как нам там будет так хорошо, здесь на деревьях не останется ни единого листика, наступит такой холод, что облака застынут кусками и будут падать на землю белыми крошками!

Она хотела рассказать им про снег, да не умела объяснить хорошенько.

- А эти нехорошие мальчики тоже застынут кусками? — спросили птенцы.

- Нет, кусками они не застынут, но померзнуть им придется. Будут сидеть и скучать в темной комнате и носу не посмеют высунуть на улицу! А вы-то будете летать в чужих краях, где цветут цветы и ярко светит теплое солнышко.

Прошло немного времени, птенцы подросли, могли уже вставать в гнезде и озираться кругом. Папаша-аист каждый день приносил им славных лягушек, маленьких ужей и всякие другие лакомства, какие только мог достать. А как потешал он птенцов разными забавными штуками! Доставал головою свой хвост, щелкал клювом, точно у него в горле сидела трещотка, и рассказывал им разные болотные истории.

- Ну, пора теперь и за ученье приняться! — сказала им в один прекрасный день мать, и всем четверым птенцам пришлось вылезть из гнезда на крышу. Батюшки мои, как они шатались, балансировали крыльями и все-таки чуть-чуть не свалились!

- Смотрите на меня! — сказала мать. — Голову вот так, ноги так! Раз-два! Раз- два! Вот что поможет вам пробить себе дорогу в жизни! — и она сделала несколько взмахов крыльями. Птенцы неуклюже подпрыгнули и — бац! — все так и растянулись! Они были еще тяжелы на подъем.

- Я не хочу учиться! — сказал один птенец и вскарабкался назад в гнездо. — Я вовсе не хочу лететь в теплые края!

- Так ты хочешь замерзнуть тут зимой? Хочешь, чтобы мальчишки пришли и повесили, утопили или сожгли тебя? Постой, я сейчас позову их!

- Ай, нет, нет! — сказал птенец и опять выпрыгнул на крышу.

На третий день они уже кое-как летали и вообразили, что могут также держаться в воздухе на распластанных крыльях. «Незачем все время ими махать, — говорили они. — Можно и отдохнуть». Так и сделали, но… сейчас же шлепнулись на крышу. Пришлось опять работать крыльями.

В это время на улице собрались мальчики и запели:

Аист, аист белый!

- А что, слетим да выклюем им глаза? — спросили птенцы.

- Нет, не надо! — сказала мать. — Слушайте лучше меня, это куда важнее! Раз-два- три! Теперь полетим направо; раз-два-три! Теперь налево, вокруг трубы! Отлично! Последний взмах крыльями удался так чудесно, что я позволю вам завтра отправиться со мной на болото. Там соберется много других милых семейств с детьми, — вот и покажите себя! Я хочу, чтобы вы были самыми миленькими из всех. Держите головы повыше, так гораздо красивее и внушительнее!

- Но неужели мы так и не отомстим этим нехорошим мальчикам? — спросили птенцы.

- Пусть они себе кричат что хотят! Вы-то полетите к облакам, увидите страну пирамид, а они будут мерзнуть здесь зимой, не увидят ни единого зеленого листика, ни сладкого яблочка!

- А мы все-таки отомстим! — шепнули птенцы друг другу и продолжали ученье.

Задорнее всех из ребятишек был самый маленький, тот, что первый затянул песенку об аистах. Ему было не больше шести лет, хотя птенцы-то и думали, что ему лет сто, — он был ведь куда больше их отца с матерью, а что же знали птенцы о годах детей и взрослых людей! И вот вся месть птенцов должна была обрушиться на этого мальчика, который был зачинщиком и самым неугомонным из насмешников. Птенцы были на него ужасно сердиты и чем больше подрастали, тем меньше хотели сносить от него обиды. В конце концов матери пришлось обещать им как-нибудь отомстить мальчугану, но не раньше, как перед самым отлетом их в теплые края.

- Посмотрим сначала, как вы будете вести себя на больших маневрах! Если дело пойдет плохо и генерал проколет вам грудь своим клювом, мальчики ведь будут правы. Вот увидим!

- Увидишь! — сказали птенцы и усердно принялись за упражнения. С каждым днем дело шло все лучше, и наконец они стали летать так легко и красиво, что просто любо!

Настала осень; аисты начали приготовляться к отлету на зиму в теплые края. Вот так маневры пошли! Аисты летали взад и вперед над лесами и озерами: им надо было испытать себя — предстояло ведь огромное путешествие! Наши птенцы отличились и получили на испытании не по нулю с хвостом, а по двенадцати с Лягушкой и ужом! Лучше этого балла для них и быть не могло: лягушек и ужей можно ведь было съесть, что они и сделали.

- Теперь будем мстить! — сказали они.

- Хорошо! — сказала мать. — Вот что я придумала — это будет лучше всего. Я знаю, где тот пруд, в котором сидят маленькие дети до тех пор, пока аист не возьмет их и не отнесет к папе с мамой. Прелестные крошечные детки спят и видят чудные сны, каких никогда уже не будут видеть после. Всем родителям очень хочется иметь такого малютку, а всем детям — крошечного братца или сестрицу. Полетим к пруду, возьмем оттуда малюток и отнесем к тем детям, которые не дразнили аистов; нехорошие же насмешники не получат ничего!

- А тому злому, который первый начал дразнить нас, ему что будет? — спросили молодые аисты.

- В пруде лежит один мертвый ребенок, он заспался до смерти; его-то мы и отнесем злому мальчику. Пусть поплачет, увидав, что мы принесли ему мертвого братца. А вот тому доброму мальчику, — надеюсь, вы не забыли его, — который сказал, что грешно дразнить животных, мы принесем зараз и братца и сестричку. Его зовут Петер, будем же и мы в честь его зваться Петерами!

Как сказано, так и было сделано, и вот всех аистов зовут с тех пор Петерами.

0

157

Борис Привалов

Не в деньгах счастье

Погнался за крохою, да без ломтя остался.

Старинная пословица

Обыскали всю избу - ничего не нашли.

Всё сходилось на Дурынде: и кража расписки, и кража перстня.

- Они ещё перстень этот треклятый тебе же и подсунут. - Бабка Ульяна стукнула клюкой в пол. - Тебя же и вором нарекут! Помяни моё слово!

- Ветра не удержишь, правды не скроешь, - отвечал Игнат. - Печаль беде не помощник. Как бы Якова, Дурынду этого, заставить нам всю правду сказать, нашим лазутчиком у Спирьки сделать! Вот ведь у парня - не голова, бор тёмный. И в том тёмном бору сам чёрт ногу сломит! Наш мужик, а словно околдовал его Спирька!

- Сделали из парня пса цепного, без ума-разумения, - вздохнул дед Данилка.

- Якову показать надобно, - молвила бабка Ульяна, - кто ему враг, а кто - друг.

- Обождите, обождите, - схватился за ус Игнат. - Прикинем... Скажи, дедушка, чем Спирька Дурынду в руках держит? Золота ему обещал? Может, от смерти его спас неминучей?

- Обещал ему новую избу построить, тройку лошадей дать да кусок землицы, - сказал дед Данилка. - А за то должен Яков у Спирьки три года под началом ходить, слушаться его безропотно.

Игнат задумался крепко.

- Так вот, родные мои, что делать надобно, - наконец молвил он, понизив голос, - завтра утром дедушка скажет Дурынде-Якову про сундук, который в болоте отыскался...

- Какой такой сундук? - удивился дед Данилка.

- Слушайте, что дальше будет, и смекайте, - продолжал Игнат...

... А дальше было вот что.

Поп и Чёрт на радостях до того насосались медовухи из княжеского погреба, что ноги под столом переплели-перепутали, встать до утра не могли.

Дурында за всю ночь даже не присел ни разу - помогал князю. То пиявок, которые разбежались из опрокинутого горшка, собирал, то среди ночи брусничный квас холодный таскал из погреба, то левую пятку князю чесал.

Утром уже совсем собрался Дурында спать прилечь - так пришлось попа с Чёртом по домам развозить!

Только он собрался возок распрягать - про мельницу вспомнил Спирькин наказ: надобно поглядеть, сколько за ночь воды на поле вылили. Пришлось снова ехать.

Дурында клевал носом, часто щипал себя, чтобы не задремать на ходу, не упасть.

Возле мельницы сидел дед Данилка. Завидя Дурынду, дед поманил его к себе.

- Слушай, Яков, - сказал дед, - оглядись-ка хорошенько, никто нас не подслушивает?

Дурында честно обежал мельницу, даже внутрь заглянул - никого.

- У нас в краю кладов много... Потому у наших отцов жизнь опасная была. И они, чуть что, всё в землю-матушку прятали, - начал дед. - Нашёл и я в болоте захоронку. Сундук железный, а в нём - монеты золотые. Одна к одной - как куриные желтки на сковороде.

У Дурынды глаза загорелись.

- Много их там?

- Сундук велик, - закашлялся, схватился за грудь дед Данилка. - Может, там под золотом и камни есть самоцветные, кто знает... Силёнок-то у меня мало осталось, только крышку поднять смог и то день целый не отдышусь. Помоги. Мне одному не совладать...

- Чего ж ты своему дружку, солдату Игнату, про то не сказал? - пробасил Дурында.

Дед Данилка махнул рукой:

- Солдат князю бесценный перстень ищет. Он бы у меня клад отнял да отдал вместо перстня - чтобы князь не гневался. Ему, Игнатке, своя голова дороже моего клада.

- Где тот сундук? - нетерпеливо дёрнул деда за рукав Дурында.

- Уговор, Яков, такой, - продолжал дед Данилка. - Удерём мы с тобой из Болотного края - тут ведь золота продать некому. Лошадей ты достанешь?

- Уедем, уедем! - обрадовался Дурында. - А беда минет - вернёмся, заживём!

- Какая беда? - насторожился дед Данилка.

- Да я... так, ничего... про землю... сушь стоит великая... - смутился Дурында. - Клад-то где?

- Про то я один знаю, - ответил дед Данилка и улыбнулся во весь свой белозубый рот. – Только нам с тобой вдвоём идти за ним несподручно. Третий надобен.

- Зачем? - взревел Дурында. - Я один любой сундук из болота вытащу! На двоих поделим! Пополам!

- Золота там много, на троих хватит, - твердо сказал дед. - А вдвоём ежели идти - вот тут она и может случиться, беда.

- Какая?

- Убьёшь ты меня, к примеру, - спокойно произнёс дед Данилка. - И в топь-болото бросишь. А золото себе заберёшь.

- Да что ты, дед! - воскликнул Дурында с искренним негодованием. - Зачем мне грех на душу брать? Что ж я: за добро - злом?

- Не перечь старшему, Яков. - Дед снова схватился за грудь. - Возьми своего лучшего друга, человека верного. Приходи с ним перед закатом солнца к дубу столетнему, что возле круглого болота. Оттуда и пойдём. На трясине у меня - вешки проставлены. Сундук у самого края болота лежит – с земли рукой достать можно. Под кочкой он, кто не знает - сто раз мимо пройдёт, не приметит... Запомни: перед закатом.

Дурында долго клялся деду, что он его любит, как отца, потом вскочил в возок, гикнул, свистнул и помчался к селу.

Глядя ему вслед, дед усмехнулся, покрутил головой.

Из мельницы вышел, покручивая ус, Игнат.

- Заглотала щука ерша! - сказал он. - Знаешь, дедушка, кого он с собой приведёт?

- Известно кого - верного товарища.

- А кто у него верный?

- Может, из поваров или конюхов...

- Ведаю я, кто это будет, - сказал Игнат, - да пока молчок. Там, у дуба, перед сраженьем, всё растолкую.

- Ух ты, ну прямо енерал! - лукаво покосился на солдата дед Данилка. - Битвы, бои, сраженья... Командир-бомбардир!..

... Казалось издали, будто дуб столетний стоит на холме - так высоко поднималась над лесом его густая вершина. А на самом деле дуб стоял в небольшой ложбинке, но вырос таким могучим, что обогнал все прочие деревья.

Тропа, которой можно было добраться к дубу с лесной дороги, петляла среди бурелома и завалов.

С дуба чернобородый Демид наблюдал за тропой, чтобы предупредить сидевших внизу Игната, деда Данилку и брата Василия о появлении Дурынды с товарищем.

- Кого ж Дурында приведёт? - спросил Василий. - У него товарищей в селе нет среди мужиков.

- Он приведёт того, кому он больше всего верит, - сказал Игнат, вертя в пальцах свой железный посох. - Спирьку-Чёрта, вот кого.

- Не может того быть! - удивлённо отпрянул от солдата дед Данилка. - Что ж, Яков сдурел совсем? Недруга от друга не отличает?

- А почему он все Спирькины приказы выполняет? - усмехнулся Игнат. - Почему против своих земляков, родственников и свойственников идёт? Верит он Спирькиным обещаниям, каждому слову его верит, другом Чёрта считает. Его и привести сюда должен. Я ж из-за Спирьки-Чёрта весь огород и городить-то стал...

- А вдруг не будет Спирьки? - спросил Василий.

Игнат усмехнулся хитро:

- Спирька - от кого не пойму! - про этот клад болотный уже краем уха слышал. Если бы даже Яков ему не сказал, он сам бы к парню пристал с допросом... На вдруг надейся, сам не плошай, так-то!

- Дурында идёт, - тихо сказал сверху Демид.

- Один? - подняв голову, спросил дед Данилка.

- Вдвоём... а вот второго рассмотреть не могу... Спирька! - чуть не крикнул Демид.

- Прятаться, как сговорено! - приказал Игнат. - Василий, иди на дорогу, ищи, где Спирька коней оставил. Перегони их в другое место и тотчас назад.

Игнат спрятался за кустом, Василий скрылся среди деревьев. Дед Данилка остался один. Демид так затаился среди ветвей, что возле него, ничего не приметив, села на сучок какая-то птаха.

- До заката ещё далече, - сказал Дурынде и Спирьке дед Данилка. - Торопились вы, я погляжу.

- Вот... со мной... - застенчиво произнёс Дурында, кивая на Спирьку, - опоздать боялся.

Спирька вёл себя льстиво, не к месту подхихикивал то и дело. Смотрел в землю, чтобы дед Данилка не увидел алчного блеска в его немигающих глазках.

- Погодите тут, - сказал дед. - А я пойду вешки проверю. Там, возле кочки заветной, на краю болота сломанная берёзовая ветка стоит. Как я знак дам - за мной идите...

- Может, нам сейчас вместе всем пойти? - спросил Спирька хрипло.

- Эх, голова пустая! - вздохнул дед. - А вдруг кто вдоль болота ходит? По грибы либо птиц ловит... Нынче мужиков тут много бродит. Нашу троицу-то увидит, притаится да подсмотрит. Тогда как? Ещё одного в долю брать?

- Иди, иди, дед! - махнул рукой Спирька. - Мы обождём. Ежели неладно что, возвращайся. На рожон не лезь.

- Коли совой крикну два раза, - сказал дед Данилка, - значит, возле кочки нет никого. Тогда поспешайте.

Дурында и Спирька остались одни. Сели под дубок.

- Лошадей куплю, дом отстрою, торговать буду, - мечтательно произнёс Дурында. - Эх, заживу!

- И зачем тебе, Дурынде, такие деньги? - вздохнул Спирька. - Дом, лошади... тьфу! У тебя-то и хватит отваги, что на ковшик браги. Вот я заверну дела! Сам князь-батюшка мне помощником будет!

Чёрт улыбнулся своим мыслям, глаза его горели.

- Вот если б на двоих клад поделить, - продолжал он хрипло. - А, Дурында?

- Что ты, что ты! - отшатнулся от него Дурында. - Чего надумал!

- Обмолвка не обида, - смиренно вздохнул Спирька, - пошутковал я.

Со стороны болота послышался двойной крик совы:

- Уху-у, уху-у!

- Дед зовёт! - вскочил на ноги Дурында. - Идём!

- Идём, идём! - Спирька шагнул следом за Дурындой. Потом, приотстав на шаг, из-за пазухи выхватил длинный нож, блеснувший в алых закатных лучах солнца, и с размаху ударил Дурынду в спину.

Но, как ни быстро действовал Спирька, Игнат оказался проворнее Чёрта: он успел высунуть из-за куста свой посох и вся сила удара пришлась на железо. Нож только чуть-чуть кольнул могучую спину парня.

Спирька охнул и разжал пальцы. Дурында почувствовал боль, обернулся.

Игнат уже стоял на дороге, наступив сапогом на нож и держа Чёрта за горло.

- Снимай кафтан, - сказал Игнат Дурынде, - а то кровью его зальёшь. Благодари судьбу - я тут был. А то уволок бы злодей тебя, как кабана заколотого, в болото, - ищи-свищи добра молодца Якова!

- За что ж ты меня? - спросил Дурында Спирьку, и в голубых глазах его впервые появился гнев. - Я тебя как сотоварища сюда привёл...

- Лучше собаку бы привёл, она бы тебя хоть стерегла! - усмехнулся Игнат. - А Чёрт на долю твою позарился. Ему одной трети клада мало показалось! Эй, слезай-ка наземь! - крикнул он.

Демид спрыгнул с дуба.

- Чего ж он на него рано бросился? - удивился Демид. - Без Дурынды Чёрт сундука-то не вытащил бы.

- Жадность его одурманила! - пояснил Игнат. - В голову ударила, смысла лишила! От жадности такой вот змей всё на свете забывает, собой не владеет! Мать родную убьёт - и рука не дрогнет!

Спирька переводил свои горящие яростью и ненавистью глазки с одного мужика на другого.

- Заговор устроили, - зашипел он. - Доложу князю-батюшке.

- Когда из болота выползешь, тогда и доложишь, - сказал Игнат. - А заброшу я тебя подальше, в самую глубину!

- Ответишь! - рванулся Спирька. - Голову потеряешь!

- Но, смирно стой! - встряхнул коротышку Игнат. - А кто узнает? Кто скажет? Яков, которого ты жизни лишить хотел? Либо Демид?

- Я видеть ничего не видел, - сказал Демид, - знать ничего не знаю!

Демид помог Дурынде снять кафтан, вытереть кровь со спины. Рана оказалась пустячной – укол небольшой.

Игнат указал, какую траву болотную нужно приложить - кровь унять.

- От здоровья не лечатся, - сказал Игнат Якову. - До свадьбы ещё сто таких царапин заживёт.

- Я его каждое слово исполняю, своими мозолями кормлю, - пробасил Яков, положил на Спирькину голову огромную свою ладонь, и голова утонула в ней, как яблоко.

- Хоть не складно сказано, да верно, - подбодрил Игнат Якова.

Дурында отпустил Спирькину голову, махнул рукой:

- Сказал бы ещё, да...

- Да дома слова свои позабыл, - подхватил Демид. - Ничего, Яков, придёт день, своими словами заговоришь, а не чужими.

В этот момент Спирька, стоявший доселе тихо, вдруг извернулся всем телом, укусил Игната за руку.

Солдат разжал пальцы, и Чёрт, выскочив из кафтана, метнулся в кусты.

- Держи! - ринулся за ним Демид.

- Стой! - приказал Игнат, отбрасывая пустой Спирькин кафтан. - Лошадей-то его Василий уже перепрятал. Значит, Чёрт раньше нас в село не явится. Демид, крикни-ка по-совиному три раза.

Демид приложил ладонь ко рту:

- Уху-ху, уху-ху, уху-ху...

Дед Данилка ухнул в ответ.

- Твой друг и деда нашего порешил бы этим кинжалом, - подняв с земли длинный нож, сказал Якову Игнат. - Выбрал ты себе дружка! Долго выбирал-то?

Яков поник головой. Потом встрепенулся.

- А клад где? - спросил он. - Деду Данилке подмоги не надобно?

- Золото - дело наживное, - усмехнулся Игнат, покручивая ус. - Ты вот узнал, кто тебе друг, а кто враг. Друг-то разве дешевле злата?

- Значит, клада и не было никакого, - задумчиво произнёс Яков.

- Дружба - чем не клад? - удивился Игнат.

- На дружбу дома не построишь, коней не купишь, - пробормотал Яков.

- А ты пробовал? - спросил Василий.

- Попробуй, Яков, - лукаво ухмыльнулся Демид. - Попытка - не пытка. Не пойдёшь же ты теперь князю пятки чесать да пьявок по углам вылавливать!

- Куда перстень спрятал? - спросил Игнат Якова. - Не хочешь сказать, не надо. Только тогда у тебя один путь останется; к Спирьке на поклон идти, своему убийце сапоги лизать.

- У тебя в избе перстень княжеский схоронен, - пробасил Яков, глядя в глаза Игнату. - Поедем, покажу!

- Чёрт подговорил? - схватился за бороду Демид.

- Он, - кивнул Яков.

- Ах, отпустили змея! - закачался всем телом Демид. - В болото бы его бросить!

- Придёт срок - он сам сгинет! - произнёс Игнат сурово. - Теперь от него князю прок не велик - жало вырвано! Идём к коням! Пока Спирька до села добежит, уже и месяц посветлеет... Эге-гей! Дедушка! Где ты?

Здесь, в лесу, неподалёку от болота, жара не была такой злой. Слышно было, как живёт земля: как колышет травами, журчит ручейками, дышит цветочными запахами.

Дед Данилка вышел из лесу, оглядел мужиков, всё понял, ничего спрашивать не стал, пошёл по тропке за солдатом.

Спирька и Яков привели с собой трёх коней - третьего для сундука с золотом. Василий перепрятал их и ждал друзей в условленном месте.

- Пятерым на троих конях уместиться надобно, как в сказке, - сказал Игнат. - Ну, дедушка, держись за меня! Демид с Василием, а Якова одного конь едва держит...

... Когда Игнат и Яков прискакали к избёнке бабки Ульяны, то на небе уже сверкали звёзды. Яков соскочил с коня, полез под крыльцо.

- Чего ищете? - спросила Стёпка. - Пальцы с рук потеряли?

- Не мешай, - дёрнула девчонку бабка Ульяна. - Не только малые дети в прятки-захоронки играют.

Яков раскопал ямку, вынул завёрнутый в тряпицу княжеский перстень.

Игнат взял его, повертел в пальцах. Бриллиант в перстне засверкал, замерцал, как звезда.

- Пойдём к князю, - сказал весело Игнат. - По дороге перстень перепрячем, а князю-батюшке скажу: привиделось мне, что алмаз схоронен злыднями в таком-то месте.

- Ну, теперь всё хорошо будет! - облегчённо вздохнул дед Данилка. - Беда миновала.

- Авось потише князь-то нынче будет, - вздохнула бабка Ульяна. - Ох, боялась я, не сыщешь ты, Игнатка, кольца этого!

- Другая беда идёт, - глухо пробасил Яков. - Продал князь ваше село и деревню графу Темитову. Всех мужиков да баб граф с собой в холодные края увезёт... Идёт Темитов с солдатами, скоро здесь будет. Потому и подати князь собирал среди лета, потому и хотел всё подчистую у мужиков забрать... А сам князь-батюшка Данила Михайлович в Москву уедет, деньги графские проживать.

- Как же это? - произнёс после долгого растерянного молчания дед Данилка. - Одно хлеще другого... Пришла беда - отворяй ворота... Что теперь будет? Погибнем теперь, все как есть погибнем.

0

158

Для самых маленьких

Палочка-выручалочка. Сказки и картинки Владимира Григорьевича Сутеева

Шёл Ёжик домой.
По дороге нагнал его Заяц, и пошли они вместе.
Вдвоём дорога вдвое короче.

До дома далеко — идут, разговаривают.

А поперёк дороги палка лежала.

За разговором Заяц её не заметил — споткнулся, чуть было не упал.

— Ах ты!.. — рассердился Заяц. Наподдал палку ногой, и она далеко в сторону отлетела.

А Ёжик поднял палку, закинул её себе на плечо и побежал догонять Зайца.

Увидел Заяц у Ежа палку, удивился:

— Зачем тебе палка? Что в ней толку?

— Эта палка не простая, — объяснил Ёжик. — Это палочка-выручалочка.

Заяц в ответ только фыркнул.

Пошли они дальше и дошли до ручья. Заяц одним прыжком перескочил через ручей и крикнул уже с другого берега:
— Эй, Колючая Голова, бросай свою палку, тебе с нею сюда не перебраться!

http://sd.uploads.ru/t/EzBH4.jpg

Ничего не ответил Ёжик, отступил немного назад, разбежался, воткнул на бегу палку в середину ручья, одним махом перелетел на другой берег и стал рядом с Зайцем как ни в чём не бывало.

Заяц от удивления даже рот разинул:

— Здорово ты, оказывается, прыгаешь!

— Я прыгать совсем не умею, — сказал Ёжик, — это палочка-выручалочка-через-всё-скакалочка мне помогла.

Пошли дальше. Прошли немного и вышли к болоту.

Заяц с кочки на кочку прыгает. Ёжик позади идёт, перед собой палкой дорогу проверяет.

— Эй, Колючая Голова, что ты там плетёшься еле-еле? Наверно, твоя палка…

Не успел Заяц договорить, как сорвался с кочки и провалился в трясину по самые уши. Вот-вот захлебнётся и утонет.

Перебрался Ёжик на кочку, поближе к Зайцу, и кричит:

— Хватайся за палку! Да покрепче!

Ухватился Заяц за палку. Ёжик изо всех сил дёрнул и вытянул своего друга из болота.

Когда выбрались на сухое место, Заяц говорит Ежу:

— Спасибо тебе, Ёжик, спас ты меня.

— Что ты! Это палочка-выручалочка-из-беды-вытягалочка!

Пошли дальше и у самой опушки большого тёмного леса увидели на земле птенчика.

Он выпал из гнезда и жалобно пищал, а родители кружились над ним, не зная, что делать.

— Помогите, помогите! — чирикали они.

Гнездо высоко — никак не достанешь. Ни Ёж, ни Заяц по деревьям лазать не умеют.

А помочь надо.

Думал Ёжик, думал и придумал.

http://sd.uploads.ru/t/D39YC.jpg

— Становись лицом к дереву! — скомандовал он Зайцу.

Заяц стал лицом к дереву. Ёжик посадил птенца на кончик своей палки, залез с ней Зайцу на плечи, поднял как мог палку и достал почти до самого гнезда.

Птенчик ещё раз пискнул и прыгнул прямо в гнездо.

Вот обрадовались его папа и мама! Вьются вокруг Зайца и Ежа, чирикают:

— Спасибо, спасибо, спасибо!

А Заяц говорит Ежу:

— Молодец, Ёжик! Хорошо придумал!

— Что ты! Это всё палочка-выруча-лочка-наверх-поднималочка!

Вошли в лес. Чем дальше идут, тем лес гуще, темнее. Страшно Зайцу. А Ёжик виду не подаёт: идёт впереди, палкой ветки раздвигает.

И вдруг из-за дерева прямо на них огромный Волк выскочил, загородил дорогу, зарычал:

— Стой!

Остановились Заяц с Ежом. Волк облизнулся, лязгнул зубами и сказал:

— Тебя, Ёж, я не трону, ты колючий, а вот тебя, Косой, целиком съем, с хвостом и ушами!

Задрожал Зайчик от страха, побелел весь, как в зимнюю пору, бежать не может: ноги к земле приросли. Закрыл глаза — сейчас его Волк съест.

Только Ёжик не растерялся: размахнулся своей палкой и что есть силы огрел Волка по спине.

Взвыл Волк от боли, подпрыгнул — и бежать!..

Так и убежал, ни разу не обернувшись.
— Спасибо тебе, Ёжик, ты меня теперь и от Волка спас!

— Это палочка-выручалочка-по-врагу-ударялочка, — ответил Ёжик.

Пошли дальше. Прошли лес и вышли на дорогу. А дорога тяжёлая, в гору идёт.

Ёжик впереди топает, на палочку опирается, а бедный Заяц отстал, чуть не падает от усталости.

До дома совсем близко, а Заяц дальше идти не может.

— Ничего, — сказал Ёжик, — держись за мою палочку.

http://sd.uploads.ru/t/AcRZ9.jpg

Ухватился Заяц за палку, и потащил его Ёжик в гору. И показалось Зайцу, будто идти легче стало.

— Смотри-ка, — говорит он Ежу, — твоя палочка-выручалочка и на этот раз мне помогла.

Так и привёл Ёжик Зайца к нему домой, а там давно его поджидала Зайчиха с зайчатами.

Радуются встрече, а Заяц и говорит Ежу:

— Кабы не эта твоя волшебная палочка-выручалочка, не видать бы мне родного дома.

Усмехнулся Ёжик и говорит:

— Бери от меня в подарок эту палочку, может быть, она тебе ещё пригодится.

Заяц даже опешил:

— А как же сам ты без такой волшебной палочки-выручалочки останешься?

— Ничего, — ответил Ёжик, — палку всегда найти можно, а вот выручалку, — он постучал себя по лбу, — а выручалка-то вот она где!

Тут всё понял Заяц:

— Верно ты сказал: важна не палка, а умная голова да доброе сердце!

КОНЕЦ

0

159

Для самых  маленьких

Сказки и картинки Владимира Григорьевича Сутеева

Пошёл как-то Кот на речку рыбу ловить и у самой опушки Лису встретил.

Помахала Лиса пушистым хвостом и говорит медовым голоском:
— Здравствуй, кум-куманёк, пушистый коток! Вижу, рыбку ловить собрался?
— Да вот хочу котятам моим рыбки принести.
Лиса глаза опустила и совсем тихо спрашивает:
— Может быть, ты и меня рыбкой угостишь? А то всё куры да утки…
Усмехнулся Кот:
— Так и быть. Первую рыбку тебе отдам.
— Уж не знаю, как тебя благодарить.
— Ладно, ладно.Пошёл Кот дальше, а Лиса за ним вприпрыжку бежит и про себя шепчет:
— Первая рыбка моя, первая рыбка моя!..
А тут из-за ствола мохнатой ели вышел им навстречу большой лохматый Серый Волк.— Здорово, браток! — прохрипел Волк. — На рыбалку топаешь?
— Да вот, хочу котятам…
— Ну а мне… рыбёшки подбросишь, браток? А то всё козы да овцы, козлы да бараны… Мне бы чего-нибудь постненького!
Усмехнулся Кот:
— Ну ладно. Первая рыбка Лисе, а вторая — тебе!
— Молодец, браток! Спасибо!
— Ладно, ладно.И все пошли дальше, к реке поближе. Шагает Кот по лесу, за ним Лиса вприпрыжку бежит, про себя шепчет: «Первая рыбка моя, первая рыбка моя!»
Волк позади ковыляет, бормочет:
— А вторая моя! А вторая моя!Вдруг из самой чащи вышел Медведь. Увидел Кота с удочкой, как заревёт:
— Эй, сынок! Ты что — рыбу ловить?
— Вот хочу котятам…
— Слушай, сынок, неужели мне, старику, рыбы не дашь? Я ведь до смерти люблю рыбу-то! А то всё быки да коровы, с рогами да копытами…
Кот усмехнулся в усы, говорит:
— Первую рыбку я Лисе обещал, вторую Волку, а тебе уж третья будет.
— Пусть третья, только чтоб самая большая!
— Ладно.
И все дальше пошли, к реке поближе.

Впереди Кот шагает, за ним Лиса вприпрыжку бежит, за Лисой Волк крадётся, позади всех Медведь вперевалку топает.
— Первая рыбка — чур, моя! — шепчет лиса.
— А вторая — моя… — бормочет Волк.
— А третья — вот такая — моя! — рычит Медведь.
Так и пришли все к реке.
Снял с себя Кот мешок, рядом ведёрко поставил, стал удочку разматывать. Лиса, Волк и Медведь в кустах неподалёку устроились: своей доли улова дожидаются.Насадил Кот на крючок червяка, закинул удочку, уселся поудобнее и на поплавок уставился.
Приятели в кустах тоже с поплавка глаз не сводят. Ждут.
Лиса шепчет:
— Ловись, рыбка, большая и маленькая…
И вдруг поплавок дрогнул.
Лиса ахнула:
— Ах, моя рыбка клюёт!
Поплавок на воде заплясал, запрыгал; от него круги во все стороны побежали.

— Дёргай! Дёргай! Тащи мою рыбку! — закричала Лиса.

Испугался Кот — дёрнул. Сверкнула серебром рыбка и с плеском ушла под воду.

— Сорвалась! — прохрипел Волк. — Поторопилась, глупая, крик подняла… Ну, теперь моя очередь! Моя-то уж не сорвётся!

Насадил Кот на крючок нового червяка и снова закинул удочку.

Потирает Волк лапы, приговаривает:
— Ловись, рыбка, большая и крупная… Ловись…
Тут как раз поплавок вздрогнул и пошёл гулять по воде. Кот удилище уже в лапку забрал.
— Не дёргай! — рычит Волк. — Дай рыбе покрепче зацепиться.
Отпустил Кот удочку, а поплавок вдруг сразу остановился.
— Вот теперь тащи! — скомандовал Волк.

Кот дёрнул удочку — на конце лески голый крючок болтается.

— Дождался, — хихикнула Лиса. — Твоя рыбка всего червяка объела!

Кот насадил на крючок нового червяка и в третий раз закинул удочку.

— Ну, теперь тихо! — рявкнул Медведь. — Если мою рыбку спугнёте — я вам!.. Вот она!!!

Поплавок весь ушёл под воду, леска как струна натянулась: вот-вот оборвётся…

— Хо-хо! — радуется Медведь. — Это моя! Как наказывал, самая большая!


Кот еле-еле на берегу держится: рыбина, того и гляди, его в воду стащит.

Вот из воды уже показалась страшная, усатая морда…

Вот так сом!

— Я первая, это моя!.. Не дам!!! — вдруг взвизгнула Лиса и кинулась в реку.

— Не-е-е-ет, шалишь… Моя будет! — зарычал Волк и нырнул вслед за Лисой.

Медведь на берегу ревёт во всё горло:
— Ограбили!.. Разбойники!..
А в воде уже бой идёт: Волк и Лиса друг у друга рыбу выдирают. Медведь не долго думал и с разбегу тоже бултыхнулся в воду.
http://sd.uploads.ru/t/DrKCP.jpg

Вода в реке как в котле кипит. То и дело наверх чья-нибудь голова вынырнет: то лисья, то волчья, то медвежья. Из-за чего дерутся — неизвестно. Рыба-то уже давно уплыла.Усмехнулся Кот в усы, смотал удочку и пошёл другое место искать. Где поспокойнее.

КОНЕЦ

0

160

Коротная сказка

В одном лесу жила маленькая пташка, которая очень любила петь чудесные песни.
Она так красиво пела, что весь лес собирался послушать ее!
От сороки она узнала, что у людей принято дарить цветы любимым исполнителям.
А цветы она любила также сильно, как и петь!
Долго грустила пташка.
Но однажды, после очередного импровизированного концерта,
Дятел подлетел к Пташке и подарил ей… ромашку!
Уж он-то был истинным джентльменом!
Пташка была невероятно счастлива!!!

0


Вы здесь » "КИНОДИВА" Кино, сериалы и мультфильмы. Всё обо всём! » Дом, семья и развлечения. » Сказки, рассказы и книги для детей разного возраста.