Вдова Владислава СТРЖЕЛЬЧИКА актриса и режиссер Людмила ШУВАЛОВА: «На одном из прогонов «Макбета» Владик забыл текст. Снова заговорил и снова забыл, а потом посмотрел в зал и грустно сказал: «Со мной — все!»
11 сентября исполняется 15 лет со дня смерти прекрасного актера
Владиславу Стржельчику, как никому другому, удавались роли князей, вельмож, генералов и царей. Его всегда отличали великолепная осанка, барственный облик, умение носить мундиры и камзолы. Чаще всего ему почему-то доводилось играть Николая I («Сон», «Третья молодость», «Зеленая карета», «Отец Сергий»). Но есть в его послужном списке и Александр II («Софья Перовская»), и Наполеон («Война и мир»), и Нарышкин («Корона Российской империи»)... А известным на весь Советский Союз его сделала картина Евгения Ташкова «Адъютант его превосходительства», в которой Стржельчик сыграл роль генерала Ковалевского. Всего на счету Владислава Игнатьевича более 80 ролей в кино и около 30-ти — в театре.
Удивительна верность, которую он всю жизнь хранил одному городу, одному театру и, несмотря на первый неудачный брак и мимолетные увлечения, одной женщине. С Людмилой Шуваловой Владислав Игнатьевич познакомился в Сочи, и отношения, начавшиеся как банальный курортный роман, переросли в любовь на всю жизнь. Они прожили вместе 45 лет, пока их не разлучила смерть.
«КОГДА МЫ ПОЗНАКОМИЛИСЬ, И ЕГО, И МОЯ ЖИЗНЬ РУХНУЛА В ОДИН МОМЕНТ»
— Людмила Павловна, это была любовь с первого взгляда?
— Конечно. А познакомились мы так: окончив театральный институт, я получила распределение в Московский театр транспорта (ныне Театр имени Гоголя), а летом поехала отдыхать в Сочи. Как-то вечером решила послушать в Летнем театре симфонический концерт, и администратор подвел ко мне знакомиться трех молодых парней — симпатичных, веселых, очаровательных. Это были актеры тогда еще знаменитого ленинградского БДТ имени Горького, гастролировавшего в Сочи, — Женя Иванов, Боря Рыжухин и Владик Стржельчик. Видимо, я им тоже понравилась. Сначала они пригласили меня погулять по городу, потом — на пляж, где мы и стали встречаться каждый день. Через какое-то время я поняла, что нравлюсь Владику.
— Вы и сейчас очень привлекательны, а в то время мужчины у ваших ног, наверное, говоря словами известной киногероини, «сами собой в штабеля укладывались»...
— Я никогда не считала себя красивой. Тут, как мне кажется, многое зависит от воспитания. Мама всегда пресекала во мне любые проявления самолюбования. «Много вертишься перед зеркалом, — строго говорила она, — а сама пока еще ничего особенного собой не представляешь!». Видимо, родители привили мне комплекс неполноценности, который остался у меня на всю последующую жизнь. Но Владик разглядел и оценил меня.
Целый месяц, один из самых счастливых в моей жизни, мы провели вместе. Я не рассчитывала на какое-то продолжение курортного романа, но когда уехала в Москву, а он — в Ленинград, мы переписывались, ездили друг к другу в гости, в общем, дружили. А потом... решили пожениться.
— Если не ошибаюсь, Владислав Игнатьевич тогда был женат?
— Да, хотя в его семье давно уже все разладилось. Когда мы познакомились, он мне сразу сказал, что его семейная жизнь сложилась неблагополучно. Наша встреча послужила катализатором, точнее, стала дополнительным толчком к его разводу.
— Выходит, ваша встреча — это судьба?
— Конечно! У меня ведь тоже был молодой человек, который несколько лет за мной ухаживал, я собиралась за него замуж. Но когда мы с Владиком встретились, все это уже не имело значения, — и его, и моя предыдущая жизнь рухнула в один момент. Я добилась перевода в БДТ, что было очень непросто, потеряла московскую прописку, восстановить которую, если бы я захотела, было почти невозможно, и уехала в Ленинград с приданым, которое уместилось в одном-единственном чемоданчике.
— Родители вас легко отпустили?
— Конечно, они волновались. Но их больше беспокоил не мой переезд в другой город, а то, что у человека, с которым я собираюсь жить, есть семья (на тот момент он еще не развелся). С другой стороны, были уверены во Владике: он успел не только познакомиться с моими родителями, но и понравиться им. Провожая меня на вокзале, папа сказал: «Ты, главное, не переживай — если у вас там не сложится, возвращайся домой!».
— Как вас встретили в БДТ?
— Поначалу, мягко говоря, настороженно. Но их можно было понять: приехала из Москвы какая-то фифа, забрала у них красивого парня, увела его из семьи — от жены и ребенка. Не только те, с кем Владик просто работал, но даже его близкие друзья были настроены категорически против меня. Но ничего, постепенно все наладилось.
От театра нам сразу же дали комнату в общежитии, что по тем временам было делом неслыханным: совместное проживание незарегистрированной пары считалось аморальным. В этом смысле руководство БДТ сильно рисковало, но оно не могло не пойти навстречу Владику, поскольку было в нем очень заинтересовано.
Жили бедно, друзья и знакомые, приходившие в гости, приносили кто что мог. Так у нас появились чайник, тарелки, чашки. Единственное, что смогли себе позволить, — огромную тахту. Еще Владислав Игнатьевич привел из театра столяра, который сколотил нам из досок большой стеллаж для книг. Так было положено начало библиотеке, которую мы с мужем собирали всю жизнь.
В то время все много читали. Мы выписывали все толстые журналы — «Новый мир», «Иностранную литературу», «Москву»... Стоило только появиться какой-нибудь литературной новинке, как она тут же прочитывалась и обсуждалась. Приезжая на гастроли куда-нибудь в глубинку, в Свердловск или Пермь, мы много общались с местной интеллигенцией — инженерами, врачами, учителями. Какие же это были интересные люди, как они ждали приезда театра! Единственным украшением их домов были книги...
Вся страна тогда жила литературой, музыкой, театром. А потом это очень быстро исчезло, всего за несколько лет поп-культура сумела подмять все под себя.
— Каким был ваш муж в домашней обстановке?
— В театре его помнят дисциплинированным до мелочей — собранным, напряженным, как натянутая струна... Наверное, поэтому дома он позволял себе расслабиться. Летом, на даче, бывало, все стоит уже приготовленное к завтраку, а я его дозваться не могу. Иной раз еду приходилось даже подогревать. А он в это время читал или обдумывал будущие роли — если чем-то увлекся, оторвать его от этого было непросто. И одеваться дома любил во что-нибудь старое, но комфортное, за что я всегда его ругала: «Да сними ты эту хламиду, на кого ты в ней похож?!». Владик оправдывался тем, что ему надоели фраки, смокинги и костюмы с галстуками — на людях-то он всегда был одет с иголочки.
Покушать муж очень любил (это в нем со времен войны, когда он передавал свой солдатский паек голодающим родителям в блокадный Ленинград), но в еде был неприхотлив, всем ресторанам предпочитая домашнюю пищу. Может, потому что я всегда вкусно готовила и ему просто не к чему было придраться?
— Отдыхали вы, наверное, в городе, который вас познакомил, — в Сочи?
— Нет, мы больше любили Ялту — там и климат суше, и обстановка демократичнее. Почти каждое лето приезжали на месяц в Дом отдыха «Актер». Остальное летнее время проводили на даче под Петербургом.
«ТЯГА К ТЕАТРУ У ВЛАДИКА ПОШЛА ОТ ЦЕРКВИ. ЕГО ОТЕЦ ВСЮ ЖИЗНЬ ХОДИЛ В КОСТЕЛ И ВОДИЛ ТУДА СЫНОВЕЙ»
— Где Владислав Игнатьевич научился так царственно держаться?
— Думаю, это в нем врожденное, хотя происхождения он простого — родители его были людьми скромными, без особого образования, но интеллигентные. Мать до войны работала в Эрмитаже, а отец, поляк по национальности, был очень верующим человеком. Всю жизнь он тайно ходил в костел и водил с собой сыновей. Думаю, что и тяга Владика к театру пошла от церкви, поскольку в основе службы лежит театрализованное действо. Он по ее ходу выполнял какие-то мелкие поручения — что-то приносил, подавал, и это переросло в увлечение театром.
В семье росли два мальчика: у Владика был старший брат Петр, который замечательно учился в школе, окончил с отличием институт связи, прошел всю войну да так потом и остался в армии. И вот вам яркий пример того, как жизнь и общество формируют человека: Петю, который в детстве был интеллигентнее, образованнее и начитаннее младшего брата, засосала военная среда. На этой почве они с Владиславом Игнатьевичем разошлись и очень мало общались. Мать Владика я в живых не застала, она умерла во время войны в эвакуации, а отцу было уже под 90.
— Родители не противились желанию младшего сына стать актером?
— В то время родители, которые, как правило, много и тяжело работали, мало занимались проблемами своих детей. Они передоверяли их школе. Владик целыми днями пропадал в школьном драмкружке, и отца с матерью это вполне устраивало: ребенок не болтается на улице, и слава Богу!
Сразу же после школы, 17-летним мальчишкой, парень поступил в студию при БДТ на курс к знаменитому Борису Андреевичу Бабочкину, а вскоре его забрали в армию. Когда началась война, Владик сначала воевал в действующей армии, потом оказался в военном ансамбле. В студию он вернулся только в 45-м году. Играл во вспомогательном составе, основном, пока не стал одним из самых ярких актеров в труппе. Питерские театралы ходили в театр «на Стржельчика».
— Поклонницы мужа вас не одолевали?
— Было бы странно, если бы у такого интересного мужчины не было поклонниц, но они в силу своей интеллигентности, как правило, не доставляли нам особых неудобств. Впрочем, случались и хулиганские выходки. Однажды к нашему дому, сигналя что есть мочи, подъехала пожарная машина. Выскочили пожарные, размотали шланг и взбежали по лестнице на наш этаж. Я открыла дверь. «Что случилось?!» — спрашиваю. «Как?! — удивились они. — У вас же пожар! Позвонила женщина и сказала, что по этому адресу квартира горит». А другая экстравагантная особа как-то купила в Елисеевском гастрономе несколько десятков килограммов докторской колбасы и прислала нам домой...
— Вы супруга не ревновали?
— Нет, хотя поводы для этого он давал мне неоднократно. Женщин Влад обожал и каждую называл «солнце мое» — не иначе. Ему ничего не стоило обаять даму, наговорив ей кучу комплиментов. Я знала о его увлечениях, но мне хватало ума смотреть на них сквозь пальцы — актеру иногда нужно чувство влюбленности, оно помогает ему создавать тот или иной образ. К тому же я понимала, что по-настоящему ему нужна только я, а все остальное мимолетно. Если же пыталась уличить его в адюльтере, муж никогда не признавался: «Какое бессовестное вранье!». И какие бы доводы я ему ни приводила, упрямо стоял на своем.
Зато он закатывал мне потрясающие сцены ревности (я шутя говорила, что он вылитый Сомс Форсайт — герой романа Голсуорси), причем с первых дней знакомства, когда мы из Сочи возвращались на поезде, который шел через Москву, где на вокзале меня встречал папа. А надо сказать, что он, несмотря на возраст, выглядел молодо и привлекательно. Настроение у Владика сразу же испортилось, а на следующий день он позвонил мне из Ленинграда и первым делом спросил: «Кто это тебя встречал?!». Я в ответ только рассмеялась: «Это же мой папа!».
Понимая, что в моем настоящем придраться не к чему (для меня существовал только один мужчина — он), Владик самозабвенно ревновал меня к прошлому — друзьям юности, однокурсникам. Стоило мне кого-то встретить, как он учинял мне форменный допрос: «Кто это? Что тебя с ним связывает? Почему он так на тебя смотрел?».
«ВЛАД ТАК ПЕРЕЖИВАЛ СМЕРТЬ КОПЕЛЯНА, ЧТО САМ ЧУТЬ НЕ УМЕР»
— А у Владислава Игнатьевича друзей было много?
— Принято считать, что друзей, особенно настоящих, много не бывает. К тому же известным людям трудно отличить искреннее отношение от неискреннего. Владик не переносил предательства и каждый раз очень тяжело, можно сказать, трагически его переживал. Он был очень ранимым и незащищенным человеком, про таких обычно говорят, что у них тонкая кожа.
Казалось бы, красивый, видный, довольный собой мужик... Наверное, только я знала, что он был очень неуверенным в себе. Поэтому я была стеной, которая оберегала его от неприятностей, слухов и сплетен. А еще он был наивным и доверчивым, как ребенок. У нас в последние годы его жизни появились знакомые, с которыми мы очень сдружились. Они просто обволокли нас своим нежным отношением, заботой и вниманием. Владик не раз мне говорил: «Знаешь, я спокоен: если со мной что-нибудь случится, они тебя не оставят».
Я видела, что эти люди себе на уме, что они общались с мужем только потому, что он был известным человеком, и даже пыталась говорить ему об этом, но он и рта не давал мне открыть: «Что ты?! Они замечательные!». И вот когда Владислав Игнатьевич заболел, я забыла, как они выглядят. Они ни разу не пришли к нему в больницу, не побеспокоились обо мне, не предложили машину, чтобы я могла съездить к Владику.
— А кого из коллег выделял Владислав Игнатьевич?
— Вообще-то, Владик всех в театре считал своими друзьями, но еще в молодости он очень близко сошелся с Фимой Копеляном. На первый взгляд они казались совершенно разными людьми. Фимочка был человеком богемным, любил выпить, поиграть в карты, а Владику все это было чуждо. Нет, он мог немного выпить в праздник, в хорошей компании и в картишки раз в месяц перекинуться, но не систематически, как это делал Фима, который каждый вечер объезжал по четыре игорных клуба.
Объединяла их любовь к театру — они могли остановиться где-нибудь посреди улицы и буквально часами разговаривать. И сколько бы мы с женой Фимы ни тянули их в разные стороны: «Владик, ну идем! Фима, ну идем!», их просто невозможно было оторвать друг от друга.
Они и дома не расставались. Дело в том, что Фима с женой жили с нами рядом — сначала в одном подъезде, потом, когда мы переехали, в соседнем, но на том же этаже, через стенку. Мы чуть ли не каждый день ходили друг к другу в гости, допоздна засиживались за столом, пели под гитару...
— Копелян ведь очень рано умер...
— Думаю, он просто надорвался. Его ведь долгое время не замечали ни театральные, ни кинорежиссеры. Активно играть он начал только при Товстоногове и, видимо, хотел наверстать упущенное: много снимался, брался за любые роли. А какой он вел образ жизни: ночь проводил в «Красной стреле», с утра бежал на репетицию, потом выпивал с друзьями, играл в карты, вечером играл спектакль и ночью улетал на съемки. Конечно, его это переутомляло.
«Спасибо» надо сказать и врачам, к которым лучше никогда не попадать. Стоило ему заболеть, как его тут же запугали — подозревали у него рак желудка. А у Фимы было предынфарктное состояние, при котором боль действительно часто отдает в желудок. Мне кажется, об этом знает любой первокурсник мединститута. Фима же так испугался рака, что получил настоящий инфаркт и попал в больницу. Когда его там подлечили, он, чтобы окончательно восстановиться, поехал в санаторий. Увы, накануне 8 Марта ему стало плохо, а врачей на месте не было — отмечали праздник. Вот так он и ушел...
— Владислав Игнатьевич, наверное, ужасно переживал?
— Не то слово! Владик в тот вечер играл спектакль, так один наш знакомый догадался сообщить ему о несчастье во время антракта. Позвонил прямо за кулисы и попросил вызвать к телефону Стржельчика. Владик так переживал смерть Копеляна, что сам чуть не умер, а надо было выходить на сцену и играть. К сожалению, это не единственный такой случай в жизни Владислава Игнатьевича: однажды он играл премьеру «Обрыва» в день смерти своего отца. Ни отменить спектакль, ни заменить его другим актером тогда было нельзя. Наверное, поэтому актеры и не живут долго — это профессия на износ.
«ВЛАД СКАЗАЛ МНЕ: «Я ОЧЕНЬ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, НО ГЛАВНОЕ ДЛЯ МЕНЯ — ТЕАТР»
— Владислав Стржельчик был одним из любимых актеров Товстоногова?
— Вот только жизнь его от этого не становилась легкой, скорее, наоборот. В отношении работы Георгий Александрович Товстоногов был очень требовательным человеком. Если что-то было не так, мог такую нахлобучку устроить, невзирая ни на чины, ни на звания. За серьезный проступок мог и с роли снять, артисты ужасно этого боялись.
При Товстоногове труппа условно была разделена на две части — товстоноговских любимцев, которые играли все, и остальных, которые были на подхвате — выходили в массовках, маленьких ролях и эпизодах. Первых было всего человек 20, но каждого Георгий Александрович отобрал лично и много с ними работал. Это был костяк труппы.
Преимущественно он состоял из мужчин, но каких: Смоктуновский, Копелян, Борисов, Луспекаев, Стржельчик! Люди, которые впервые приходили в театр, в восхищении спрашивали: «Где они набрали столько красивых мужчин?!». Но это не значило, что кто-то из них мог позволить себе расслабиться или сказать о себе: «Мы — звезды». Каждый спектакль они играли так, будто сдавали экзамен.
Владислав Игнатьевич над каждой новой ролью начинал работать, как школьник, снова и снова доказывая свою профессиональную состоятельность. Он буквально смотрел Товстоногову в рот и ловил любое его слово. А перед любым выходом на сцену волновался так, как будто делал это впервые. Никогда не забуду, как в начале нашей совместной жизни Владик сказал мне: «Я очень тебя люблю, но запомни: главное для меня — театр».
— Вы ведь пожертвовали ради мужа не только Москвой, но и карьерой?
— Как актриса я действительно в БДТ себя не реализовала: у меня не было главных ролей, только роли второго плана. И Товстоногов однажды вызвал меня и сказал: «Люда, ну зачем вам выходить в массовке? Вы же умная женщина, почему бы вам не попробовать себя в другом качестве, например, ассистента режиссера?». Я поработала на одном спектакле, потом на другом. А когда Георгий Александрович уехал в Америку, мы с Владиком и Алисой Фрейндлих сделали два акта спектакля «Этот пылкий влюбленный». Товстоногову понравилось, и он перевел меня в режиссеры.
— Добрую половину актеров БДТ — Смоктуновского, Юрского, Борисова — переманили московские театры. Владиславу Игнатьевичу таких предложений никогда не делали?
— Звали, и много раз. Каждый раз, когда у Владика возникали какие-нибудь, даже самые незначительные, конфликты с Товстоноговым, на него тут же налетали московские «соблазнители». Завадский приглашал его в Театр имени Моссовета, но больше всего, конечно, его хотели видеть на сцене Малого театра. Все предложения у нас дома бурно обсуждались, и муж уже готов был дать согласие (Малый театр однажды даже заказывал нам контейнеры для переезда), но в последний момент всегда передумывал.
А почему он отказывался?
— Во-первых, был до мозга костей питерским человеком, любил этот город, как свою собственность, и просто не смог бы без него жить. Помню, как впервые приехала к нему в гости и он тут же повез меня в Петергоф, Павловск, Гатчину... И потом каждый год хотя бы один раз мы с ним обязательно туда ездили: Владислав Игнатьевич очень любил бывать там осенью.
Он часто говорил, что не понимает людей, навсегда уезжающих за границу: «Я город поменять не могу, а тут — другая страна!». Муж в этом смысле был очень цельным человеком, у него были какие-то свои незыблемые устои — и мне это в нем очень нравилось. А во-вторых, не мог уйти от Товстоногова, которого считал своим режиссером. Они вместе проработали много лет, вложили каждый свою лепту в создание театра, гремевшего на весь Советский Союз. Нет, Владислав Игнатьевич не мог его предать. В больные для него моменты (после очередной ссоры), бывало, говорил: «А, пропади все пропадом — уеду!», но потом преодолевал обиды и оставался.
— Как же Владислав Игнатьевич пережил смерть Товстоногова?
— Очень тяжело. Мы понимали, что дни Георгия Александровича сочтены, — он уже давно и тяжело болел, ослаб, ноги у него почти не ходили, — но все равно не хотели в это верить. Товстоногов умер в своей машине, когда возвращался с репетиции. После его смерти Владик очень изменился, ему стало казаться, что театру он больше не нужен.
— У него был для этого повод?
— Он действительно в то время очень мало играл. Может, из-за этого и заболел? Актеры ведь без работы жить не могут. Только спустя шесть лет после смерти Товстоногова новый главный режиссер Тимур Чхеидзе дал Владику главную роль в спектакле «Призраки», а потом сразу же — Дункана в «Макбете».
«ДУМАЮ, К КОНЦУ ЖИЗНИ ВЛАДИК ПРЕКРАСНО ПОНИМАЛ, ЧЕМ БОЛЕН, НО СТРАШНОЕ СЛОВО «РАК» МЫ ТАК И НЕ ПРОИЗНЕСЛИ»
— У этой пьесы дурная слава — считается, что ее не стоит не то что играть, но даже и название в театре произносить.
— Для Владислава Игнатьевича роль в ней действительно стала роковой. Стоило ему начать репетировать, как с ним происходили странные вещи — он не мог запомнить текст. А ведь у него была профессиональная память, он привык заучивать огромные куски текста, а тут — всего несколько страничек.
Я сразу поняла: что-то не так. А положение становилось все хуже и хуже: на репетициях Владик сбивался, путал текст и страшно переживал — ему было стыдно перед партнерами.
Гром грянул на одном из прогонов: муж начал говорить свой текст, остановился, снова заговорил и опять замолчал. А потом посмотрел в зрительный зал и грустно сказал: «Со мной — все!». И, опустив плечи, в полной тишине ушел со сцены. Немного успокоившись, он подошел к Чхеидзе и попросил: «Отпусти меня. Не знаю, что со мной происходит, но играть больше не могу — я ничего не помню».
Владика в театре очень любили, поэтому все старались как-то его ободрить и успокоить: говорили, что он просто устал, что ему нужно отдохнуть. Кто-то предложил ему поехать в санаторий, и мы с радостью ухватились за эту идею — казалось, что отдых и лечение действительно решат все проблемы. Перед отъездом ему нужно было отыграть спектакль, который был назначен заранее, поэтому его нельзя было отменить — «Этот пылкий влюбленный», в котором партнершей Владислава Игнатьевича была Алиса Фрейндлих. Именно она, когда Владик внезапно замолчал, как могла спасала положение — практически весь текст сказала за него.
Со сцены он вышел бледным, с выражением ужаса на лице. И я поняла, что дальше тянуть нельзя — нужно срочно показывать Владика врачам.
— Диагноз оказался страшным?
— Опухоль головного мозга. Услышав это, я несколько минут сидела в какой-то прострации, а потом взяла себя в руки и попросила врачей не говорить Владику правду.
— Почему?
— Зная его характер, я боялась, что это известие сломит его. Такой сильный мужик, как Фима Копелян, умер от одного только подозрения, что у него рак, а Владислав Игнатьевич как личность был гораздо слабее. Поэтому я сказала ему, что у него инсульт, а он поверил мне, потому что хотел поверить. Сейчас я уже сомневаюсь, правильно ли поступила. Может, он, наоборот, мобилизовался бы и боролся за жизнь. Но теперь уже поздно гадать. Думаю, к концу жизни Владик прекрасно понимал, чем болен, но страшное слово «рак» так и не было произнесено ни мной, ни врачами.
— Но получается, что вы взяли на себя двойную моральную ношу — и за себя, и за него?
— Поначалу я вообще не понимала, что мне делать! Врачи сказали, что Владик неоперабелен, и я совершенно пала духом. Помню, как ко мне пришел Кирилл Лавров: «Люда, нельзя сидеть просто так, нужно все-таки что-то предпринимать!». — «Но что же, — говорю, — можно предпринять, если он неоперабелен?». — «Это сказали одни врачи, — сказал мне Кирилл, — значит, надо искать других. Если есть хотя бы один шанс из ста помочь Владиславу Игнатьевичу, его надо использовать».
И действительно нашелся врач в Институте нейрохирургии, который взялся делать операцию. Увы, она не помогла. Когда встал вопрос о химиотерапии, я и на это готова была согласиться. Но в театре мне отсоветовали: мол, помочь все равно уже нельзя, зачем же мучить человека понапрасну? «Люда, — сказали мне в театре, — Владислав Игнатьевич красиво жил, дайте ему красиво умереть».
Он болел семь месяцев, и это был самый страшный и тяжелый период в моей жизни. До сих пор не знаю, как я все это пережила. Спасибо театру — ни руководство, ни сотрудники меня не бросили. Много помогал мне и Анатолий Александрович Собчак, за что я была ему очень благодарна. Я бы не справилась одна, ведь все мои родные — брат, сестра, племянники — живут в Москве.
— После смерти мужа вы могли уехать в свой родной город?
— Когда Владичка умер, они меня звали, а у меня в голове не укладывалось: как это я могу оставить его могилу?! Конечно, сейчас я бываю там гораздо реже, чем раньше (у меня сильно болят ноги, и мне трудно добираться туда без машины), но раз в месяц езжу обязательно. А театр, в котором мы с ним проработали всю жизнь? А город, который он так любил? Нет, я буду доживать свой век здесь. Знаете, я ведь после смерти мужа из города никуда уехать не могла и вообще из квартиры никуда надолго не уходила — казалось, что он ждет меня дома, беспокоилась: как он там без меня?! Да и сейчас постоянно чувствую его присутствие рядом.
— В память о вашем муже существует театральная премия имени Владислава Стржельчика?
— Независимую актерскую премию его имени учредили при нашем питерском Союзе театральных деятелей, и с ней происходят удивительные, мистические события. Стоит нам отметить этой премией какого-нибудь молодого актера, как у него тут же начинается творческий взлет. Как будто Владислав Игнатьевич берет его на свое крыло и поднимает ввысь.
Людмила ГРАБЕНКО «Бульвар Гордона»
