Александр Пушкин — 19 октября

Царское Село, Лицейский сад

Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.

Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.

Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют…
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?

Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.

Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!

Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой…
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.

И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты…
Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?

Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.

Пора и мне… пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!

И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.

Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте…
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.

Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?

Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.

У Александра Сергеевича Пушкина есть стихотворение о том, о чем мечтают люди в преклонном возрасте.
Поэт пишет:

Музей "Дом станционного Смотрителя". Верстовой столб перед входом во двор музея.

В деревне Выра Гатчинского района есть один удивительный музей. Удивителен он потому, что посвящен не реальному событию или человеку, а литературному герою.

Кто помнит из школьной программы повесть А.С. Пушкина "Станционный смотритель"? Музей являет собой образ дома главного героя произведения Самсона Вырина.

В бытность Пушкина здесь проходил Белорусский почтовый тракт, и Выра была типичной почтовой станцией тех времен. Считается, что именно это место связано с описанной Пушкиным историей про старика-смотрителя и его дочь Дуню, увезенную коварным красавцем-гусаром.

Неоспоримых доказательств этой связи, в общем-то, нет. Нигде не зафиксировано подтверждений ни от самого поэта, ни от его современников.

Но то, что связь существует — очевидно.

Пушкин. Станционный смотритель

Александр Сергеевич Пушкин
АРАП ПЕТРА ВЕЛИКОГО
   
   
В ту же ночь он отправился в Россию.
   Путешествие не показалось ему столь ужасно, как он того ожидал. Воображение его восторжествовало над существенностию. Чем более удалялся он от Парижа, тем живее, тем ближе представлял он себе предметы, им покидаемые навек.
   Нечувствительным образом очутился он на русской границе. Осень уже наступала. Но ямщики, несмотря на дурную дорогу, везли его с быстротою ветра, и в семнадцатый день своего путешествия прибыл он утром в Красное Село, чрез которое шла тогдашняя большая дорога.
   Оставалось двадцать восемь верст до Петербурга. Пока закладывали лошадей, Ибрагим вошел в ямскую избу. В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. Услышав, что кто-то вошел, он поднял голову. "Ба! Ибрагим? -- закричал он, вставая с лавки. -- Здорово, крестник!" Ибрагим, узнав Петра, в радости к нему было бросился, но почтительно остановился. Государь приближился, обнял его и поцеловал в голову. "Я был предуведомлен о твоем приезде, -- сказал Петр, -- и поехал тебе навстречу. Жду тебя здесь со вчерашнего дня". Ибрагим не находил слов для изъявления своей благодарности. "Вели же, -- продолжал государь, -- твою повозку везти за нами; а сам садись со мною и поедем ко мне". Подали государеву коляску. Он сел с Ибрагимом, и они поскакали. Чрез полтора часа они приехали в Петербург. Ибрагим с любопытством смотрел на новорожденную столицу, которая подымалась из болота по манию самодержавия. Обнаженные плотины, каналы без набережной, деревянные мосты повсюду являли недавнюю победу человеческой воли над супротивлением стихий. Дома казались наскоро построены. Во всем городе не было ничего великолепного, кроме Невы, не украшенной еще гранитною рамою, но уже покрытой военными и торговыми судами. Государева коляска остановилась у дворца так называемого Царицына сада. На крыльце встретила Петра женщина лет тридцати пяти, прекрасная собою, одетая по последней парижской моде. Петр поцеловал ее в губы и, взяв Ибрагима за руку, сказал: "Узнала ли ты, Катенька, моего крестника: прошу любить и жаловать его по-прежнему". Екатерина устремила на него черные, проницательные глаза и благосклонно протянула ему ручку. Две юные красавицы, высокие, стройные, свежие как розы стояли за нею и почтительно приближились к Петру. "Лиза, -- сказал он одной из них, -- помнишь ли ты маленького арапа, который для тебя крал у меня яблоки в Ораньенбауме? вот он: представляю тебе его". Великая княжна засмеялась и покраснела. Пошли в столовую. В ожидании государя стол был накрыт. Петр со всем семейством сел обедать, пригласив и Ибрагима. Во время обеда государь с ним разговаривал о разных предметах, расспрашивал его о Испанской воине, о внутренних делах Франции, о регенте, которого он любил, хотя и осуждал в нем многое. Ибрагим отличался умом точным и наблюдательным. Петр был очень доволен его ответами; он вспомнил некоторые черты Ибрагимова младенчества и рассказывал их с таким добродушием и веселостью, что никто в ласковом и гостеприимном хозяине не мог бы подозревать героя полтавского, могучего и грозного преобразователя России.
   После обеда государь, по русскому обыкновению, пошел отдохнуть. Ибрагим остался с императрицей и с великими княжнами. Он старался удовлетворить их любопытству, описывал образ парижской жизни, тамошние праздники и своенравные моды. Между тем некоторые из особ, приближенных к государю, собралися во дворец. Ибрагим узнал великолепного князя Меншикова, который, увидя арапа, разговаривающего c Екатериной, гордо на него покосился; князя Якова Долгорукого, крутого советника Петра; ученого Брюса, прослывшего в народе русским Фаустом; молодого Рагузинского, бывшего своего товарища, и других пришедших к государю с докладами и за приказаниями.
   Государь вышел часа через два. "Посмотрим, -- сказал он Ибрагиму, -- не позабыл ли ты своей старой должности. Возьми-ка аспидную доску да ступай за мною". Петр заперся в токарне и занялся государственными делами. Он по очереди работал с Брюсом, с князем Долгоруким, с генерал-полицмейстером Девиером и продиктовал Ибрагиму несколько указов и решений. Ибрагим не мог надивиться быстрому и твердому его разуму, силе и гибкости внимания и разнообразию деятельности. По окончанию трудов Петр вынул карманную книжку, дабы справиться, все ли им предполагаемое на сей день исполнено. Потом, выходя из токарни, сказал Ибрагиму: "Уж поздно; ты, я чай, устал: ночуй здесь, как бывало в старину. Завтра я тебя разбужу".
   Ибрагим, оставшись наедине, едва мог опомниться. Он находился в Петербурге, он видел вновь великого человека, близ которого, еще не зная ему цены, провел он свое младенчество. Почти с раскаянием признавался он в душе своей, что графиня D., в первый раз после разлуки, не была во весь день единственной его мыслию. Он увидел, что новый образ жизни, ожидающий его, деятельность и постоянные занятия могут оживить его душу, утомленную страстями, праздностию и тайным унынием. Мысль быть сподвижником великого человека и совокупно с ним действовать на судьбу великого народа возбудила в нем в первый раз благородное чувство честолюбия.

________________________________________

Источник текста: Собрание сочинений А.С. Пушкина в десяти томах. М.: ГИХЛ, 1960, том 5.

Музей-квартира Пушкина на Мойке находится недалеко от Зимнего дворца.
Это позволяло Александру Сергеевичу ежедневно являться на службу камер-юнкером.
Поэтому в сентябре 1896 года семья Пушкиных сняла квартиру в Санкт-Петербурге по адресу - Мойка 12.
В доме княгини С. Г. Волконской на набережной реки Мойки «у Конюшенного мосту» семья Александра Сергеевича Пушкина снимала квартиру с начала сентября 1836 года. После смерти поэта дом неоднократно перестраивался. Существенно изменился и архитектурный облик квартиры. Осенью 1924 года бывшая пушкинская квартира перешла в ведение пушкинского кружка общества «Старый Петербург», и начались работы по её реконструкции, продолженные в последующие годы. 29 января 1925 года в восстановленном кабинете поэта состоялось собрание, посвящённое годовщине смерти А. С. Пушкина. Первый музей был открыт в нескольких комнатах 31 января 1927 года (по старому стилю), затем существенно преобразован к 100-летию со дня смерти поэта — 29 января 1937 года (по старому стилю).

Санкт-Петербург, набережная реки Мойки, 12, двор здания
Мемориа́льный музе́й-кварти́ра А. С. Пушкина — музей, рассказывающий о последних месяцах жизни поэта. Входит в состав Всероссийского музея А. С. Пушкина.

Пушкин умер на том самом диване, который стоит в петербургском музее
На доказательство этого факта у специалистов ушло около пяти лет

Большой проблемой было взять пробу высохшей крови, обагрившей диван. 26 попыток оказались «пустыми», а на 27-ую криминалистам повезло. Им удалось забрать частичку, которую можно было отправить на исследование.

Полученные данные окрылили специалистов, и они пошли дальше. Руководство музея позволило ученым использовать уникальный экспонат – жилетку, в которой Дантес застрелил поэта. Судмедэксперты начали сличать тонкую ниточку со следами крови с мебели.

– После идентификации комиссия пришла к твердому убеждению: диван обагрён именно пушкинской кровью. Было 100-процентное совпадение! – отметил директор Всероссийского музея А.С.Пушкина Сергей Некрасов.

Судмедэксперты не ограничились анализом крови. Они изготовили бумажную фигуру Пушкина и положили ее на диван. Манекен Александра Сергеевича морошки не просил, дыхание ему не теснило, но расположение пятен на диване полностью совпало с местом ранения поэта.

Пушкин.
Автопортрет

Еще Белинский справедливо писал о том, что Пушкин не был

Отмеченная критиком черта составляет одну из существенных граней художественного универсализма Пушкина, который не раз декларировался самим поэтом.

Белинский – известный литературный критик.
Ни одно значимое событие в русской литературе не могло ускользнуть от  его критического взгляда. Белинский благодаря своему таланту, мог увидеть и точно указать то особенное, что отличает одного писателя от другого. Особенно велики заслуги Белинского в осмыслении и разъяснении творчества Пушкина. С именем Пушкина Белинский соотносил все самые важные события и имена в русской литературе. Творчеству поэта посвящено одиннадцать статей. В них раскрывается новаторство историческое значение творчества Пушкина для русской литературы.

Белинский считал, что «писать о Пушкине – значит писать о целой русской литературе: ибо как прежние писатели русские объясняют Пушкина. Так Пушкин объясняет последовавших за ним писателей».

В шестой и седьмой статьях Белинский исследует  пушкинские поэмы, в восьмой  – девятой – «Евгения Онегина», в десятой – трагедию «Борис Годунов», одиннадцатая посвящена «маленьким трагедиям», сказкам и повестям. Критик видит историческую заслугу Пушкина в том, что поэт «расширил источники нашей поэзии, обратил её к национальным элементам жизни, показал бесчисленные новые формы…»

Роман «Евгений Онегин» Белинский считал центральным произведением Пушкина, в которм отразились личность. Взгляд на мир, идеалы поэта. Для критика «Евгений Онегин» – поэма историческая, в каждом из героев её выражена какая-то грань общественного бытия. Белинский первым назвал роман «энциклопедией русской жизни».

Анализируя образ Онегина, критик отмечал незаурядность личности героя: «…Бездеятельность и пошлость жизни душат его, он даже не знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность».

Большую заслугу Пушкина Белинский видел в том, что он  не только поэт-художник, но и представитель впервые пробудившегося общественного самосознания».

Желание.

Медлительно влекутся дни мои,
И каждый миг в унылом сердце множит
Все горести несчастливой любви
И все мечты безумия тревожит.
Но я молчу; не слышен ропот мой;
Я слезы лью; мне слезы утешенье;
Моя душа, плененная тоской,
В них горькое находит наслажденье.

House by the Sea by Nita Engle

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий

Тунгуз, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокой век восславил я свободу

И милость к падшим призывал...

Портрет А. С. Пушкина
    Создатель: Орест Адамович Кипренский
    Музей: Государственная Третьяковская галерея

Заказал картину ближайший друг Пушкина, известный поэт Антон Дельвиг, всего лишь за три года до собственной безвременной кончины. Он же и настоял, чтобы на заднем плане появилось изображение Музы в виде небольшой античной бронзовой статуи, держащей в руках лиру. Это отсылка к роду занятий Пушкина призвана намекать, что на картине поэт изображен в процессе творчества, погруженный в собственное сознание, когда его посетила муза. Больше на полотне нет ни единой детали, отвлекающей внимание зрителей от одухотворенного лица поэта.

   Фоном служит золотисто-коричневый, достаточно светлый задник, немного светлеющий вокруг головы поэта. Этот прием придает картине объем и наполняет ее воздухом, делает изображение более четким, эффектным. Для нас, хорошо знающих то, чем обернутся для Пушкина грядущие события, этот светлый контур кажется намеком на нимб мученика.

   На полотне Пушкин изображен настоящим щеголем. Он очень элегантно, даже изысканно одет в сюртук из гладкой темной ткани, кипенно-белую рубашку, от которой виден лишь фрагмент воротника, и роскошный плащ с красивой подкладкой в шотландскую клетку. По моде того времени он небрежно наброшен на плечо. На шее повязан широкий шелковый галстук, чей мягкий атласный блеск приятно оттеняет матовость остальных материалов. Становится понятно, что великий Пушкин был еще и отменным модником, денди.

   Но больше всего обращает на себя внимание лицо поэта. При всей его «африканской» некрасивости его внешность необычайно притягательна, и художник мастерски сумел передать это. У него очень ясные, чистые глаза, выразительный взгляд, обращенный в сторону от зрителя и как будто смотрящий вглубь себя. Создается полная иллюзия того, что именно сейчас, на наших глазах, великий поэт продумывает свое очередное гениальное сочинение, которое обессмертит его имя.

Способность художника передавать общее, не оставляя без внимания мельчайшие детали, впечатляет даже много повидавших современных зрителей. Стоит обратить внимание на идеально отполированные и бережно подпиленные ногти поэта, который всегда «думал о красе ногтей», а также на белые, нежные и холеные руки. На портрете каждый элемент имеет значение, даже виртуозно выписанные зеленоватые и красные клеточки подкладки плаща. Столь же скрупулезно изображена и буйная шевелюра Пушкина, его объемные вьющиеся бакенбарды. Изображение кажется настолько натуральным, что кажется, будто можно протянуть руку и ощутить их плотность, упругость глянцевого, хорошо ухоженного и аккуратно уложенного завитка.

   Если не считать клетчатой подкладки плаща поэта, цветовая гамма картины достаточно сдержанная и благородная, выдержанная в мягких темных, коричневатых тонах. На их фоне лицо поэта кажется очень светлым, живым и выразительным. Бесспорно, этот портрет — одна из лучших картин художника, самый выразительный портрет Пушкина и настоящая жемчужина музея. Своим мастерством и талантом портретиста художник не только создал невероятно точный и красивый портрет великого русского поэта, но и навсегда обессмертил собственное имя, сохранив его для истории искусства.