Италия и Англия во Второй мировой войне - Часть 2
После вступления были произнесены патетические слова, которым суждено войти в историю:
«Я повторю перед палатой то, что уже сказал присоединившимся к новому правительству: „Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота"... Перед нами много долгих месяцев борьбы и страданий. Вы меня спросите: каков же наш политический курс? Я отвечу: вести войну на море, суше и в воздухе, со всей мощью и силой, какую дает нам Бог; вести войну против чудовищной тирании, превосходящей любое человеческое преступление. Вот наш курс. Вы спросите: какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа».
Какова была в те майские дни позиция Италии? В Риме весть о стремительном наступлении немцев встретили с восхищением и вместе с тем с тревогой. Галеаццо Чиано пишет в своем дневнике 18 мая:
«Новости о конфликте выставляют немцев во все более выгодном свете. Брюссель пал, Антверпен разрушен, танковые колонны доходят во Франции до Суассона, за ними, видимо, следует немецкая пехота. Однако наш Генеральный штаб воздерживается от прогнозов: Содду не считает, что речь идет о решающем сражении, и просит еще пятнадцать дней, чтобы огласить свое мнение».
Все взгляды обращены к палаццо Венеция в ожидании решения Муссолини — вступать или не вступать в войну? Уже мало кто сомневается в том, что дуче не сможет устоять перед доводами немецких танков.
В эти дни Италия находилась в фокусе внимания всех воюющих сторон. Шестнадцатого мая Уинстон Черчилль, понимая, что поражение Франции неминуемо, обращается к Муссолини с отчаянным призывом не ввязывать Италию в конфликт:
«Слишком поздно пытаться помешать тому, чтобы между английским и итальянским народами пролились потоки крови? Несомненно, мы можем нанести друг другу тяжкие раны, жестоко терзать друг друга и омрачить Средиземноморье нашей борьбой. Если таков ваш приказ, пусть так и будет; но я заявляю, что никогда не был врагом великого итальянского духа».
В конце письма, которое, надо думать, далось Черчиллю нелегко, звучит отчаянный призыв:
«От самых далеких предков разносится клич, убеждающий общих наследников латинской и христианской культур не вступать в смертельное противостояние. Умоляю вас со всем достоинством и уважением: прислушайтесь к нему до того, как будет начато ужасное кровопролитие».
Вне всякого сомнения, Муссолини польстило такое обхождение, но не более того. Восемнадцатого мая в ответном послании Черчиллю он прямо дает понять, что вступление в войну на стороне Германии — вопрос нескольких недель, а возможно, и дней. Указываются и причины такого решения:
«Я хочу напомнить вам о настоящем рабском положении, в котором находится Италия в своем море. Если ваше правительство объявило войну Германии, чтобы соблюсти подписанные вами соглашения, то вы поймете, что тот же долг чести и уважения к взятым нами по итало-германскому пакту обязательствам руководит политикой Италии в настоящем и будущем перед лицом каких угодно событий».
Все более горя нетерпением, Муссолини не считал нужным скрывать тот факт, что его связь с Гитлером стала еще тесней. Джузеппе Боттаи в своих мемуарах рассказывает, что 19 мая Муссолини показывал ему ряд карт западной альпийской границы, Восточной Африки, Ливии и Малой Азии, где яркими цветами были отмечены численность и дислокация франко- английских сил. «Я приготовил их, — добавил дуче, — для Гитлера. Каждые сорок восемь часов он посылает мне самолетом рапорты. Он лично руководит операциями. В этом секрет германской победы: что войну ведут не генералы».
Муссолини не задумывался о том, что в жертву войне придется принести тысячи и тысячи солдат. Он предвкушал, как вновь облачится в мундир верховного главнокомандующего и будет отдавать директивы Бадольо и другим руководителям Генерального штаба. Франция агонизировала, Англия подвергалась массированным атакам люфтваффе, надо было спешить, чтобы не опоздать на пир победителей. «У Германии может создаться впечатление, что мы раскачались к концу, когда риск минимален» — это единственное, что тревожит его.
Даже король Виктор Иммануил и то был более дальновиден. Первого июня Галеаццо Чиано записывает в дневнике:
«Аудиенция у короля. Он уже смирился с мыслью о войне. Он полагает, что Франция и Англия действительно приняли на себя жесточайший удар, но обоснованно придает большое значение вероятным действиям американцев. Он чувствует, что страна идет на войну без энтузиазма».
Королю было известно, что итальянские вооруженные силы недостаточно подготовлены к войне. К тому же Муссолини, охваченный военной лихорадкой, похоже, сбросил со счетов «американский фактор»: Америка пока еще не вступила в войну, но не исключено, что это произойдет. И что тогда? Королю также казалось, что Муссолини явно переоценивал желание итальянцев воевать. «Сейчас два чувства охватывают итальянский народ, — говорил дуче. — Первое — страх опоздать в условиях, которые сведут на нет наше участие; второе — определенный дух соперничества, желание прыгать с парашютами, стрелять по танкам. Это приятно осознавать, поскольку демонстрирует, что итальянский народ сделан из крепкой материи». Может ли материя быть «крепкой» — факт спорный. Но то, что сильной чертой итальянцев в любом случае «крепость» не является, — от этого никуда не уйдешь.
Как бы то ни было, в те дни Муссолини сообщил Гитлеру, что «итальянские войска готовы выступить рядом с немецкими». «Если вы сочтете, что я должен отложить выступление еще на несколько дней, чтобы лучше согласовываться с вашими планами, — писал он фюреру, — скажите мне об этом; но итальянский народ уже с трудом сдерживает желание выступить плечом к плечу с немецким в борьбе с общими врагами».
На титульной странице еженедельника «La Domenica del Corriere» популярный иллюстратор Бельтраме публикует воинственные картинки, исполненные симпатии к германскому союзнику. Подпись к рисунку, изображающему переход вброд через реку, гласит: «В то время как в небе сражаются аэропланы, германская кавалерия отважно переходит реку». Однако этих наивных иллюстраций недостаточно, чтобы возбудить симпатию к немцам или энтузиазм. О том, что между немцами и итальянцами никогда не было особой любви, станет ясно из драматических отступлений в Африке и России, когда моторизованные части Рейха отказывались подвозить пеших итальянских солдат. Напрасно Бадольо отговаривал дуче, убеждая его, что итальянская армия не готова к боевым действиям. Даже Итало Бальбо, ближайший соратник Муссолини, можно сказать, его правая рука, как записал в своем дневнике Галеаццо Чиано, «не обсуждает немцев: он их ненавидит». Но решение уже принято, и повернуть вспять невозможно.
Вообще, дневник Чиано — поразительный политический документ, я считаю, обязательный к прочтению.
Десятого июня 1940 года Муссолини объявляет военное положение с балкона палаццо Венеция перед солдатами, запрудившими площадь. Чиано оставил волнующую и правдивую хронику того дня:
«Объявление войны. Первым я принял Понсэ [посла Франции], который старался не выдавать своего волнения. Я сказал ему: „Возможно, вы уже поняли причины, по которым я вызвал вас". Он ответил: „Хоть я и не слишком умен, в этот раз я понял". Но улыбнулся он лишь на мгновение. Выслушав об объявлении войны, он ответил: „Это удар ножом по лежачему. Впрочем, благодарю вас за то, что использовали бархатную перчатку". Он продолжил, говоря, что предвидел все это еще два года назад и не надеялся, что войны удастся избегнуть после подписания Стального пакта. Но не может смириться с тем, чтобы считать меня врагом и не может считать таковым никакого итальянца. Однако, думая о том моменте, когда надо будет искать новую формулу европейского сосуществования, он выразил надежду, что между Италией и Францией не возникнет непреодолимой пропасти. „Немцы — суровые хозяева. Вы это тоже почувствуете". Я не ответил. Мне не казалось уместным полемизировать. „Берегите себя", — сказал он в заключение, кивнув на мою форму летчика, и пожал мне руку. Более лаконичен и невозмутим был сэр Перси Лоррейн [британский посол]. Он выслушал сообщение, не поведя бровью и не поменявшись в лице. Лишь ограничился тем, что записал слово в слово произнесенную мной формулу и спросил, должен считать ее предупреждением или же собственно объявлением войны. Узнав, что это так, он откланялся с достоинством и учтивостью. В дверях мы обменялись долгим сердечным рукопожатием. Муссолини выступил с балкона палаццо Венеция. Сообщение о войне никого не удивляет и не вызывает чрезмерного энтузиазма.
Как известно, Бог Италии не помог. Вряд ли Его стоит просить о трудновыполнимых чудесах. Авантюра, начатая в 1939 году, завершилась распадом общественных структур и военной катастрофой. Спасли нацию лишь тяжелейшая освободительная война и движение Сопротивления.
Много лет спустя отец рассказал мне, что в тот день, 10 июня, слушая дуче по радио, он не смог удержаться от слез, настолько его сокрушило известие об объявлении войны Франции, и притом как: нанести смертельный удар уже потерпевшей поражение нации, стране, с которой у нас сотни культурных и, если говорить о нашей семье, личных связей...
