В 1591 году губернатор Боснии Хасан-паша взял несколько фортов на западном (хорватском) участке границы (эта, на первый взгляд, независимая акция, вероятно, была предпринята при поддержке Стамбула), а на реке Кульпа, возле Петриньи был построен новый турецкий форт. Габсбурги, которые прекрасно знали о запущенном состоянии обороны своих границ, сочли это враждебным актом, но попытались с помощью дипломатии избежать дальнейшего обострения ситуации. В 1593 году Хасан-паша, форсировав реку Кульпа, взял в осаду форт Сисак. Тот, кто владел Сисаком, держал под контролем проходившие по берегам Савы дороги, которые вели к Загребу и далее, в Австрию. Спешно собранные для оказания поддержки гарнизону форта, австрийские силы наголову разгромили нарушителей границы, многие из которых были убиты, в том числе и сам Хасан-паша.
    Это было тем поводом начать полномасштабную военную кампанию, который уже давно пытался найти снова ставший великим визирем Коджа Синан-паша. В июле 1593 года он во главе армии выступил в поход на запад. Стремительность, с которой турки сумели отреагировать на неудачную осаду Сисака, свидетельствует о том, что военная машина Османской империи без промедления перестроилась после недавних войн с Ираном, подобно тому, как это было с османским флотом, быстро восполнившим потери, понесенные при Лепанто. Предстоящее масштабное наступление в Центральной Европе заставило отложить решение всех остальных проблем, включая военно-морскую кампанию против Испании, которую призывали начать протестантские державы и подготовка к которой в 1590–1591 годах уже велась. По всей вероятности, османское правительство без особых сожалений отказалось от этой, морской кампании, поскольку стратегические цели в западном Средиземноморье уже были достигнуты и уход империи из этого региона, символом которого стало заключенное в 1580 году перемирие с Испанией, впоследствии возобновился. Во всяком случае, и венецианскому послу и самому Коджа Синану было понятно, что по причине имевшего место в последние годы пренебрежительного отношения к флоту он не будет готов к очередной серии морских столкновений в удаленных от Османской империи районах Средиземного моря. Коджа Синан-паша считал, что, в отличие от военных действий на море, войну на суше можно начать гораздо быстрее: «Кампанию на суше можно начать, просто отдав команду: все садятся на лошадей и выступают в поход. Военно-морская экспедиция это совсем другое… какими бы ни были материальные вложения и усилия людей, ее можно начать только через семь или восемь месяцев». Таким образом, война в Центральной Европе, начатая в 1593 году со столь легкомысленной поспешностью, продолжалась вплоть до 1606 года. Ни одна из воюющих сторон не добилась сколько-нибудь заметного выигрыша, тогда как издержки обеих, как в финансовом исчислении, так и в смысле ущерба, нанесенного структуре государства, были огромными.
    В конце XVI столетия методы ведения военных действий менялись, причем как на Востоке, так и на Западе. В прежние времена, и особенно в Иране, способность противника уклоняться от генерального сражения, рассредоточившись в сельской местности, часто не позволяла османским войскам добиться решающей победы, но теперь кампании на этом фронте свидетельствовали о том, что нормой стал более статический стиль ведения боевых действий, включавший в себя длительные осады крепостей, которые нужно было взять, если надлежало захватить какую-либо территорию. После перемирия 1568 года на австрийско-османской границе сами австрийцы и их сторонники укрывались за линией опорных пунктов, предназначенных для защиты внутренних районов от вторжений противника. Такие же опорные пункты имелись и у их оппонентов на османской стороне границы. На центральном участке фронта с австрийской стороны стояли крепости Надьканижа, Дьер (Рааб), Комаром, Нове Замки (Нойхаузель) и Эгер. С османской стороны напротив них стояли Сигетвар, Секешфехервар (Штулвайсенберг), Буда и Эстергом, а вторая линия крепостей протянулась дугой от Белграда до Тимишоары.
    Приобретения и потери Османской империи, империи Габсбургов, а также венгров за тринадцать лет этой войны ясно свидетельствуют о том, что она была изнурительной и безрезультатной. Первые два года закончились ничем. В самом начале 1595 года умер султан Мурад III и на трон без каких-либо помех взошел его двадцатидевятилетний сын. Мехмед III унаследовал государство, находившееся в полном расстройстве. Стало очевидно, что возникла крайняя необходимость в принятии новой стратегии, с помощью которой можно было бы поднять престиж и султана и империи. На совещании, проведенном великим визирем Коджа Синан-пашой, было решено, что новый, еще неопытный султан, должен встать во главе своей армии, что совершенно не соответствовало практике, принятой его недавними предшественниками на троне, поскольку с 1566 года, когда Сулейман возглавил свою армию в походе, который стал для него последним, ни один султан ничего подобного не делал. Коджа Синан умер в апреле 1596 года. В июне армия Османской империи выступила в поход, чтобы соединиться с войсками, которые удерживали линию пограничных крепостей. Целью был захват крепости Эгер, находившейся между Австрией и Трансильванией, которая вместе с Молдавией и Валахией пыталась найти защиту у Габсбургов. 25 октября, после того, как Эгер пал, усиленная татарскими подкреплениями османская армия столкнулась возле равнины Мезе-Керестеш с трансильванцами и основными соединениями австрийской армии. Последовало сражение, в ходе которого единственный раз за всю войну имело место тесное боевое соприкосновение сторон. Из этого сражения турки вышли победителями. Сначала казалось, что они его проиграли, и только яростная атака на австрийские войска, уже занимавшиеся разграблением турецкого лагеря, спасла положение. Султан, которого не слишком привлекала роль главнокомандующего, предложил своему великому визирю Дамаду Ибрагим-паше занять этот пост, объяснив это тем, что ему самому надо возвращаться в Стамбул, причем великого визиря пришлось подгонять, чтобы он побыстрее занял пост главнокомандующего. Английский посол при османском дворе, сэр Эдвард Бартон, был взят Мехмедом в этот поход, чтобы сопровождать австрийского посла и обеспечить безопасную доставку самого посла и его свиты на австрийскую территорию. Вот как секретарь Бартона, Томас Гловер, описывал атмосферу, царившую после стычки, которая для османских войск закончилась весьма плачевно:
    На этот раз я возвращаюсь в свет с мыслями о том, в каком страхе пребывал Великий Властелин, видя, как бежит вся его армия; хотя его и ободряли некоторые из его высших офицеров, добившихся того, что имперская армия двинулась на христиан; некоторые говорят, что он сам выпустил из своего лука три стрелы и сразил трех христиан.
    В последующие годы обсуждалась возможность ведения мирных переговоров, но пограничные крепости продолжали переходить из рук в руки. Валахия вновь предпочла быть вассалом Османской империи. В 1600 году турки прорвали оборонительную линию Габсбургов на ее южном участке и захватили стратегически важную крепость Надьканижа. Над Веной вновь нависла угроза осады, и уже в следующем году Габсбурги попытались вернуть Надьканижу, но не смогли этого сделать. Пешт был взят турками, но потом, в лихолетье завершающего этапа войны, снова отошел к австрийцам, а Трансильвания вновь перешла на сторону Османской империи. В 1605 году, который стал последним годом той войны, Эстергом (взятый австрийцами в 1595 году) снова заняли османские войска. К этому времени все основные участники этой войны уже истощили свои ресурсы и страстно желали мира. В следующем году он был заключен, но на этот раз не в Стамбуле, а в пограничной деревне Зитваторок, что само по себе являлось уступкой султана, предшественники которого привыкли диктовать условия мира своим побежденным врагам. Помимо множества других положений договор закреплял за каждой из сторон те территории, которые она в тот момент удерживала, что давало Османской империи весьма скудный выигрыш в виде всего двух новых крепостей, Эгера и Надьканижи. Что касается императора Рудольфа, то он получал более долгосрочную выгоду, которая заключалась в том, что впредь с ним и с его преемниками султан должен был обращаться как с равными. «Дань», которую император платил султану, отменялась после выплаты разовой суммы в 200 000 флоринов.
    Политика Габсбургов, направленная на борьбу с Реформацией, лишила их военной поддержки протестантских государств, которые были их протенциальными союзниками. Что касается Османской империи, то ей с 1603 года пришлось воевать на двух фронтах, поскольку шах Ирана Аббас пытался вернуть себе территории, потерянные по договору 1590 года. Кроме того, разнообразные внутренние проблемы, которые накапливались начиная с 80-х годов, теперь достигли критической точки. В 1599 году была предпринята первая из целой серии военных кампаний, направленных на подавление весьма опасных беспорядков в Малой Азии. Впрочем, и во многих других районах империи было неспокойно. В 1603 году умер султан Мехмед III, преемником которого стал его тринадцатилетний сын Ахмед. Казалось, что вступление на престол нового султана мало что изменит.

    Последняя четверть XVI века оказалась трудным временем как для европейских государств, так и для Османской империи. Военные действия, в которых все они часто принимали участие, ложились тяжелым бременем на бюджет, и каждое государство искало свой способ облегчить чрезмерную финансовую нагрузку. Экономики Испании, Франции, Англии и Австрии подверглись перенапряжению и были серьезно подорваны. Ежегодные расходы превышали доходы, и чтобы справиться с кризисом, надо было найти новые способы пополнения ресурсов, что не могло не привести к росту общественной и политической напряженности. Османская империя не могла надеяться на то, что ей удастся этого избежать, но в ней события развивались по своему, отличному от других стран сценарию.
    До сих пор малопонятны конкретные причины, которые в конце XVI века вызвали крах экономики Османской империи, и еще не выявлена точная последовательность причин и следствий. До XVI века экономику империи и рост ее населения поддерживали доходы, поступавшие из недавно завоеванных провинций, но когда темпы завоеваний замедлились, стало меньше наличных денег, необходимых для того, чтобы смазать колеса этой крайне зависимой от денежной массы экономики. Зимой 1585/86 года, во время Иранской войны, османское правительство в попытке изыскать большее количество наличных денег обесценило серебряный аспер, почти наполовину уменьшив в нем содержание серебра. Когда достоинство монеты определяется количеством серебра (или золота), смешанного со сплавом, подобные меры приводят к крайней финансовой нестабильности.
    Экономика Османской империи всегда была открыта для влияний извне. Уже в начале XVI века звонкие монеты, отчеканенные из добытого на американских рудниках золота и серебра, попадали на Восток в ходе коммерческих операций и вытесняли из обращения местные монеты с низким содержанием серебра. В результате обесценивания 1585–1586 годов серьезно пострадали те, кому платили фиксированную зарплату в асперах (например, служащие бюрократического аппарата и военные), поскольку теперь на свои деньги они могли купить только половину тех товаров, которые они покупали прежде. Столь резкое вздутие цен довело недовольство общества до такой степени, что власти уже не могли заставить людей получать жалованье в обесцененных монетах. Поскольку налоги оплачивали главным образом в асперах, доходы казны в реальном исчислении также сократились наполовину. Правительство попыталось сократить разрыв между государственными доходами и государственными расходами с помощью взимания новых налогов с крестьянского населения и расширения системы откупа налогов, при которой отдельное лицо или группа лиц заранее выплачивала государству сумму, эквивалентную сумме доходов от данного налогового участка, а потом сами собирали налоги (с небольшой надбавкой, которая служила им прибылью). Помимо этого, казна произвела заимствования у состоятельных представителей правящего класса. Эти внутренние заимствования представляли собой совершенно отличный от европейской практики подход к проблемам управления финансами. Вплоть до XIX столетия Османская империя не прибегала к иностранным займам.[26] Что касается Габсбургов, то здесь все было совсем иначе: быть может, война 1593–1606 годов закончилась бы по-другому, если бы не финансовая поддержка их католических союзников. В 1594 году входившие в состав Священной Римской империи германские княжества пожертвовали на войну с Османской империей больше, чем на все антитурецкие кампании Карла V вместе взятые.
    К 1589 году неблагоприятные последствия обесценивания аспера привели к мятежу янычар, похожему на тот, который разразился в 40-е годы пятнадцатого столетия, во время первого царствования Мехмеда II, который тогда пытался манипулировать денежной массой. Янычары, которые заручились поддержкой шейх-уль-ислама, обвинили губернатора Румелии и директора казначейства в том, чго они выплачивали им жалованье обесцененными монетами. Султан Мурад III пожертвовал этими чиновниками, отдав их мятежникам. Это был первый из множества эпизодов, когда напуганный султан оказался во власти соперничавших группировок, которые его окружали. Судя по всему, ни Селим И, ни Мурад III не разделяли зловещих предчувствий Сулеймана, связанных с приближением исламского тысячелетия. С другой стороны, интеллектуалы того времени рассматривали этот связанный с насилием эпизод как символ крушения сложившейся к тому времени системы власти. Дворцовая кавалерия возложила вину за продолжавшуюся в последние годы столетия финансовую нестабильность на фрейлину матери султана Мехмеда, Эсперанцу Молши, женщину, которая поддерживала связь валиде-султан с внешним миром. В 1600 году она была убита одним из дворцовых кавалеристов. Многие ведущие политики XVII столетия стали козлами отпущения, на которых свалили вину за продолжавшийся в самом сердце государства кризис, и ни один султан не мог позволить себе поссориться с военными. Еще более затрудняло положение дел то, что два главных элитных подразделения султана, янычарская пехота и дворцовая кавалерия, чаще всего оказывали поддержку соперничавшим друг с другом группировкам. В 1582 году расточительные празднования в честь обрезания будущего султана Мехмеда III закончились кровопролитным столкновением этих двух групп, в результате которого несколько человек погибло, а потом они еще долго не выпускали принца Мехмеда с Ипподрома.
    Финансовые затруднения и социальная напряженность, которые были вызваны обесцениванием денег, по времени совпали с тем моментом, когда затраты на войну достигли беспрецедентного уровня, так как методы ведения боевых действий изменились. В эпоху, когда военные действия преимущественно носили оборонительный характер, а основным методом ведения войн стала осада, малоэффективными оказались сформированные в провинциях кавалерийские части, которые финансировались за счет налогов, выплачиваемых производителями сельскохозяйственной продукции взамен обязательства принимать участие в боевых действиях. По мере того как империя расширяла свои границы, кавалеристы из провинций все больше теряли свой боевой дух: не успели они восстановить свои силы после изнурительной войны с Ираном 1578–1590 годов, как их снова задействовали, сначала для участия в боевых действиях на границе с Австрией, а потом снова на иранском фронте. В 1597 году Мустафа-эфенди из Солоник писал, что они уже двадцать лет не видели мирной жизни. В новых условиях ведения войны пехота (которая в османской армии преимущественно состояла из вооруженных мушкетами янычар) оказалась более полезной, чем кавалерия, и поэтому ее численность увеличивалась. Если в 1527 году она насчитывала почти 8000 человек, то к 1574 году (когда умер султан Селим II) ее численность возросла до 13 500 человек, а к 1609 году составляла почти 40 000. Как и другим государственным служащим, получавшим твердые оклады (численность которых также неуклонно возрастала), им приходилось платить наличными и, чтобы не доводить дело до беды, платить надо было своевременно.
    Правительство оказалось в затруднительном положении. Стремительный рост численности получавших жалованье войск не мог продолжаться до бесконечности, и правительство стало искать другие источники живой силы. Решением, которое оказалось привлекательным по причине своей дешевизны, стал призыв в армию крестьян (главными требованиями к призывникам были: мусульманское вероисповедание и умение обращаться с мушкетом), продолжительность службы которых зависела от продолжительности войны, после окончания которой их должны были демобилизовать. Это нововведение публично опровергло домыслы, согласно которым крестьяне лишены права служить в боевых частях армии и что они используются только для решения различных вспомогательных задач в районах расположения элитных боевых частей султана и провинциальной кавалерии. Однако вскоре стало ясно, что даже если до призыва эти крестьяне и не были смутьянами, то уже были недовольны чрезмерными налогами и своей неспособностью сводить концы с концами, а после демобилизации они становились главными подрывными элементами. Они сохраняли свое оружие и не возвращались к прежнему роду занятий. Преданность этих людей мог купить любой, кто мог им за нее заплатить, будь то главарь бандитской шайки или честолюбивый государственный чиновник. В эпоху, когда средства коммуникаций находились в зачаточном состоянии, местные связи, как правило, оказывались более прочными, чем преданность центральному правительству и его чиновникам в далеком Стамбуле, а те тяготы, которые испытывали местные жители, удовлетворяя требования центрального правительства по уплате налогов и призыву в армию, едва ли вызывали у них большую радость, чем затруднения, связанные с так называемыми бунтовщиками, бок о бок с которыми они жили. Призыв в армию крестьян главным образом производился в Малой Азии, и именно Анатолия испытала на себе самые ужасные последствия этого призыва, которыми стали бандитизм и открытый бунт. Обнаружив, что провинциальная кавалерия не соответствует новым методам ведения войны, и, как всегда, пытаясь изыскать недостающие денежные средства, правительство приказало многим кавалерийским подразделениям вместо участия в боевых действиях платить налог. Это стало причиной того, что и они приняли участие в беспорядках.

После того как во второй полвине XV века на северных берегах Черного моря появились турки и между их гигантской империей и крымскими татарами установилось нечто подобное симбиозу, политическая обстановка в степи изменилась, и польские, а также украинские дворяне пограничных земель (слово «украина» значит «окраина»), которые и сами не слишком подчинялись центральной власти, стали вербовать казачьих воинов для защиты своих поместий от набегов татар. Вскоре после 1538 года, когда султан Сулейман провел успешную военную кампанию против своего непокорного вассала Молдавии, он объявил новой провинцией империи участок северного побережье Черного моря, протянувшийся от Днестра до Буга. Последующие нападения казаков на опорные пункты, а также на пастухов и странников, вызвали обеспокоенность османского правительства, поскольку казаки захватывали тысячи пленников, а также домашний скот, оружие и самое разнообразное личное имущество в регионе, который согласно указанию султана должен был стать безопасным.
    В 50-е и в начале 60-х годов XVI века во главе казаков стоял украинский князь Дмитрий Вишневецкий. Он объединил их против татар и следил за строительством крепости на одном из островов, расположенных ниже днепровских порогов (приблизительно в 375 километрах вверх по течению от устья реки), которая стала их главной базой в этом регионе. Создание этого административного центра стало первым шагом на пути формирования особого, казачьего образа. Вишневецкий предложил свои услуги Московии и напал как на Молдавию, так и на новую османскую провинцию. В 1556 году он атаковал Канкерман — главный опорный пункт новой провинции. Но причинив значительный ущерб городу и его окрестностям, он отступил, а в 1563 году был взят в плен и казнен в Стамбуле. Турки считали, что эти набеги нарушают состояние мира, в котором формально пребывали Польско-Литовское государство и Османская империя: еще до того как в 1569 году была создана Речь Посполитая и отношения польского монарха с казаками, которых он хотел использовать для защиты своего государства, только начинали приобретать упорядоченный вид, султан уже направлял ему, формально являвшемуся владыкой казаков, претензии по поводу их вторжений в зоны, которые турки считали входящими в сферу своего влияния.
    Постепенно казаки расширили масштабы своих опустошительных набегов и уже не ограничивали их только степью. Начиная с последней четверти XVI века, почти полная безопасность османского mare nostrum, каким являлось Черное море и его берега, стали грубо нарушать днепровские казаки, которые выходили в море на своих чрезвычайно маневренных длинных лодках, атаковали поселения, находившиеся на побережье Румелии и даже подходили к Босфору. В 1614 году они появились у северного побережья Анатолии. Совершив набег на порт Синоп, они, судя по всем источникам, причинили ему огромный ущерб. По словам интеллектуала того времени, Катиба Челеби:
    Они, с помощью указаний изменников, бежавших из исламской земли, подошли к крепости Синоп на побережье Малой Азии и, неожиданно проникнув в эту старинную цитадель, нанесли ей большой ущерб… они взяли [с собой] товары и семьи, которые они ограбили, и ушли в море.
    Турки мало что могли противопоставить этому невидимому и стремительному врагу.

    В 1603 году после смерти своего отца, Мехмеда III, на престол вступил султан Ахмед I. Спустя два года Насух-паша, отвечавший за действия правительства по подавлению мятежников джелали, убедил его в том, что только присутствие султана во главе имперской армии заставит мятежников отказаться от борьбы. Он аргументировал это тем, что в 1596 году его отец был на поле битвы при Мезе-Керестеше, в Венгрии, и тогда турки одержали победу. Но присутствие Ахмеда в армии оказалось совсем недолгим. Когда в ноябре 1605 года султан вместе с армией подошел к Бурсе, он заболел, выпив воды, стекавшей с горы Улудаг. Вот что об этом написал английский посол Генри Лелло:
    …сам император оказался в той обстановке, к которой он не привык и выпил той воды, которая стекала с заснеженных холмов и повредила ему желудок так, что он заболел и пожелал снова оказаться дома, потому что не было никаких сил идти вперед.
    Один венецианец также сообщал о впечатлительности юного султана:
    В своем саду Ахмед чувствовал себя более счастливым, нежели в Анатолии, где рыскали волки, где изголодавшиеся люди ели траву и зловонные трупы падших лошадей и верблюдов и просили милостыню у проезжавших всадников.
    Неприятные впечатления склоняли султана скорее к примирению, чем к противостоянию, и он позволил некоторым из самых известных главарей джелали и их сторонникам, которые в то время стояли лагерем возле Бурсы, получить звания османской армии. Но когда спустя год война в Венгрии завершилась, османское правительство наконец смогло переключить внимание с западных рубежей империи и сосредоточить все свои силы на решении восточных проблем: подавлении мятежей в Малой Азии и продолжению войны в Иране.
    Еще одним заметным главарем мятежников джелали был человек по имени Календероглы Мехмед, который возглавил свой первый крупный мятеж в 1605 году в западной Малой Азии. В 1607 году, когда великий визирь Куйюку Мурад-паша совершал переход через всю Анатолию, чтобы подавить мятеж Канбуладоглы Али-паши в Сирии, он предлагал Календероглы должность губернатора административного района, входившего в провинцию Анкара. Календероглы принял это предложение, но жители города Анкара захлопнули перед ним ворота своего города. Разочарованный безуспешной двухнедельной осадой, он двинулся на запад, чтобы снова напасть на Бурсу: город пал, но продолжала держаться его внутренняя цитадель. Несмотря на известие о том, что Куйюку Мурад одержал победу над Канбуладоглы Али, паника в Стамбуле не прекратилась, потому что жители города были уверены в том, что в него войдет Календероглы. Пристально следивший за этими событиями армянский священник Григор из Кемаха писал о том, как боялись в Стамбуле того, что мятежники сумеют незаметно войти в город. Султан приказал брать под стражу всех лиц подозрительного вида, если никто не пожелает за них поручиться. Где только возможно, пытались найти людские ресурсы, необходимые для оказания сопротивления мятежникам, в том числе и среди жителей Стамбула, о чем сообщал тогдашний французский посол Салиньяк. Но, по его мнению, они «умерли бы от страха еще до начала схватки».
    Остановившись на некоторое время в районе, расположенном западнее Бурсы, Календероглы и его люди затем двинулись на юг, в западную часть центральной Малой Азии, а летом 1608 года повернули на восток, чтобы там продолжить свои разбои. Возвращаясь из Алеппо, после победы над Канбуладоглы Али, Куйюку Мурад-паша надеялся разгромить мятежников, находившихся в центральной малой Азии, между его возвращавшейся с юго-востока армией и армией, которая была выслана ему навстречу из Стамбула, после того, как закончились провалом новые попытки подкупить главарей мятежников джелали, пообещав им назначения на государственные должности. Несмотря на традиционные проблемы снабжения, опыт и мастерство Куйюку Мурада как военачальника и его способность поддерживать верноподданнические чувства в своих подчиненных в конечном счете позволили ему 5 августа 1608 года разбить силы Календероглы в сражении у перевала в самом центре горного массива Тавр, расположенного к северо-востоку от Аданы.
    Преследуемые правительственными силами, войска Календероглы бежали на северо-восток. Возле Шебинкарахисара, расположенного северо-восточнее Сиваса, появилась возможность полностью уничтожить мятежников, но им удалось уйти и в следующий раз они столкнулись со своими преследователями восточнее Байбурта, где и состоялось очередное сражение. Поздней осенью 1608 года остатки армии Календероглы численностью приблизительно 10 000 «мушкетеров и полностью вооруженной кавалерии», а также их слуги и конюхи проникли на территорию Ирана, где оказались в безопасности. Все опасения, которые первоначально вызвали у принимающей стороны эти сорвиголовы, оказались безосновательными. Искандер Монши, который был одним из главных секретарей двора Сафавидов, стал свидетелем того, как их принимал посланник шаха, и был очевидцем того, как пятьсот человек из этой группы прибыли в столицу Сафавидов Исфахан. По его словам, повсюду, где они появлялись, в их честь устраивали пиры и торжества. Все это делалось с целью унизить османского султана.
    Иран и Османское государство все еще находились в состоянии войны, но весной 1609 года был поставлен вопрос о заключении мира, хотя присутствие Календероглы и других мятежников джелали в Иране, разумеется, омрачало отношения между султаном и шахом. В 1609 году исполненный решимости уничтожить еще оставшихся в Анатолии мятежников Куйюку Мурад-паша вместо нанесения мощного удара по Ирану приступил к полному истреблению бунтовщиков. Последние главари еще находившихся в Малой Азии мятежников джелали были убиты вместе со своими сторонниками. В мае 1610 года умер Календероглы, а те из его людей, которые последовали за ним в Иран, вернулись в Анатолию под защиту Насух-паши, ставшего новым губернатором Диярбакыра. Насух-паша сформировал из этих опытных бойцов элитную бригаду мушкетеров.
    Так, Куйюку Мурад-паша добился победы, которая долгие годы ускользала от империи и, вернувшись в Стамбул, был встречен как герой. Многим беженцам, покинувшим сельскую местность и перебравшимся в столицу, а также тем, кто бежал еще дальше, во Фракию, были предоставлены три месяца на то, чтобы вернуться домой. Чтобы успокоить своих подданных-христиан, султан распорядился отремонтировать разрушенные мятежниками церкви и монастыри, а налогообложение было приостановлено на три года. Григор из Кемаха, который был одним из тех, кого затронуло это распоряжение, описывает опасное возвращение перемещенных в свои дома, в северной части центральной Малой Азии, где их ожидало весьма неопределенное будущее:
    …мы вышли на дорогу, как стадо овец без пастуха… Нас было более 7000 человек (армян и турок), и по пути мы не смогли найти достаточно еды и корма для скота… Мы добрались до Тосьи без происшествий, но там нам пришлось ночевать под открытым небом по причине опасений, вызванных деятельностью джелали. [Один из главарей джелали] со множеством солдат стоял лагерем на равнине Хаки-Хамза, и все ворота города и цитадели были закрыты. Позднее все мы разом двинулись в путь: женщины, дети и немощные люди пошли по верхней дороге, а остальные, вооруженные луками и стрелами, двинулись по главной дороге. Мятежники джелали испугались, когда увидели, как нас много, и попрятались в своих шатрах. Некоторые стояли у входов в шатры и приветствовали нас. Так мы продолжили свой путь и без происшествий добрались до Мерзифона, а потом и до Никсара.
    Возобновленная в 1603 году война с Ираном оказала опустошительное воздействие на государство, ресурсы которого истощились до минимума. Более всего туркам не хватало живой силы, необходимой для обороны своих недавно завоеванных на востоке территорий. Шах Аббас сумел использовать в своих целях перенапряжение, которое испытывало Османское государство, и начиная с 1590 года он приступил к преобразованиям в своей армии, сформировав элитный корпус, состоявший из людей, подчинявшихся только ему самому. По сути, это была каста военных рабов, аналогичная той, которая была в Османской империи. Шах поставил себе целью уменьшить свою зависимость от такого изменчивого фактора, как преданность призванных из различных племен новобранцев, которые за столетие до этого способствовали усилению династии Сафавидов, но также были главными виновниками тех беспорядков, которыми сопровождалось вступление на престол самого шаха Аббаса. Подобно тому как в мирные годы своего правления это делал его предшественник шах Исмаил, Аббас предпринимал энергичные, но безуспешные попытки получить дипломатическую и финансовую поддержку Запада. Ряд пограничных инцидентов спровоцировал возобновление военных действий, и в сентябре 1603 года шах Аббас, который встал во главе своей армии, за двенадцать дней совершил переход из Исфахана в Тебриз. Он обнаружил, что из города ушел его османский гарнизон. Вернув Тебриз, иранские армии отвоевали Нахичевань и после шестимесячной осады взяли Ереван.
    Несмотря на тяжелое положение, сложившееся в то время на западных границах империи, османское правительство понимало, что невозможно оказывать сопротивление шаху Аббасу только с помощью вооруженных сил своих восточных провинций, и в 1604 году визирь Кигалазаде Синан-паша был назначен командующим армией, которая была отправлена на восток. Он обнаружил, что пограничная зона обезлюдела и лишена каких-либо запасов продовольствия, что было результатом той самой тактики выженной земли, которая в прошлом затрудняла продвижение османских войск. Следуя примеру своих предков, шах Аббас на один шаг опережал своих преследователей. Кигалазаде Синан и его войска, на зиму остановившиеся в Диярбакыре и Ване, подверглись нападению Сафавидов и были вынуждены отсупить в Эрзурум. В мае 1605 года две армии сошлись возле Тебриза. В несвойственной ей манере, османская армия покинула поле битвы, оставив большую часть своего снаряжения и запасов продовольствия.
    Когда в последующие годы империя сосредоточила внимание на решении внутренних проблем в Малой Азии, Сафавиды изгоняли османские гарнизоны из опорных пунктов, которые еще оставались у нее на Кавказе и в Азербайджане. Военные действия фактически закончились, а турки так и не сумели организовать хоть какую-то оборону. В 1610 году великий визирь Куйюку Мурад-паша выступил в поход против шаха Аббаса, но не смог вовлечь его в сражение, а в августе 1611 года скончался в Диярбакыре. В следующем году было заключено перемирие, по условиям которого граница между двумя государствами должна была снова проходить там, где она проходила после того, как в 1555 году был заключен мир в Амасье. Турки теряли все территории, приобретенные в ходе войн 1578–1590 годов.
    Однако прежде, чем договор был ратифицирован, два грузинских князя попросили у султана защиты, что спровоцировало шаха Аббаса нанести удар, который турки истолковали как нарушение перемирия. Более того, шах взял под стражу османского посланника при своем дворе. В 1614 году был казнен Насух-паша, который являлся сторонником мира с Ираном, и вместо него на должность великого визиря назначили более агрессивного Ёкюз («Бык») Мехмед-пашу, который был обручен с дочерью султана Ахмеда. Его назначение ознаменовало наступление перемен в политике. В августе 1616 года он во главе большой армии подошел к стенам крепости Ереван. Впрочем, предпринятая им осада закончилась неудачей, и его сместили с должности. После постоянных стычек с противником, османские силы 10 сентября 1618 года попали в засаду возле Тебриза и, по словам одного из осведомителей секретаря шаха Аббаса Искандера Монши, потеряли пятнадцать тысяч бойцов. Война закончилась (по крайней мере, на время) и мир, заключения которого долгие годы добивался Насух-паша, наконец стал реальностью.

В те годы давление испытали и те подданные империи, которые исповедовали греческое православие. В 1587 году они лишились церкви Паммакаристос в Стамбуле, которая стала резиденцией Патриархата вскоре после того, как османы захватили город. В ознаменование успехов, достигнутых во время войны с Ираном на Кавказе, эта церковь была перестроена и стала «Мечетью победы» (Фетийе Камии), а Патриархат переселился в церковь Св. Георгия, находившуюся в районе Фенер, на берегу бухты Золотой Рог. Там она стоит и сегодня. Губернаторам провинций, которые хотели, следуя этому примеру, преобразовать церкви в мечети, было запрещено это делать, но Коджа Синан-паша, построивший во благо мусульман множество таких общественных сооружений, как мечети, мосты, фонтаны и бани, в 1590–1591 гг., то есть в 999 году по исламскому календарю, предоставил товары и деньги, необходимые для создания благотворительного учреждения, и произвел переделки, необходимые для превращения церкви Святого Георгия Ротунда в Фессалониках в мечеть. В 1595 году в бывшей церкви еще оставалась нетронутой мозаика, поскольку именно тогда ее увидел венецианский посланник во время прогулки по городу.
    Ко времени правления Мурада III в султанской библиотеке все еще хранилось более сотни греческих манускриптов. В Стамбуле греческие манускрипты без труда могли купить такие визитеры, как посол Фердинанда 1 барон Огиер Гизелин де Бусбек, который в середине XVI века жил в этом городе. В годы правления Селима II греческий ученый Иоанн Малаксос, переехавший в Стамбул вскоре после того, как в 1540 году турки захватили его родной Нафллион, каталогизировал восемь частных библиотек и обнаружил приблизительно 555 греческих манускриптов. Их последующая судьба неизвестна, но ясно, что в последние годы XVI столетия резко пошел на убыль тот интерес, который турки проявляли к своему византийскому наследию.
    Ахмед I произвел капитальный ремонт Айя Софии, в которой все еще можно было увидеть мозаики, изображавшие нескольких библейских персонажей. В ходе ремонта, руководствуясь нормами Корана, он закрыл многие из мозаик. С точки зрения ислама, изображение на внутренней части купола Пантократора, то есть Христа Вседержителя, считалось абсолютно недопустимым, зато статус Марии в исламской иконографии был почитаем, поэтому Дева и Младенец, изображенные на апсиде здания, остались нетронутыми. Смысл этого иконоборческого порыва состоял в том, что султан пытался найти для себя новую роль, соответствующую новым временам.
    Ни Селим II, ни Мурад III, ни Мехмед III не построили в Стамбуле имперской мечети. Селим построил такую мечеть в Эдирне, Мурад в Манисе, где он был принцем-губернатором, а Мехмед вообще не строил мечетей. Каждый из них был погребен в собственном мавзолее. Все три мавзолея находились в окружавшем Айя Софию саду. Всегда проявлявший нерешительность, султан Ахмед I, вероятно, так и не смог пойти по стопам своего отца и стать военачальником, зато, следуя примеру своих прославленных ратными делами предков, он построил в Стамбуле монументальный храмовый комплекс. После него до середины XVIII столетия ни один султан ничего подобного не построил. Работы начались в 1609 году, но были люди, которые выступали против этого проекта, указывая на то, что он неуместен, поскольку имперские мечети следует возводить на средства, добытые в результате завоеваний. Это возражение подкреплялось ссылками на то, как возводились подобные храмовые комплексы в прошлом. Мустафа Али из Гелиболу считал, что такая расточительность противоречит нормам духовного права. Во времена серьезных финансовых затруднений, когда внутренние и внешние войны опустошали имперскую казну, этот проект не мог не вызвать возражений.
    Немаловажной была и дата начала строительства мечети султана Ахмеда. Турки болезненно переживали оскорбления, нанесенные им в скрытой форме условий мирного договора, заключенного с Габсбургами в 1606 году, и потерю территорий, захваченных Сафавидами в ходе продолжавшейся войны. Впрочем, великий визирь Куйюку Мурад-паша все же завершил подавление мятежей джелали. Эта победа не имела ничего общего с теми завоеваниями, которые могли бы признать традиционалисты, но она являлась единственным за последнее время военным успехом Османской империи, и мечеть султана Ахмеда была посвящена этому успеху. Строительство обширного комплекса, который сегодня обычно называют «Голубой мечетью» по причине того, что в отделке ее интерьеров преобладали изразцовые плитки именно этого цвета, было закончено в 1617 году, то есть в год смерти султана Ахмеда. Она стояла на видном месте, на южной стороне Ипподрома. Чтобы освободить для нее место, был разрушен дворец Соколлу Мехмеда-паши, построенный на развалинах дворца византийского императора и стоявший напротив дворца Ибрагима-паши, который одно время был фаворитом Сулеймана.
    Выбор видного места для строительства своей грандиозной мечети был для Ахмеда далеко не единственным способом подражания султану Сулейману. Как османские, так и зарубежные современники отмечали то, что он восхищался своим дедом. Как и Сулейман, он обнародовал свой собственный свод законов, посадил сад в Долмабахче, где когда-то был сад у Сулеймана; заказал новые издания тех литературных произведений, которые заказывал Сулейман; и во главе торжественной процессии проезжал по Стамбулу верхом на богато украшенном драгоценностями и покрытом попоной коне, как в свое время это делал его дед. Но подражание молодого султана своему знаменитому предку не могло изменить действительность. И в литературе, и в изобразительном искусстве того периода возникали новые мотивы и стили изображения монарха. Прославлявшие военные успехи султана панегирические формы середины XVI века уступили место повествованиям, изображавшим жизнь правителя-домоседа через описание широкого спектра событий, имевших место при дворе и в различных районах империи. Теперь авторы черпали материалы для своих повествований из «первоисточников», которыми могли быть как их собственные переживания от увиденного, так и переживания других очевидцев, а также подлинные документы, переданные им представителями расплодившейся бюрократии. В центре их повествований теперь оказалась не только династия, а государство в целом. Они вели хронику каждодневного процесса управления империей, уделяя особое внимание назначениям и политическим вопросам. К тому времени, когда Ахмед I взошел на трон, без должности официального историографа, в обязанности которого входило восхвалять личность султана, уже обходились, считая ее постыдной и бесполезной.
    Селим II не проявлял никакого интереса к историческим рукописям; его сын, Мурад III, напротив, был страстным ценителем литературы, и в годы его правления были написаны некоторые из самых замечательных произведений османских авторов. В качестве иллюстраций они снабжались выполненными в традиционном стиле миниатюрами, а также портретами Мурада и его предков. Именно Мурад впервые заказал целую серию портретов султанов, в качестве иллюстраций к одному историческому тексту. Основу этой серии, законченной еще до того, как в 1579 году был убит Соколлу Мехмед-паша, составляли портреты султанов, заказанные великим визирем в Венеции. Возможно, этот заказ выполнялся в мастерской Паоло Веронезе. В то время вошло в традицию изображать султана на его троне. Этот заметный сдвиг (от султана верхом на коне, во главе своей армии, до султана на троне) стал отражением реальностей той эпохи.
    Но тщеславие завоевателей никуда не делось, о чем свидетельствует альбом с портретами султанов, составленный в годы правления Ахмеда I. Этот альбом вводит новый иконографический элемент в форме «красного яблока», ставшего символом завоевания всего мира, под которым подразумевалось сначала взятие Константинополя, потом Рима, Буды и, наконец, Вены. Известно, что когда сын Ахмеда через несколько месяцев после смерти своего отца взошел на трон и стал султаном Османом II, он выступил в поход против Речи Посполитой в доспехах султана Сулеймана, словно этот талисман мог вернуть его встревоженным владениям их прежнее величие.

Один бывший янычар оставил весьма красочное описание подвигов шести из ворвавшихся во дворец солдат:
    …когда толпа протискивалась через купол [покоев гарема, где прятался Мустафа], несколько слуг стали выпускать стрелы, которые падали среди людей, и рубить их на куски; те из них, которые были на куполе, пробивались через него, но спуститься [в помещение, находившееся под ним] не было возможности; когда им не удалось найти никакой веревки, они отрезали шнуры от занавесей палаты для заседаний совета визирей, и три янычара, а также три кавалериста, привязавшись к этим шнурам, спрыгнули вниз и упали прямо к ногам султана Мустафы.
    Солдаты бежали с Мустафой тем же самым маршрутом; великий визирь и главный черный евнух были изрублены на куски.
    Находясь возле мечети Шехзаде, Ибрагим из Печа очень хорошо видел все происходившее и вскоре заметил, что огромная толпа скапливается вокруг кареты, которая привезла Мустафу и его мать туда, где находились казармы янычар, а оттуда к их мечети, где янычары признали его султаном. В расположенном за километр от этой мечети дворце, ничего не зная о том, что происходит, Осман производил новые назначения и надеялся на то, что с помощью золота он сможет склонить на свою сторону янычар. На следующий день новый главнокомандующий янычарами занимался подавлением беспорядков, но был убит. Такая же участь постигла и нового великого визиря. После этого сам Осман тайно направился в резиденцию главнокомандующего янычарами, надеясь найти там офицеров, подкупив которых, он мог бы получить поддержку. Но мятежники обнаружили Османа. Из своего окна Ибрагим видел, как они одели его в лохмотья, посадили на лошадь и доставили к мечети янычар.
    Один знакомый Ибрагима, который присутствовал в этой мечети, рассказывал ему о том, как Осман умолял тех, кто захватил его в плен, понять, что они совершают ошибку, восстанавливая на троне Мустафу (который находился напротив места для молений и все время вставал, чтобы посмотреть, чем вызван шум на улице), но все было тщетно. Потом с петлей в руке появился зять Мустафы, Дауд-паша. Осман быстро все сообразил и напомнил собравшимся о том, что Дауд-паша несколько раз совершал преступления, которые заслуживали смертной казни, и что он проявил к нему снисходительность. К Дауду-паше присоединилась мать Мустафы, и только вмешательство знакомого Ибрагима не позволило применить петлю по ее прямому назначению. В тот же день Мустафа уже в качестве султана въехал во дворец, а Османа на простой тележке отвезли в крепость Едикуле, где и удушили. Одно ухо и нос Османа доставили матери Мустафы. Султан Осман был погребен у подножья могилы своего отца, султана Ахмеда, в уже переполненной династической усыпальнице возле «Голубой» мечети Ахмеда.
    Янычар, который оставил волнующий рассказ об освобождении Мустафы из гарема, приложил много усилий, чтобы показать справедливость требований своих товарищей, и записал некоторые из их претензий. Во-первых, их крайне возмущало возвышение воспитателя султана Османа, Омера-эфенди, человека незнатного провинциального происхождения и поэтому чуждого янычарам. Однако главной причиной их мятежа было явное намерение Османа заменить их рекрутированными в Анатолии мушкетерами, а султанскую кавалерию — кавалеристами из Сирии и Египта. Они обвиняли главного черного евнуха Сулеймана-агу в том, что он настойчиво убеждал Османа в том, что это вполне выполнимый замысел. Прием на регулярную службу этих сформированных в провинциях войск, состоявших из людей, родившихся в мусульманских семьях, и превращение их в основу новой армии представляло большую угрозу тому положению, которое занимали элитные полки, но еще большим было нанесенное таким образом публичное оскорбление, указывали они, потому что это были те самые люди, которые прежде оказывали противодействие установленному порядку, поднимая мятежи, сотрясавшие империю в годы правления султана Ахмеда. Кроме того, военнослужащие элитных полков считали, что их недостаточно вознаградили за те усилия, которые они приложили во время Хотинской кампании; а по возвращении домой они подверглись унизительным дисциплинарным наказаниям со стороны офицеров, которые, переодевшись, бродили по улицам и, обнаружив пьяных или бесчинствующих солдат, отправляли их служить на суда, перевозившие строительный камень.
    Вот так этот красноречивый янычар объяснял то глубокое беспокойство, которое тогда испытывали военнослужащие султанских полков. Они считали, что их ревностно оберегаемым привилегиям, а на самом деле и самому их существованию, угрожает радикальный план Османа по набору живой силы из новых источников (если это действительно входило в его намерения). Сообщения современников о кровавом конце Османа отражают политические пристрастия их авторов: большинство из них достигло своего положения благодаря связям с политическими деятелями или бюрократами высокого ранга. Эти авторы утверждали, что Осман сам уготовил себе такую судьбу, внимая беспринципным советникам. Подобно своим покровителям, они могли только осуждать то возрастающее влияние, которое стали оказывать на процесс принятия решений такие функционеры из ближнего окружения султана, как его воспитатель и главный черный евнух.
    Султан Осман II стал первой жертвой цареубийства в истории Османской империи; после казни Османа единственными оставшимися у династии представителями мужского пола остались его дядя Мустафа и его младшие братья. Мустафа правил еще шестнадцать месяцев, прежде чем снова был низложен, причем на этот раз теми самыми элитными полками, которые восстановили его на троне. Так был подан пример, которому следовали до самого конца столетия. Мустафу заменили старшим сыном Кёсем Султан, Мурадом [IV], который умер в 1640 году, когда ему было около тридцати лет, и не оставил ни одного наследника мужского пола. Преемником Мурада стал еще один сын Кёсем Султан и его брат, Ибрагим. Через восемь лет Ибрагима, получившего прозвище «Безумный», свергли с трона. В качестве законного преемника остался его старший сын, Мехмед [IV], которому тогда было всего семь лет. В данном случае несовершеннолетие не сочли основанием для того, чтобы лишить принца права престолонаследия, поскольку в тот момент Мехмед оказался единственным (если не считать его отца) представителем генеалогического древа Османской династии. В ту эпоху, когда пребывание монархов на троне внезапно прерывалось, а сами они умирали в раннем возрасте, не оставив совершеннолетних наследников, казалось весьма сомнительным, что династия сохранится. В 1687 году Мехмед IV, подобно Осману, Мустафе и Ибрагиму, был низложен взбунтовавшимися войсками. Тогда появилась возможность выбора среди законных преемников, среди которых были не только сыновья Мехмеда, но и его братья. В данном случае им стал брат Мехмеда и второй сын Ибрагима, который взошел на трон под именем Сулеймана II. За ним последовал его младший брат, который правил под именем Ахмеда II. Принцип старшинства, как критерия правомочности царствования, был твердо утвержден сыновьями Мехмеда IV, Мустафой II и Ахмедом III, которые были преемниками Ахмеда II. Оба лишились трона в результате янычарских мятежей.

    Одним из ключевых моментов политической борьбы в первые годы существования Османской империи было имевшее место во многих частях Малой Азии сопротивление той однородности, которую навязывало государство, когда его административный аппарат стал более бюрократическим и централизованным, а его религия более ортодоксальной. На первый взгляд кажется удивительным, что в преимущественно мусульманской Малой Азии сопротивление центральному правительству империи оказалось намного сильнее, чем на Балканах, где преобладало христианское население. Частичным объяснением такого несоответствия безусловно является тот факт, что мусульмане возлагали на исламское государство большие надежды, чем христиане, но лишь немногие из них получили то, что они считали для себя должным. Мятежи джелали являлись лишь самой последней фазой непрерывной борьбы между провинциями Малой Азии и Стамбулом. Военные Анатолии никогда не признавали привилегии тех, кто имел прямой доступ к власти в Стамбуле, но теперь помимо этой давней оппозиции появился новый негативный фактор: напряженность в самом Стамбуле, вызванная борьбой за власть соперничавших группировок, среди которых видное место занимали султанские полки. Убийство Османа стало одним из внешних проявлений этой борьбы, которая в последующие годы оказывала решающее влияние на внутреннюю политику империи, предоставляя провинциям великолепный повод выражать свою неудовлетворенность.
    Возмездие за убийство султана Османа пришло оттуда, откуда его никто не ждал, и совершилось в виде мятежа, во главе которого стоял губернатор восточной малоазиатской провинции Эрзурум Абаз («Абхаз») Мехмед-паша. Связанный по линии своей жены родством с тогдашним великим визирем Хадимом («Евнухом»), которого также называли Гюрджю («Грузин») Мехмед-пашой, Абаз Мехмед прежде являлся образцовым слугой Османского государства, добросовестно исполняя все свои разнообразные обязанности. Ибрагим из Печа знал, что назревает нечто опасное: в 1622 году он, будучи казначеем провинции Диярбакыр, видел, как обмениваются курьерами Абаз Мехмед и его собственный начальник, губернатор Диярбакыра, Хафиз («Тот, кто знает наизусть Коран») Ахмед-паша, и узнал, что Хафиз Ахмед планирует идти на Ускюдар во главе армии провинциальных военачальников, чтобы свести счеты с убийцами султана Османа. Когда в Стамбуле стало известно о том, что Абаз Мехмед изгнал гарнизоны янычар из Эрзурума и других подчиненных ему крепостей, он был снят с должности. Считавшиеся Абазом Мехмедом и его сторонниками причастными к убийству Османа члены султанской кавалерии и пехоты, которые находились в Анатолии по указаниям правительства, обнаружили, что они не могут выполнить поставленные перед ними задачи. Армянский священник Григор из Кемаха укрылся в стамбульском районе Топкапы (на земляных валах) от суматохи, которая возникла после убийства Османа, и получил следующие известия о событиях в Эрзуруме: все янычары, которым посчастливилось ускользнуть от разгневанного Абаза Мехмеда, переодевались и называли себя армянскими именами, чтобы их не опознали по дороге в Стамбул, куда они пытались добраться.
    Султан Мустафа и янычары отрицали свою ответственность за убийство Османа. После гибели Османа зять Мустафы, Дауд-паша, недолго занимал пост великого визиря. На этот раз его не спасли ни связи, ни положение: он стал козлом отпущения и был казнен в надежде на то, что это остановит волну недовольства, нараставшего в Малой Азии. Других государственных чиновников, которые принимали активное участие в низложении Османа, постигла такая же участь. Янычары держали под своим контролем Стамбул: в феврале 1623 года они добились смещения великого визиря Хадима Мехмед-паши и повторного назначения на эту должность одного из его предшественников, который опустошил казну, чтобы сохранить их поддержку. После того как новый великий визирь оскорбил одного из священнослужителей, представители духовенства собрались в мечети султана Мехмеда II и потребовали его смещения. Угрозы со стороны великого визиря и янычар, которые его поддерживали, не смогли поколебать их решимости. На них напали посланные великим визирем наемные убийцы. Многие представители духовенства были убиты, а их тела брошены в море.
    Тем временем разгневанный своим смещением с должности губернатора Эрзурума и прекрасно осведомленный о напряженном положении в Стамбуле и вакууме, который образовался в самом центре государственного аппарата, Абаз Мехмед-паша собирал армию. Вокруг Абаза Мехмеда стали собираться все те, кто еще не забыл о том, с какой жестокостью войска, верные султану, подавляли бунтовщиков в провинциях Малой Азии и Сирии во время мятежей джелали. К нему шли и те, кто почувствовал себя обманутым, после того, как лишился возможности вступить в новую армию, которую Осман предложил формировать из населения малоазиатских и арабских провинций. Поэтому не представляло труда найти рекрутов, горевших желанием повоевать со своими соперниками из султанских полков.

Повторное назначение Хафиза Ахмед-паши на должность великого визиря сопровождалось заменой главного казначея и главнокомандующего янычар. Эти вновь назначенные лица считались виновными в смещении Бошнак Хусрев-паши по причине того, что они были связаны с дворцовой кликой. Виновным был признан и фаворит султана Мурада, Муса Челеби. Собравшаяся у дворца великого визиря на Ипподроме, толпа требовала выдачи этих трех человек. Реджеп-паша настаивал на том, что султан их не укрывает, но Ибрагим из Печа отметил, что вскоре он увидел труп Мусы Челеби, который лежал на Ипподроме. На следующий день при содействии султана были казнены главнокомандующий янычар и главный казначей. Описания этих кровавых событий могут вселить ужас, писал Ибрагим из Печа, но в действительности они были еще более кровавыми. Недоверие Мурада к Реджепу-паше вскоре закончилось казнью последнего. Что касается Бошнака Хусрева, то, несмотря на то, что он пользовался популярностью в армии, Мурад возложил на него ответственность за то, что он способствовал возникновению беспорядков. Поэтому правительство направило своих агентов в расположенный на севере центральной Малой Азии город Токат, где он задержался, возвращаясь с фронта в Стамбул. Жители Токата не давали агентам войти в город, но их сопротивление было подавлено, и Бошнака Хусрева предали смерти.
    Между тем история Абаза Мехмед-паши еше не закончилась. К тому времени ему уже предоставили второй шанс, и он снова не смог выполнить возложенные на него обязанности. Несмотря на это, в 1628 году он был назначен губернатором Боснии, находившейся вдали от тех мест, где он обладал наибольшей властью и поддержкой своих сторонников. Абаз Мехмед принимал участие в боевых действиях, которые велись на Балканах, и в 1632 году стал губернатором Ози, расположенной на Дунае и северном Причерноморье провинции, откуда турки осуществляли надзор за этим стратегически важным регионом. Он был рядом с султаном, когда в 1633 году разрабатывался план новой кампании, но карьера этого мятежного губернатора, ставшего приближенным монарха, закончилась в 1634 году, когда султан Мурад уже не мог отклонить требования тех, кто добивался его казни. По распоряжению Мурада Абаз Мехмед был удостоен торжественных похорон, и сам султан ехал верхом во главе траурной процессии. Тот факт, что Абаза Мехмеда похоронили в гробнице Куйюку Мурад-паши, который в 1608 году положил конец первой волне мятежей джелали, был честью, и означал, что в конце жизни его не считали бунтовщиком и что в глазах султана он остался верным членом правящего класса.
    Османский путешественник и писатель Эвлия Челеби был, как и Абаз Мехмед, кавказского происхождения. В 1646 году он служил в Эрзуруме и в своей знаменитой «Книге странствий» описал появление в этом городе человека, утверждавшего, что он Абаз Мехмед. Этот человек говорил, что в 1634 году он при попустительстве султана избежал казни, сбежав в город Гелиболу на берегу Дарданелл. После этого он семь лет был корсаром в Алжире и еще семь лет провел в Дании после того, как был взят в плен во время одного сражения. Три года он прослужил в португальском военном флоте в Индийском океане, а потом путешествовал в Индию и Китай и наконец через Центральную Азию и Иран вернулся в Эрзурум. Переданная в Стамбул начальником Эвлии, губернатором Эрзурума, эта история побудила начать расследование с целью выяснить истинное положение дел (прежде всего в этом рассказе явный перебор с количеством лет, проведенных в изгнании!). Вскоре в Эрзурум отправился чиновник с предписанием казнить этого человека, а губернатор, оказавший ему гостеприимство, был освобожден от своих обязанностей. В связи с этой историей участие султана в похоронах Абаза Мехмеда породило сомнения в том, что в гробу действительно лежал его труп. Казалось немыслимым, чтобы Мурад столь открыто демонстрировал свою привязанность к человеку, который одно время был бунтовщиком. Согласно распространившимся слухам, в гробу лежал один из братьев Мурада, которых он предал смерти, или, возможно, тело его дяди Мустафы, освобожденного таким способом от тюремного заключения во дворце. Впрочем, армянский священник Григор из Кемаха знал нескольких портных, которые, выполняя свои обязанности, сплетничали с дворцовыми служащими, и один из этих портных утверждал, что он беседовал с человеком, который удавил Абаза Мехмеда. По мнению Григора, это утверждение рассеивало все сомнения. Смерть Абаза Мехмеда в особенности взволновала армян, о чем сообщает Григор, который долгое время жил среди армян в Эрзуруме и проявлял о них заботу, когда они попадали в беду. Этот священник называет Абаза Мехмеда «человеком, который любил христиан и, в особенности, притесняемую армянскую общину; человеком, который хорошо служил своей стране и проявлял заботу обо всех слабых, не делая никаких различий [по вероисповеданию]».

    После событий, которые в первые месяцы 1632 года сотрясали Стамбул, султан Мурад стал более сдержанным и мудрым человеком. Ему было всего двадцать лет, но он справился с кризисом, как зрелый государственный деятель. Письма, которые его мать, Кёсем Султан, по всей вероятности, писала великому визирю в 1628 году, показывают, что даже когда ее сыну еще не было двадцати лет, ей приходилось мириться с тем, что он самостоятельно принимает решения. Гибель зятя, Хафиза Ахмед-паши, и членов группировки, отданных в жертву ради того, чтобы утихомирить волнения янычар, до некоторой степени испортила репутацию Кёсем, и теперь она с большей осторожностью применяла свою власть матери султана. До тех пор пока ее второй, слабоумный сын, не унаследовал трон после преждевременной кончины Мурада в 1640 году, она не вмешивалась в большую политику.
    Теперь Мурад стал играть более активную роль. Продемонстрировав свою личную власть, он попытался восстановить власть султана как в системе управления государством, так и в военной области. В последнем случае, он решил пойти по стопам своих знаменитых предшественников и возглавить армию в походе против Сафавидов. Видя пагубные последствия постоянных волнений в Анатолии, он твердо решил искоренить их с помощью кнута и пряника, противопоставив мятежам не только военную мощь, но и принятие административных мер, направленных на то, чтобы ослабить недовольство, которое заставляло и «слуг государства» и местных политических лидеров оказывать противодействие правительству. Он также принял меры, направленные на решение проблемы бандитизма. Стабильность, которой отличались четыре с половиной года пребывания бывшего губернатора Египта Табаниясси («Плоскостопого») Мехмед-паши на посту великого визиря, позволила взять под контроль межфракционную борьбу.
    Интеллектуалы Османской империи продолжали высказывать свои мысли о искусстве управления государством. Во всех сохранившихся текстах выражена обеспокоенность тем, что хаотичное настоящее, в котором жили их авторы, является результатом кризиса в государстве и в обществе. Подобно наставлениям, написанным на рубеже столетий, эти тексты составлялись для того, чтобы направить султана на восстановление того, что воспринималось как славные дела прошлых времен. Поэтому их предписания носили скорее консервативный, чем новаторский характер, рекомендуя меры, которые, как они надеялись, восстановят форму централизованного управления. Они считали, что такая форма управления существовала в прошлом и отличалась тем, что визири действовали согласованно как верные слуги возглавлявшего их харизматического султана. Наверное, всем было ясно, что эти подхваченные потоком стремительных перемен авторы обязательно посоветуют перевести часы назад, в то время, когда они сами занимали более надежное место в обществе. Подобно султанским полкам, которые почувствовали, что над ними нависла угроза в виде якобы имевшихся у султана Османа намерений формировать войска из жителей Малой Азии и восточных провинций, османские интеллектуалы поняли, что их положение ухудшилось, когда возвысились новые фракции, которые пользовались поддержкой со стороны прежде малозначительных групп. Эти соперничавшие фракции, которые в начале семнадцатого столетия столь грубо пытались применить власть, получили такую возможность из-за неспособности существовавших тогда административных структур управлять государством и препятствовать росту центров власти, способных бросить вызов власти султана. Фракции, честолюбивые амбиции которых прежде можно было сдерживать, теперь стали настолько сильны, что могли как привлекать, так и не допускать правителей к своей борьбе за включение в состав класса привилегированных должностных лиц военного и бюрократического аппарата, положение которых приносило им денежные и прочие вознаграждения, распределение которых было прерогативой членов правящей верхушки.
    В число самых известных нравоучительных трактатов, написанных в те годы, входил труд чиновника по имени Кочубей, который занимался личным хозяйством султана и в 1631 году представил свою работу Мураду IV. (Когда Ибрагим стал преемником своего брата, Кочубей переработал свой текст и представил исправленный вариант новому султану.) Среди многих других затронутых им аспектов организации государства было и выявление причин возникновения тех недугов, которые поразили самое сердце государства и о которых уже писали другие авторы: по его мнению, отказ султана от заметного участия в государственных делах позволил гарему оказывать свое влияние; провинциальная кавалерия была в замешательстве, так как большая часть средств к существованию, прежде выделяемых кавалеристам для того, чтобы они со своими слугами могли принять участие в боевых действиях, теперь находилась в руках дворцовых функционеров, женщин гарема и их подчиненных; возникшая вследствие этого нехватка людских ресурсов привела к тому, что султанским элитным полкам пришлось открывать двери перед «посторонними» вместо того, чтобы пополнять свои ряды исключительно теми новобранцами, которых мобилизовали во время набора юношей и воспитали в духе служения османскому истэблишменту. Эти перемены, утверждал Кочубей, подорвали их корпоративный дух и привели к массовым беспорядкам.
    Султан Мурад был согласен со многими оценками, представленными авторами трактата, и был готов действовать с учетом их критических замечаний в интересах внутренней стабильности государства. Однако, и он, и те, кого он привел к власти после кризиса, который последовал за смещением Бошнака Хусрев-паши, знали, что прагматические, а не идеалистические решения лучше отвечают требованиям бурной эпохи, в которую они жили. Важнейшие цели Мурада состояли в том, чтобы положить конец волнениям в провинциях и укрепить армию, сделав ее способной отвоевать Багдад, что, как он полагал, позволит его элитным войскам избавиться от чувства неудовлетворенности.
    Летописцы Ибрагим из Печа и Катиб Челеби, которые в то время служили чиновниками в Стамбуле, были очевидцами реализации реформ Мурада. Результатом ограничения численности султанских кавалерийских полков и взимания с них налогов стала ожесточенная манифестация, состоявшаяся на Ипподроме 8 июня 1632 года. В том же году подобную реакцию вызвала и реформа провинциальной кавалерии Анатолии и Румелии. Было приказано провести инспекции с целью удостовериться в том, что государственные земли, пожалованные в оплату за воинские обязательства, находятся в руках тех, кому они предназначены. Следовало прекратить практику передачи по наследству от отца сыну земель, безвозмездно переданных военным, а в число тех, кто имел право владеть освободившимися землями, теперь надлежало включать военнослужащих из стоявших на денежном довольствии полков, которые желали их получить (по утверждению Катиба Челеби, янычары покидали свои полки для того, чтобы получить право на безвозмездное получение земельных участков). Среди обладавших этим правом были люди из полков султанской кавалерии, дислоцированных в провинциях, а также крестьяне, «местные юноши, которые продемонстрировали способности принимать участие в военных действиях и сражаться». Маленькие участки земли, недостаточные для того, чтобы содержать воина и его слуг, включали в состав более крупных владений. Султан был твердо убежден в том, что никаких арендаторов земельных участков не следует освобождать от обязанности принимать участие в военных действиях. Во время общения со своими чиновниками он часто выражал свои опасения относительно того, что они не вполне добросовестно исполняют свои обязанности, чем наносят ущерб казне.
    Несмотря на эти реформы, волнения в Малой Азии продолжались. Своими действиями те, кого правительство предавало проклятиям как мятежников и разбойников, опустошили огромные участки сельской местности и тем самым разрушили базу налогообложения этой преимущественно аграрной империи. Правительственные программы, составленные для того, чтобы наполнять казну и пополнять армию солдатами, приносили новые мучения крестьянам, которые уже пострадали, когда им пришлось бежать из своих деревень, оставив их на разграбление диким ордам, бросившим вызов правительству. Чтобы у этих программ появился шанс стать успешными, было необходимо сделать так, чтобы принятые в 1632 году меры по перераспределению безвозмездно переданных государственных земель сопровождались переселением крестьян, создававших своим трудом возможность взимать налоги, благодаря которым существовал сам кавалерист и его домочадцы и которые позволяли ему принимать участие в боевых действиях. Проблема пополнения казны стала самым серьезным испытанием, с которым столкнулся Мурад, так как без денег государство не могло функционировать. Григор из Кемаха предполагает, что именно испытания, перенесенные Мурадом во время перехода через Малую Азию, совершенного им в 1635 году вместе с армией, направлявшейся на Кавказ, позволили ему понять, каковы реальные масштабы кризиса в сельской местности. Жители Сиваса рассказали ему о том, что большинству из них пришлось бежать в Стамбул и что сами они были не в состоянии выполнить свои налоговые обязательства. Мурад немедленно приказал, чтобы всех покинувших свои дома вернули назад; в Стамбуле глашатаи ходили по улицам и, обращаясь к тем, кто искал убежище в столице, призывали их в течение двадцати дней покинуть город, так как в противном случае этим людям грозила смертная казнь:
    Жены и дети турок и армян, женатых на местных [т. е. стамбульских] женщинах, понимали, в какое ужасное положение они попадут, оказавшись в незнакомом месте, и не хотели уходить со своими мужьями… Мусульмане развелись со своими женами, просто сообщив им о своем решении, что позволяют им делать их законы, но теперь все громче раздавались рыдания детей, которые не желали расставаться со своими матерями и отцами. В городе повсюду слышались стенания людей, которых отделяли от тех, кого они любили, а также причитания стариков, больных и немощных.
    Валиде-султан Кёсем возражала против таких мер, утверждая, что во время войны не годится причинять людям еще большие страдания. Задумавшись о судьбах людей, которые были вынуждены отказаться от новой жизни в столице, где они устроились после того, как были изгнаны со своих земель, и которых теперь ожидало неопределенное будущее в удаленной и опустошенной сельской местности, Мурад смягчился. Он сделал исключение для престарелых и немощных, сирот и вдов, тех, кто родился в Стамбуле, и для любого, кто мог доказать, что он прожил в городе более сорока лет. Возможно, первоначальная реакция султана Мурада на бегство из сельской местности была проявлением его эмоций, но решение этой проблемы требовало наличия хорошо продуманной политики. В 1636 году он приказал подготовить подробный доклад о финансовых ресурсах Анатолии (в условиях свойственных для данной местности волнений, которые уже привели к перемещению тысяч потенциальных налогоплательщиков) с целью выявления тех, с кого можно было взимать налоги.
    Когда в еще более удаленных, чем Малая Азия, регионах империи создавалось впечатление, что центральная власть слабеет, местные влиятельные династии начинали поигрывать мускулами. На территории современного Ливана должность османского военного губернатора давно занимал предводитель друзов Факр аль-Дин Маан. Происходившие в Анатолии мятежи изолировали его от центра империи, что позволило ему укрепить свое влияние в этом регионе и усилить контроль над имевшимися в нем источниками доходов. Активно занимаясь коммерческой деятельностью, он от собственного имени заключал соглашения с европейскими купцами. Его полунезависимый статус признавало даже центральное правительство, но только до тех пор, пока он сохранял свою лояльность и добросовестно отправлял в имперскую казну средства, получаемые с взимания пошлин на шелк и хлопок, объем торговли которыми в регионе вырос. Но в 1633 году великий визирь посчитал, что Факр аль-Дин стал слишком могущественным, и приказал губернатору Дамаска его арестовать и вместе с сыновьями доставить в Стамбул, где впоследствии его и казнили. Ни один из менее влиятельных семейных кланов этого региона, пытавшихся после его смещения заполнить вакуум власти, не обладал могуществом, которое могло представлять угрозу для Османской империи. Сын Факр аль-Дина, Хусейн, получил османское воспитание и, после придворной службы, в 1656 году был направлен в Индию в качестве посланника султана Мехмеда IV. Его имя осталось в истории благодаря тому, что он был главным источником сведений для летописца Мустафы Наима.
    После почти столетней борьбы за установление своей власти в богатой провинции Йемен и целого ряда неудачных попыток ее подчинить, турки отказались от мысли и дальше сохранять свое не слишком сильное влияние в этом регионе, сфера распространения которого ко времени их ухода ограничивалась узкой береговой линией. В ответ на призыв местного клана Зайди начать «священную войну» в начале столетия был предпринят целый ряд антиосманских акций, после которых наступило кратковременное затишье, а затем местное население возобновило противодействие туркам, закончившееся в 1635 году бесславным уходом османских сил. Настойчивые попытки Османской империи удержать в своих руках эти отдаленные и негостеприимные земли дорого обошлись обеим сторонам. Религиозная непримиримость имперских владык не слишком привлекала йеменские кланы, а Османское государство либо не желало, либо уже не могло направлять свои ресурсы на поддержание присутствия в регионе, стратегическая ценность которого снизилась после окончания соперничества с португальцами в Индийском океане.

Султан Мурад IV принял участие в еще одном важном строительном проекте, который осуществлялся на другом краю его империи: его имя стоит последним в памятном списке правителей, которые восстанавливали главную святыню ислама, Каабу в Мекке. Попытки укрепить его стены были предприняты в годы правления отца Мурада, султана Ахмеда, но в результате опустошительного наводнения 1630 года это строение оказалось на грани полного разрушения. Его восстановление оказалось непростой задачей, как с практической точки зрения (надо было с благоговением разобрать камень за камнем, поскольку считалось, что оно построено самим Всевышним), так и с философской (поскольку некоторые религиозные авторитеты считали любую современную реконструкцию недопустимой, а другие были убеждены в том, что это традиционная обязанность шарифа Мекки, а не султана далекой Османской империи). Потребовалось сделать правовое заключение и компромисс был достигнут: государство предоставило необходимые материалы и провело экспертизу (что, по всей вероятности, не могли сделать местные власти), а аристократы из Мекки получали наградные халаты в ознаменование окончания различных этапов реконструкции и в знак признания этого жеста возносили молитвы за султана и продолжение османского правления. Сделанная в знаменитой памятной надписи ссылка на участие Мурада в этом проекте стала напоминанием исламскому обществу о благотворительной деятельности османских султанов, являвшихся защитниками священных мест.

    Тридцатилетняя война, в которую Европа вступила вскоре после смерти султана Ахмеда, позволила туркам спокойно заниматься достижением своих стратегических целей на востоке. Но в эти годы снова дали о себе знать менее важные проблемы на западе, которые в начале столетия все еще оставались неразрешенными. Одной из них была проблема верховной власти в Трансильвании, где после смерти Габриеля Бетлена в 1629 году шла борьба за княжеский престол этого вассального государства. Направленные туда в 1636 году для того, чтобы обуздать ставшего чрезмерно независимым преемника Георга Ракоши, османские войска были разбиты. Тем не менее Житваторокский договор, который подвел итог австрийско-турецкой войне 1593–1606 годов, в 1642 году был продлен по согласию обеих сторон: Тридцатилетняя война закончилась в 1648 году, и Габсбурги, которые были ее главными действующими лицами, горели желанием снова продлить этот договор в 1649 году. Соглашение между Османской империей и Венецией о действиях против общего врага позволило туркам сыграть лишь незначительную роль в Тридцатилетней войне. Споры вызывал вопрос о контроле над расположенным в Альпах, севернее Италии, перевалом Валтеллина, который был необходим Габсбургам для сообщения с их североитальянскими и голландскими владениями. В 1624–1625 годы Венеция обратилась с просьбой и получила разрешение султана Мурада вербовать наемников из определенных районов Боснии, Албании и Пелопоннеса, с целью оказать содействие защите ее интересов от посягательств со стороны Габсбургов.
    Мирный договор 1623 года, заключенный между Османской империей и Речью Посполитой после поражения Османа II под Хотином, не смог решить проблемы, связанные с вассалами этих государств, то есть крымскими татарами и украинскими казаками, зато почти сразу же обе стороны вступили в тотальную войну, которая в те годы шла в Европе. Мир, заключенный в 1623 году, с трудом, но все же удавалось сохранять, причем даже после «странной» войны 1634 года, а Османская армия, флот и войска провинций в то время были задействованы в бассейне Черного моря, где они занимались патрулированием берегов, защитой морских путей и несением гарнизонной службы в крепостях, разбросанных вдоль всего побережья, так как набеги казаков на прибрежные районы Анатолии и Румелии продолжались с неослабевающей силой. В отличие от татар, казаки и в море и на суше были как у себя дома, а имевшиеся у империи на Черном море галеры не шли в сравнение с их маленькими, маневренными судами. Была построена флотилия менее крупных судов, для того чтобы сражаться с казаками на мелководье, где великие степные реки впадают в Черное море, но казаки мастерски владели искусством маскировки и легко уклонялись от сражений с османскими судами. Три четверти столетия, начиная с того времени, когда в 1475 году империя впервые обозначила свое присутствие на северном побережье Черного моря, она без особых хлопот «управлялась» с этим приграничным регионом, что давало ей возможность направлять свои ресурсы в более беспокойные места своих владений. Тот хаос, в который погрузилась степь в годы, когда во главе казаков стоял Дмитрий Вишневецкий, был лишь прелюдией к их нашествию на берега «Османского озера», когда даже такие крупные города, как Феодосия, Билхород, Констанца, Варна, Самсун и Трабзон подвергались атакам и даже разграблениям. Не избежали подобной участи и поселения в низовьях Дуная, такие как Килия, Измаил, Брэила и Исаккея. Эти набеги оказывали огромное воздействие, так как нарушали поставки сырья и продовольствия, от которых зависели город Стамбул и экономика империи. В эти годы казаки иногда наносили удары по городам и деревням, расположенным в глубине Босфора. Так, в 1624 году они разграбили и сожгли прибрежные деревни, находившиеся в южной части пролива, в районе Еникёй. Английский посол сэр Томас Роу был очевидцем набега, совершенного 19 июля 1624 года:
    …от 70 до 80 казачьих лодок, в каждой из которых было пятьдесят человек, гребцов и солдат, воспользовались тем, что главный капитан [т. е. главный адмирал] был занят в Татарии, и на рассвете вошли в Босфор; где разделившись, разграбили и сожгли все деревни и дома наслаждений [т. е. расположенные вдоль берега виллы] по обеим сторонам пролива до самых замков [т. е. до Румели-Хисары и Анадолу-Хисары] и в четырех милях от этого города [т. е. Стамбула]. Главными местами были Баюкдери [т. е. Бюйюкдере] и Дженикой [т. е. Еникёй], а также Стения на азиатском берегу [т. е. Истинье на европейском берегу]; где, захватив большую и богатую добычу, они оставались до девяти часов утра; а потом весь этот город и пригороды забили тревогу, и великий сеньор [т. е. султан] спустился к берегу… не имея ни одной готовой к обороне галеры, они вооружили все парусные лодки, барки и прочие малые суда, общей численностью от 400 до 500, и укомплектовали их такими людьми, которые либо умели грести, либо могли сражаться, и отправили всех находившихся в городе конных и пеших, общим числом 10 000 человек защишать побережье от еще большего разграбления. Повсюду царили невиданный ужас и смятение.
    Роу сообщал, что казачьи набеги на берега Босфора так встревожили правительство, что если бы во время заседания имперского совета поступило известие об очередном набеге, то оно «сразу же прекратилось бы, а разгневанные члены совета поспешили бы выслать войска, чтобы предотвратить дальнейшие вторжения».
    В 1623 году, после Хотинской кампании, Мехмед Гирей [III] стал ханом Крыма, а в следующем году вернулся его брат Шахин. За десять лет до этих событий, когда в Крыму шла ожесточенная борьба за престолонаследие, Шахин бежал в Иран, и все эти годы он находился при дворе шаха Аббаса. Близость Шахина к иранскому шаху побудила османское правительство восстановить на престоле соперника братьев по борьбе за власть, бывшего хана Канбег Гирея, который морем отправился из Стамбула в Крым. Однако, чтобы завладеть троном, Канбегу нужна была помощь Османской империи, но ее сухопутные и военно-морские силы в тот момент были слишком распылены, и она едва ли могла оказать ему необходимую поддержку. Чтобы оказать противодействие Канбегу, Мехмед и Шахин впервые вступили в политический союз с днепровскими казаками, которые прежде были смертельными врагами крымских татар, а в июле главный адмирал империи отплыл в Крым, чтобы оказать поддержку Канбегу. Их объединенные силы не выдержали совместного удара татар и казаков. Окруженный татарскими войсками своих соперников, Канбег и его люди бежали. Татары полностью уничтожили османскую пехоту и захватили походную казну. Мехмед Гирей остался ханом, а Шахин стал его законным наследником. В 1625 году казаки напали на Трабзон и полностью его опустошили, и это был лишь один из многих вселявших ужас набегов, которые они совершили в те годы. В начале августа в районе дельты Дуная произошло крупное морское сражение между османской эскадрой и казаками: османскому адмиралу удалось спастись только благодаря благоприятному ветру.
    Татарско-казачий союз встревожил польское правительство, не меньше чем османское, и, чтобы казаки не спровоцировали войну между Речью Посполитой и ее могучим соседом, поляки предприняли шаги, направленные на их сдерживание. В своей отправленной в Англию депеше с комментариями относительно ситуации, сложившейся в регионе после заключения этого союза, Томас Роу писал, что «любой обмен сведениями между этими кочующими народами причинит много хлопот этому городу и государству». Европейские дипломаты в Стамбуле были хорошо осведомлены о том, какие последствия будут иметь события на Черном море для могущества Османской империи на Средиземном море и в Центральной Европе. Поэтому они пристально следили за развитием ситуации и пытались оказывать влияние на события так, чтобы обратить их на пользу своим государствам. Так, осложнения в бассейне Черного моря были выгодны Габсбургам, поскольку отвлекали внимание и энергию Османской империи от Центральной Европы, тогда как их соперникам (Франции и Англии) был выгоден мир на берегах Черного моря, поскольку он давал возможность привлечь османские силы к борьбе с Габсбургами и их союзниками.
    Для того чтобы противостоять угрозе со стороны казаков, турки решили укрепить свои оборонительные линии в северном Причерноморье, надеясь на то, что они смогут если не предотвратить, то хотя бы помешать выходу казаков из своих баз на Днепре в открытое море. В ходе двух военных экспедиций, 1627 и 1628 годов, они добавили к крепостным сооружениям расположенного в устье реки Очакова несколько новых фортов. Кроме того, в 1628 году они сумели отстранить от власти Мехмеда и Шахин Гиреев, несмотря на то что им оказывали поддержку казаки. Часто разгоравшаяся между представителями правящей династии крымских ханов борьба за престолонаследие (в ходе которой один претендент всегда пытался найти союзников среди соседей, чтобы с их помощью одолеть другого) как правило заставляла турок вмешиваться, чтобы обеспечить восхождение на трон претендента, которому они отдавали предпочтение.
    Если днепровским казакам для того, чтобы выйти в Черное море, приходилось вести переговоры о свободном проходе мимо стоявшей в устье реки крепости Очаков, то для донских казаков препятствием на пути к морю был портовый город Азов, которым Османская империя владела с 1475 года. В 1636 году донские казаки при поддержке своих украинских собратьев взяли Азов в осаду. Овладев городом в следующем году, они поставили в затруднительное положение свою сторонницу, Московию, которой надо было решить, стоит ли и впредь оказывать им поддержку, тем самым навлекая на себя гнев Османской империи. Турки опасались нападений на свои форты, расположенные в проливной зоне Азовского моря, поскольку в случае успеха казаки получили бы еще один выход в Черное море. Поэтому в течение последующих нескольких лет они предпринимали значительные усилия, направленные на то, чтобы вернуть Азов. Одна из главных военных экспедиций с целью возврата Азова была предпринята в 1641 году, когда направленная туда эскадра совместно с татарами держала крепость в осаде на протяжении нескольких недель, несмотря на то, что успешные минные операции защитников привели к многочисленным потерям среди нападавших. И все же, с приближением зимы, османским силам пришлось отступить, так и не выбив казаков из крепости. Но Московия отказалась предоставлять какую-либо помощь защитникам Азова, и в следующем году они, к облегчению турок, ушли из крепости.
    На протяжении большей части XVII столетия Московия по-прежнему не горела желанием восстанавливать против себя Османскую империю, поскольку она была в большей степени обеспокоена своими взаимоотношениями со Швецией и с Речью Посполитой. Политика Московии изменилась только в 80-е годы, во время войн Османской империи с государствами Священной лиги, когда московиты предприняли неудачные походы на юг через степь и когда в 1696 году Петр Великий напал на Азов. Продолжавшаяся с 1632 по 1633 год осада расположенного к юго-западу от Москвы и удерживаемого Речью Посполитой Смоленска закончилась унизительным разоблачением военной слабости Московии. Для армии, которая не смогла достичь столь скромной цели, бросать вызов самой мощной в военном отношении державе региона было бы настоящим самоубийством. Московия продолжала платить дань крымским ханам, точно так же как она это делала в средние века, когда платила дань их предшественникам, ханам Золотой Орды. Это служило напоминанием о ее статусе, но то, что теперь она посмела называть эту дань «подношением», указывало на то, что в их взаимоотношениях произошел заметный сдвиг. В широком смысле, борьба за власть в степи, которая началась в XV веке с распада Золотой Орды, не слишком отличалась от той борьбы за власть в юго-восточной Малой Азии, которую более чем за столетие до этого вели между собой Египет Мамлюков, Иран Сафавидов и Османская империя. И Московия и Речь Посполитая делали первые шаги в направлении распространения своего влияния на те степные земли, которые турки так долго считали буферной зоной, где крымские татары, действуя от их имени, поддерживали порядок.
    Почти так же часто, как черноморские берега Османской империи, становились объектами нападений казаков средиземноморское и адриатическое побережье империи, а также судоходство в этих водах, подвергались нападениям корсаров с берегов Северной Африки и Адриатики (последних называли «ускоками» и их поддерживали Габсбурги), которые нападали и на торговые суда Мальты, Венеции и других итальянских республик, а также на суда, перевозившие мусульман, совершавших паломничество в Мекку, или доставлявшие рабов из Африки в Стамбул. Время от времени, когда коммерческие потери были слишком высокими, а нанесенные оскорбления недопустимыми, турки применяли ответные жесткие меры, но обычно подчеркнуто любезные отношения, которые существовали между Османской империей и Габсбургами, сохранялись, если только местные власти не действовали сгоряча и не пытались решить вопрос по своему собственному усмотрению. В 1638 году (в самый разгар Багдадской кампании) карательные меры, предпринятые Венецией в ответ на действия корсаров в Адриатике, привели к опасному инциденту, когда североафриканская эскадра из шестнадцати кораблей напала на побережье Калабрии.
    Это встревожило венецианцев, которые в погоню за корсарами послали свою эскадру. Когда североафриканские корсары укрылись в османском порту Влёра, на побережье Адриатики, венецианцы блокировали порт, обстреляли из своей артиллерии крепость и захватили корабли корсаров. Пятнадцать кораблей они пустили ко дну, а один отправили в Венецию в качестве трофея. Возникла угроза применения репрессивных мер в отношении венецианцев, находившихся на территории Османской империи, а также сокращения торговли между двумя государствами, но восторжествовало мнение мудрых советников, и в конечном счете инцидент нашел разрешение с помощью дипломатии. Старшина купцов вышел на свободу после десяти месяцев тюремного заключения, а Венеция заплатила туркам компенсацию, как это уже было в 1573 году.
    На востоке мирный договор 1639 года, заключенный с Сафавидами в Зухабе, положил конец длительному противоборству Османской империи и державы Сафавидов, которое началось в 1514 году с битвы при Чалдыране. Теперь турки могли сосредоточить свое внимание на других регионах, а мир на восточных рубежах империи сохранялся вплоть до падения династии Сафавидов в 20-х годах XVIII столетия. По условиям этого договора Сафавиды сохраняли за собой Ереван и прилегавшие к нему территории на Кавказе, а турки удерживали Ирак и Багдад. Восстановление равновесия, нарушенного в 1555 году после заключения мирного договора в Амасье, стало одним из величайших достижений Мурада IV.

Объяснения этого инцидента другой стороной значительно расходились с турецкой версией. Венецианский губернатор Крита сообщил дожу, что мальтийские суда оставались в гавани столько времени, сколько было необходимо для того, чтобы высадить на берег нескольких греков, находившихся у них на борту, а потом продолжили свой путь на Мальту. На самом деле чиновник, отвечавший за тот участок побережья, куда прибыли мальтийцы, уже был казнен за то, что в тот момент его не было на посту. Две столь отличные версии одного события никак нельзя было согласовать. Сохранение мира было явно в интересах Венеции, поскольку она не сумела бы защитить от турок ни себя, ни свои владения. На самом Крите местное греческое население едва ли встало бы на защиту своих венецианских господ, к которым оно не испытывало любви. Похоже, имперский совет не слишком долго дискутировал относительно того, стоит ли вступать в войну из-за этого инцидента. Воинственную позицию, которую занял Кинки Хусейн Хока, поддержал другой фаворит султана Ибрагима, принявший мусульманство далматиец Силахдар («Оруженосец») Юсуф-ага, а также его зять. Силахдара Юсуфа возвели в ранг паши и назначили главным адмиралом, поручив ему ведение как наземных, так и морских операций. После кончины Кеманкеш Кара Мустафа-паши не осталось сторонников умеренной политической линии и возобладала партия войны.
    Мальта считалась главной целью османского флота, корабли которого стояли в имперской верфи, готовясь к выходу в море. По-прежнему отстаивая свою невиновность, так как ничего иного Венеции не оставалось, республика была застигнута врасплох, когда 26 июня 1645 года турецкая армада появилась у берегов Крита. В ходе этой первой летней кампании турки после почти двухмесячной осады взяли крепость Кания (Канеа), позволив ее защитникам уйти вместе со своим имуществом, что соответствовало исламским правилам ведения войны и той практике, которая была принята в Османской империи. Символом этого завоевания стало преобразование кафедрального собора в главную мечеть города, названную именем султана. Две другие церкви также превратились в мечети, причем одна из них была названа в честь победоносного военачальника, Силахдара Юсуф-паши.
    Несмотря на столь многообещающий взлет, дни Силахдара Юсуф-паши оказались сочтены. Вернувшсь в Стамбул, он подвергся резкой критике со стороны великого визиря, Киван Капукубаши Султанзаде Мехмед-паши, недовольного тем, как он вел осаду крепости, и в особенности тем фактом, что он привез так мало трофеев. Хотя султан Ибрагим, который выслушал аргументы обеих сторон, намеревался снять Киван Капукубаши Султанзаде Мехмеда с должности великого визиря, Силахдар Юсуф обнаружил, что ему не стоило надеяться на постоянное расположение султана. Когда он отказался возвращаться на Крит, аргументируя это тем, что зима — не время для ведения боевых действий и что флот к ним просто не готов, Ибрагим приказал его казнить за неповиновение.
    В 1646 году военные действия распространились на другой участок разбитой на изолированные друг от друга куски венецианско-турецкой границы. Это случилось, когда турки захватили принадлежавшие венецианцам важные территории на побережье Далмации, некоторые из которых они потеряли уже в следующем году. Впрочем, война на Крите шла вполне успешно. В начале года пала крепость Ретимно, вскоре за ней последовали менее крупные укрепленные пункты, разбросанные по всему острову. Осада Ираклиона (Кандии), самого большого города на этом острове, началась в октябре 1647 года (и продолжалась в течение следующих 22 лет), а к 1648 году остатки оборонительных укреплений острова, представлявшие собой пару незначительных фортов, оказались в руках турок. В результате, появилась возможность ввести простейшую систему административного управления, хотя остров все еще мало что мог дать в смысле взимания налогов. Но вскоре военные успехи Османской империи закончились. В 1646 году силы Венеции высадились на острове Бозкаада (Тенедос), и хотя они получили отпор, но тот факт, что венецианцы смогли потревожить турецкое судоходство в районе, так близко расположенном от главного порта империи (и имевшем столь важное стратегическое значение для морских коммуникаций с Критом), не предвещал ничего хорошего. В 1648 году венецианский флот блокировал Дарданеллы, и в течение года турки не могли выйти в Эгейское море, чтобы поддерживать снабжение своих гарнизонов на Крите. Снабжение Стамбула также было затруднено. Османский военный флот покинул свою базу и по суше был доставлен в укрепленный порт Чешме, в западной Малой Азии, что позволило ему в какой-то степени преодолеть скованность действий, вызванных блокадой. В апреле 1649 года из Стамбула вышла новая мощная эскадра, и блокада была прорвана.
    Война, вспыхнувшая между Османской империей и Венецией, нашла отражение далеко за пределами критского театра военных действий. В последние годы, раздражение, которое вызывали у поляков крымские татары, достигло небывалого уровня, так как усилия, необходимые для того, чтобы защитить Речь Посполитую от их набегов, поглощали ресурсы, которым можно было бы найти лучшее применение. Вскоре после своего восхождения на трон, в 1632 году, король Владислав IV стал вынашивать планы «турецкой войны», и теперь он нашел горячего сторонника этих планов в лице венецианского посланника при своем дворе, Джованни Тьеполо, который внушал ему, что пока внимание турок сосредоточено на Крите, казакам, номинально считавшимся подданными Владислава, следовало напасть на побережье Черного моря, находившееся в руках Османской империи. В прошлом такая тактика приводила Стамбул в ужас. Кроме того, Тьеполо предлагал финансовую помощь. Считая, что провоцировать самих турок слишком опасно, Владислав придерживался мнения, что более мудрым решением было бы нападение на татар, которое в любом случае переросло бы в войну с их османским сюзереном. Эта идея понравилась Тьеполо, который в марте 1646 года добился от венецианского правительства обещания, что оно финансирует такое предприятие.
    Владиславу не удалось заручиться поддержкой своего собственного правительства, но соседи Речи Посполитой (Московия и находившиеся в вассальной зависимости от Османской империи государства Валахия, Молдавия и Трансильвания) дали знать, что он может рассчитывать на то, что они поддерживают его план, который, как он полагал, можно было бы осуществить при минимальных затратах, используя находившихся в его распоряжении казаков. Но как раз в это время набеги татар на земли Речи Посполитой временно прекратились, а правительство Османской империи, знавшее, насколько трудно вести войну на два фронта, заняло примирительную позицию в своих делах с Владиславом. Однако самым важным было то обстоятельство, что конституция Польши не позволяла вести агрессивную войну, а его собственное правительство и не думало менять свою позицию. Королю оставалось лишь покориться воле правительства.

    Война с Венецией велась, несмотря на внешне незаметный распад системы административного управления Османской империи. После того как высшие государственные деятели Мурада IV сошли с политической арены, в дворцовых и в государственных делах Ибрагима сразу же наступил разлад. Хотя слабоумие султана давало его матери возможность вмешиваться в процесс принятия решений, она была не в силах помешать ему обращаться за советом к своим фаворитам. Султан занимался гаремом, почти не интересуясь ни внешней, ни внутренней политикой. Члены правительства не стеснялись в средствах для достижения своих целей, так как фортуна то улыбалась, то отворачивалась от тех группировок, с которыми они были тесно связаны. В то время интриги были обычным, но весьма рискованным делом: ставший в 1645 году великим визирем Салих-паша осторожно высказывал мнение, что султана Ибрагима следует низложить, а вместо него поставить одного из его сыновей. За это в 1647 году ему пришлось поплатиться. Казна была пуста, несмотря на реформы, инициированные Мурадом IV дня того, чтобы государству было легче собирать налоги, чем оно собственно и должно было заниматься.
    Продолжавшиеся волнения в провинциях являлись еще одним признаком недовольства, которое испытывало все общество. В Малой Азии царила неразбериха. Жизнь крестьян была нарушена как разгулом бандитизма, так и политически мотивированными восстаниями, во главе которых стояли такие деятели, как Абаз Мехмед-паша и Насухпашазаде Хусейн-паша. В результате крестьяне отказывались от традиционного образа жизни, что сделали многие из них, когда экономические условия ухудшились, и либо искали счастье на поприще военной службы в эскорте того или иного паши, либо вместе со своими приятелями занимались разграблением сельской местности. Официальная пропаганда делала отличие между восстаниями и бандитизмом. Паши прежде всего считались представителями высшего класса Османской империи, а те паши, которые поднимали восстания, считались сбившимися с правильного пути представителями того правящего класса, для пользы которого их воспитали и дали образование. Если же они проявляли особое упорство в своих заблуждениях, тогда их, по крайней мере на некоторое время, возвращали в лоно того класса, которому они принадлежали. Что касается бандитов, то в глазах государства они относились к низшим слоям общества и считались представителями класса плативших подати крестьян, незаконно отвергнувшими уготованное им социальное положение, и их наказывали в соответствии с уголовным кодексом. Чрезвычайной редкостью были случаи вступления какого-нибудь разбойника в рады элиты Османской империи. Взбунтовавшиеся паши, как и разбойники, нападали на проходившие караваны, притесняли крестьян и мешали уполномоченным правительства собирать налоги. И тех и других местное население обожало и в то же самое время ненавидело. Тем, у кого не было работы, они давали возможность найти применение их невостребованной энергии, пополняя свои ряды множеством вооруженных молодых людей. Современники слагали о них баллады, в которых им либо предлагали отказаться от своей беззаконной деятельности, либо, наоборот, прославляли их столкновения с властями.
    Типичным бандитским главарем тех лет был Карахайдароглы Мехмед, который воспользовавшись отсутствием османских войск на Крите, с середины 40-х годов XVII века, вслед за своим отцом, Кара («Черным») Хайдаром, стал заниматься разбоем. Он грабил караваны, двигавшиеся по главным торговым путям западной Малой Азии, и в то же самое время требовал для себя пост помощника губернатора провинции. В этом ему было отказано, а зимой 1647–1648 года была направлена армия под командованием губернатора провинции Караман, Ипшир Мустафа-паши (он вырос в доме Абаз Мехмед-паши, желавшего отомстить за султана Османа и впоследствии ставшего великим визирем), которая должна была схватить разбойника, но не сумела этого сделать. Не увенчались успехом и последующие попытки. В конце концов Карахайдароглы Мехмед все же был схвачен и повешен в конце 1648 года. Как и о других подобных ему главарях, о нем упоминается в одной популярной песне:
Хайдароглы, в своем ли ты уме?
Как мог поднять мятеж ты на достойнейшей османской земле?
А сколько злодеяний ты сотворил на этом свете?
За каждое из них ты будешь в ответе.

Не лучше ли тебе остановиться?
Теперь лишь о тебе все говорят;
Но берегись, твоя судьба в руках Кара-Али [то есть палача]
И ты умрешь в немыслимых мучениях.

Катиб-Али [то есть автор] тебе внушает: займись собой;
Ведь для тебя померкнет мир, когда тебя повесят,
Наступит день, и черный ворон сядет на твой труп;
Не сохранить тебе свой гордый вид, не будь так глуп.

    Восстание 1623 года под предводительством Мехмед-паши вспыхнуло как месть за убийство султана Османа, а недовольство Насухпашазаде Хусейн-паши было вызвано ограничениями его власти полномочиями губернатора провинции. Мятеж, во главе которого стоял губернатор Сиваса, Варвар Али-паша, представлял собой еще одно восстание в Анатолии, которое грозило усугубить разногласия в Стамбуле разладом в провинциях. Историк и чиновник Мустафа Наима, работы которого были систематизированы спустя полстолетия, сообщает, что в 1647 году Стамбул потребовал от Сиваса внести 30 000 асперов в качестве взноса на проведение празднеств, запланированных на священный месяц рамадан, однако после консультаций с представителями знати этого города Варвар Али решил, что он не может возложить такое налоговое бремя на местных налогоплательщиков. Последовали другие требования Стамбула, в том числе и распоряжение прислать в столицу жену Ипшир Мустафа-паши, которое Варвар Али отказался выполнить на том основании, что жену мусульманина не следует передавать никому, кроме ее законного супруга. В конце концов накопившееся в нем недовольство заставило его выступить против тех, кто нес ответственность за подрыв устоев сельской жизни. Он обвинил султана в том, что тот не уделяет внимания государственным делам, посетовал на то, что султанская власть попала в руки окружающих его женщин, и особо подчеркнул то, что главным злом является кратковременность пребывания на своих постах назначенных султаном губернаторов провинций и их помощников, поскольку назначенные на высшие должности в провинциях, как правило, могут оплатить свои назначения только по истечении трех лет. По его мнению, это толкает каждого вновь назначенного на такую должность выжимать из местных жителей как можно больше денег, пока его самого еще не сняли. Варвар Али объявил, что ради сохранения спокойствия в государстве он сам поедет в Стамбул, чтобы там представить свое дело.

В вопросе смещения Ибрагима шейх-уль-ислам уступил мнению Кёсем Султан, поскольку, как и другие государственные деятели, он знал, что перед тем, как принять окончательное решение, она несомненно проконсультировалась. Ей направили послание, в котором сообщалось, что все они согласны с тем, что он должен уйти, и готовы принести клятву верности старшему принцу, сыну султана, Мехмеду. Кёсем Султан согласилась встретиться с ними во дворце и в ходе беседы, ради соблюдения приличий, сначала делала вид, что она против:
    Вы так долго потакали любым желаниям моего сына [и] доказывали свою преданность; [и] ни разу ни один из вас не предостерег его и никто из вас не желал ему добра. Теперь вы хотите изменить положение и осудить такого невинного человека. Это злодейство.
    Два часа они беседовали на эту тему, и под конец она, похоже, пришла в отчаяние:
    Все сходятся во мнении, что султан должен быть низложен; ничего иного не остается. Вы говорите мне, что если я не отдам принца, они войдут во дворец и заберут его силой.
    Использование в своих целях тех властных полномочий, которыми была наделена мать султана и в особенности валиде-султан, считалось необходимым, чтобы склонить ее на свою сторону перед тем, как шейх-уль-ислам сумеет высказать свое мнение. Хотя в частной переписке она могла сообщить великому визирю о своих подлинных чувствах, но в обществе государственных деятелей правила поведения требовали от нее делать вид, что она против. Опасение того, что могут быть предприняты попытки восстановить на престоле Ибрагима, вызвало необходимость найти правовое обоснование его последующей казни. Вскоре «безумный» султан был мертв и похоронен в гробнице своего великого дяди, низверженного султана Мустафы, на территории, примыкавшей к мечети Айя София.
    Если и были те, кто надеялся, что уход некомпетентного султана Ибрагима и восхождение на трон семилетнего Мехмеда IV утихомирит распри группировок в Стамбуле и беспорядки в провинциях, то очень скоро им суждено было разочароваться. Новый, а главное такой юный, султан просто ввел в игру новые альянсы. Придерживаясь обычая, который к тому времени стал общепринятой нормой, матери Мехмеда следовало бы действовать как регентше при своем сыне, до достижения им совершеннолетия, как это делала Кёсем Султан при Мураде IV, до тех пор, пока в более поздний период своего царствования он лишил ее этих полномочий. Однако на сей раз беспорядочные события последних лет и тот факт, что мать Мехмеда, Турхан Султан, была чуть старше двадцати лет, помешали плавному переходу к регентству. Государственные мужи сочли ее слишком неопытной для того, чтобы принимать хоть какое-то участие в осуществлении властных полномочий. Поэтому было пересмотрено положение валиде-султан (как это случилось с правом наследования в 1617 году, когда на трон был возведен брат умершего Ахмеда I, а не его сын): во дворце осталась старшая женщина гарема, Кёсем Султан, а Турхан Султан пришлось ждать, когда настанет ее черед.
    Преемник Хезарпаре Ахмед-паши на посту великого визиря, Софу Мехмед-паша стал компромиссным кандидатом тех, кто устроил свержение султана Ибрагима, и в течение девяти месяцев пребывания на этом посту он был не более, чем марионеткой в руках соперничавших группировок. Его сместили и казнили, чтобы освободить место главнокомандующему янычар Кара Мурад-паше, восхождение которого на пост великого визиря показало, что и во время правления несовершеннолетнего султана Мехмеда IV янычары по-прежнему будут оказывать влияние на решение государственных вопросов. На самом деле, в эти годы главнокомандующий янычар несколько раз становился великим визирем.
    Низвержение Ибрагима не положило конец ни беспорядкам на улицах Стамбула, ни междоусобной борьбе группировок. Теперь протестовала молодежь, стремившаяся получить пост при дворе или сделать карьеру в полках кавалерии султана. Нехватка денег, необходимых для выплаты жалований тем многим, кто был пригоден для службы в кавалерии, в последние годы привела к тому, что эти полки оказались предоставлены самим себе. По всей видимости, во время последней смены султана присвоение чинов производилось как обычно. Поддержанные уже находившимися на службе кавалеристами, разочарованные кандидаты заявляли, что султан Ибрагим был несправедливо казнен, но янычары и священнослужители, которые были согласны с его низвержением, сохраняли свое единство. Действуя на основании фетвы, согласно которой это был незаконный бунт, янычары жестоко подавили протест на ипподроме, где собирались кавалеристы и кандидаты в кавалеристы. Так недавняя сплоченность пехоты и кавалерии стала еще одной жертвой беспорядков, поскольку теперь каждый род войск преследовал свои собственные цели.

    Подавление мятежа кавалерии в Стамбуле, которым сопровождалось низвержение султана Ибрагима, спровоцировало жестокий ответ в провинциях. Со своей базы в Нигде, центральная Малая Азия, Гюрджю («Грузин») Абдулнеби-ага, прежде служивший в султанской кавалерии, направился в Стамбул, чтобы заявить протест в поддержку убитых. Потрясенные разразившимся на их глазах кризисом, летописцы того времени детально описывали тревожную последовательность событий. Как раз во время резни на ипподроме Абдурахман Абди, позднее ставший пашой и фаворитом Мехмеда IV, из дворцовой школы Галатасарая попал на престижную службу во дворце Топкапы. В своем дневнике тех событий он сообщает, что Гюрджю Абдулнеби затаил обиду на правительство, лишившее его прибыльной государственной должности. Гюрджю Абдулнеби требовал голову шейх-уль-ислама, который санкционировал убийство его товарищей по оружию, и просил дать ему возможность изложить свое дело султану. По словам летописца Мустафы Наима, особое огорчение Гюрджю Абдулнеби вызвал тот факт, что тела убитых были бесцеремонно сброшены в море, без проведения необходимых обрядов погребения. По словам этого мстителя, они были убиты, как взятые в плен христиане.
    Гюрджю Абдулнеби-ага собрал весьма значительные силы, в том числе и разбойника по имени Катиркиоглы («Сын погонщика мулов») Мехмеда с его бандой, пересек Анатолию и летом 1649 года подошел к Изнику. В ответ правительство выслало армию под командованием губернатора Эрзурума Тавукшу («Хранитель цыплят») Мустафа-паши, который в то время находился в Стамбуле. Однако когда он подошел к Измиту, находившемуся в двух переходах от Изника, стало ясно, что сил у губернатора недостаточно, чтобы оказать сопротивление мятежникам. Поэтому они вернулись в столицу. Было решено развернуть большую армию возле Ускюдара, расположенного на азиатском берегу Босфора и на холмах Чамлика. Когда верные правительству силы заняли свои позиции, из дворца было вынесено священное знамя пророка Мухаммеда и по просьбе великого визиря Кара Мурад-паши доставлено в его лагерь, на холмах Чамлика.[32] Однако султаном (а возможно, и его регентшей Кёсем Султан) было запрещено использовать это знамя для того, чтобы вдохновлять войска в сражении против Гюрджю Абдулнеби. По мнению Абдурахмана Абди, в этом было отказано по той причине, что кризис надеялись уладить без кровопролития, которое могло вызвать применение столь мощного символа. Тем не менее твердая, но примирительная позиция великого визиря явно оправдала себя, когда в дальнейшем поступили сведения о том, что Гюрджю Абдулнеби умерил свои требования до смещения шейх-уль-ислама, а когда ему и в этом было отказано, настаивал лишь на том, чтобы его самого и его сторонников, в том числе и Катиркиоглы Мехмеда, назначили на высшие должности в провинциях. Поскольку теперь армия мятежников стояла лагерем возле Булгурлу, то есть совсем недалеко от войск великого визиря, он счел целесообразным принять эти уже не столь амбициозные требования. Террор, начало которому положили зловещие события в Стамбуле, перебрался на другой берег Босфора, о чем стало известно благодаря отчету Мустафы Наима об этом мятеже, хотя спустя пятьдесят лет он подвергся выборке, из-за упоминавшихся в нем подробностей поспешной вербовки новых янычар, которые должны были сражаться с мятежниками, а также приказов, согласно которым городские хлебопекарни работали на полную мощность, и решения вооружить пастухов и бедняков, которым было поручено поддерживать порядок в городе, где совсем не осталось войск.
    Разумный компромисс, на который великий визирь Кара Мурад-паша пошел в отношении мятежников, не сработал. Группы стрелков с обеих сторон вступили в столкновения друг с другом, и после ужасной схватки мятежники одержали победу. Вслед за этим великий визирь бросил свои войска в сражение с силами Гюрджю Абдулнеби, и те бежали в Малую Азию. Гюрджю Абдулнеби был схвачен в Кыршехире, восточнее Анкары. Впоследствии его отрубленная голова была выставлена напоказ возле дворца Топкапы, в назидание тем, кто задумал бросить вызов султану. Катиркиоглы Мехмед заслужил помилование, вошел в состав османского военно-административного истэблишмента, был назначен губернатором одной из провинции, а затем убит во время военных действий на Крите. Это был тот редкий случай, когда главарь разбойников стал государственным служащим высокого ранга.
    Другой поразительной деталью ретроспективного отчета Мустафы Наима являются обстоятельства ухода Тавукшу Мустафа-паши из Измита перед отправкой более крупных сил под командованием великого визиря. Наима утверждал, что неподалеку от Измита Тавукшу Мустафа и его люди столкнулись с силами Катиркиоглы Мехмеда, когда янычары Тавукшу Мустафы прицелились, Катиркиоглы Мехмед крикнул, чтобы они не стреляли, так как он не питает к ним никакой вражды. Услышав это, янычары вышли из траншей и, сев со своими мнимыми врагами, стали пить с ними кофе. Некоторые из янычар даже ходили за передовые линии противника, в лагерь Гюрджю Абдулнеби, где их принимали с таким же дружелюбием. Люди Тавукшу Мустафы решили, что нет причин вступать в бой, и даже убедили подкрепления, прибывшие на поле боя морем, сложить свое оружие. Согласно этой версии событий, столкнувшемуся с неповиновением собственных войск и убедившемуся в том, что жители Измита поддерживают мятежников, Тавукшу Мустафе не оставалось ничего другого, кроме как ретироваться в Стамбул.
    Мятеж Гюрджю Абдулнеби вскрыл ту пропасть, которая пролегла между самозванными хранителями традиций османского государства и правящими кругами этого государства. Сначала кавалерия султана расходилась во мнениях с янычарами и была готова поддержать мятежников, якобы стремившихся, как и они, отомстить за резню на ипподроме. Впрочем, рядовые янычары легко вступали в дружеские отношения с мятежниками. Некоторые чиновники осуждали валиде-султан за то, что она, будучи регентшей султана, отказалась санкционировать использование священного знамени в сражении против войск Гюрджю Абдулнеби. Но она получала поддержку со стороны ее союзника главного черного евнуха, который, как и она, настаивал на том, что знамя следует использовать только против неверных. Как стало известно, разрешение на его вынос из дворца дал регистратор потомков пророка, пренебрегший традицией, согласно которой только султан наделен полномочиями принимать такое решение. Другой высокопоставленный священнослужитель, опасаясь последствий, не спешил давать фетву, которая оправдывала нападение на мятежников, несмотря на то, что их недовольство имело основания: недавняя резня на ипподроме продемонстрировала, что это может привести к еще большему насилию. Так получилось, что желание Гюрджю Абдулнеби вооружить себя и своих сторонников и прийти в Стамбул со своей жалобой было воспринято государственными деятелями как серьезная угроза их власти, тем более что полки султана, похоже, готовы были поднять мятеж. Но самое большее, к чему стремились мятежники, это их назначение на государственные должности.
    Хотя Гюрджю Абдулнеби встревожил Анатолию, находившуюся в самом сердце османского государства, его восстание не привело к улучшению жизни местного населения. В 1650 году владельцам государственных земельных наделов было приказано выплатить половину своих доходов в качестве единовременного налога. Это был шаг, который лишь обострил и без того тревожную ситуацию в провинциях. «Мятежные паши» добивались выдающихся успехов благодаря неразберихе, которая грозила стать нормой жизни: они то служили государству, то оказывали ему сопротивление, а когда им приказывали сражаться с подобными им деятелями, они поневоле становились представителями центральной власти. Эти люди надеялись ознакомить государственных сановников в Стамбуле с тем, что вызывало тревогу в провинциях, и навязать им свою точку зрения на то, каким должно быть государственное управление в том хаосе, очевидцами которого они являлись. Когда различные политические группировки в Стамбуле объединились в той мере, в какой это было достаточно для того, чтобы пресечь деятельность этих пашей, они сумели это сделать. Впрочем, им часто не хватало такого единства, и ужасающая перспектива увидеть тысячи вооруженных людей, двигавшихся на столицу, не оставляла им другого выбора, кроме как подчиниться (в большей или меньшей степени) требованиям пашей включить их (или вернуть) в состав правящего истэблишмента. Мятеж Гюрджю Абдулнеби, последний акт которого разыгрался в непосредственной близости от столицы, стал одним из многих ярких проявлений глубоко укоренившегося чувства возмущения тем, что янычары все больше и больше контролируют центральную власть. (За семь лет до этого в Англии марш враждебно настроенной армии на столицу привел к похожей безвыходной ситуации при Тернхэм-Грин, расположенном на таком же расстоянии от центра Лондона, как Булгурлу от центра Стамбула. Но в том случае «мятежником» был король Карл I, пытавшийся возвратить себе трон, а теми, кто стоял у власти, были члены «долгого парламента».)
    Примечательно то, что кавказское происхождение было общей особенностью нескольких мятежных пашей, получивших особую известность в период между убийством султана Османа в 1623 году и временным затишьем в провинциях, наступившим после того, как в 1656 году великим визирем был назначен Кёпрюлю Мехмед-паша, который когда-то был пленником Варвар Али-паши. Абаза Мехмед-паша был, как и Ипшир Мустафа-паша, родом из расположенной на кавказском побережье Черного моря Абхазии. Гюрджю Абдулнеби был грузином. Дервиш Мехмед-паша, находившийся на посту великого визиря в 1653–1654 годы, тоже был кавказцем. Еще одним абхазцем являлся родственник и покровитель Эвлия Челеби, Мелек Ахмед-паша. Отмечая то, что абхазцы считались скупыми, Эвлия утверждал, что родившегося в Стамбуле Мелек Ахмеда нельзя считать таковым. Такие люди не являлись результатом набора молодежи, поскольку они с самого рождения были мусульманами и родились в регионе, который, как правило, не пополнял правящий истэблишмент своими уроженцами. Возможность поступить на государственную службу была предоставлена кавказским юношам с конца XVI столетия. Описывая квартал Галаты, расположенный возле того места, где отливали пушки, Эвлия Челеби отмечает, что его жителями главным образом были выходцы с берегов Черного моря, а также Грузии и Абхазии. Он писал, что абхазцы отправляли своих годовалых или двухлетних детей обратно в свою страну, чтобы они там получили воспитание, а потом, в возрасте пятнадцати лет, они возвращались в Стамбул, где их дарили фаворитам султана или продавали государственным сановникам. Именно так, писал Эвлия, поступил на государственную службу Мелек Ахмед.
    Другие мятежники были родом из западных окраин империи, и их рекрутировали во время обычных наборов молодежи. Например, Варвар Али-паша был из Боснии,[33] а Дефтердарзаде Мехмед-паша, одно время являвшийся покровителем Эвлия Челеби, родился в Герцеговине. Из сообщений современников ясно, что между выходцами из Боснии и Албании, как и между уроженцами Абхазии, Грузии и других районов Кавказа, были напряженные отношения. Те выходцы с Балкан, которые становились частью Османской империи, считали кавказцев чужаками, присутствие которых нежелательно. Так, например, Дефтердарзаде Мехмед указывал на абхазское происхождение Мустафа-паши, когда предупреждал несчастного Варвар Али, что ему нельзя доверять.

После того как янычары перестали играть господствующую роль в политике Стамбула, наступил период верховенства другой клики, состоявшей из начальников придворных слуг, которые признали Турхан валиде-султан. Если сама она формально являлась представителем султана в период его несовершеннолетия, то главным лицом, осуществлявшим ее волю, был главный черный евнух Сулейман-ага, который принимал участие в принятии решений, направленных на восстановление порядка и истребление командиров янычар. Великий визирь Сиявуш-паша не обладал реальной властью, и через несколько недель его заменили пожилым и столь же безвольным Гюрджю Мехмед-пашой, который был братом мятежника Гюрджю Абдулнеби. Через несколько месяцев преемником Гюрджю Мехмеда стал Тархонку («Пожиратель эстрагона» или «Продавец эстрагона») Ахмед-паша, который в период между 1649 и 1651 годами находился на посту губернатора Египта. Впоследствии он был заключен в тюрьму крепости Едикуле, расположенной в черте Стамбула, а его состояние конфисковано, после чего его назначили на унизительную должность помощника губернатора одной из балканских провинций. Ему удалось восстановить доброе имя благодаря усилиям Хоказаде Мосуда-эфенди, главного судьи Анатолии, который принимал активное участие в государственных делах и обладал сильным влиянием во дворце. Но этого не удалось бы достичь, если бы не рассудительность султана и государственных деятелей высокого ранга. Сам Мехмед отдавал предпочтение своему наставнику Дели Хусейн-паше, который в то время командовал армией на Крите, но Хоказаде Мосуд играл главную роль в рассмотрении судебных дел. Красноречиво изложив три главные проблемы, с которыми столкнулось государство: состояние флота, война на Крите и поиски денег на ведение этой войны, Хоказаде Мосуд убедил султана в том, что Тархонку Ахмед, о котором он напомнил всем присутствующим, не растратил египетскую казну и является единственным человеком, пригодным для такой работы.
    Вопреки всей сложившейся практике, в качестве условия назначения на новую должность, от Тархонку Ахмед-паши, в присутствии султана, визирей и шейх-уль-ислама, потребовали решить три проблемы, поставленные Хоказаде Мосудом-эфенди. Под угрозой лишиться собственной головы в случае невыполнения поставленной перед ним задачи Тархонку Ахмед поставил два своих условия. Первое состояло в том, что никого, независимо от званий и занимаемого положения, не следует ограждать от действия тех мероприятий, которые он направит на то, чтобы обеспечить получение государством необходимых денег, и что для решения этого вопроса ему следует предоставить полную независимость. Вторым условием было то, что его следует наделить полномочиями отменять все ненадлежащие назначения и повышения по службе, предпринятые его предшественником.
    В основе прежних реформ, как правило, лежали попытки снова ввести нормы, которые, как представлялось, доминировали в прошлом. Теперь, казалось, приходило понимание того, что необходимы решения, которые помогут справиться с настоящим, а не попытки привести настоящее в соответствие с прошлым. По-видимому, назначение Тархонку Ахмеда являлось признаком того, что недавние беспорядки глубоко потрясли государственных деятелей Османской империи и побудили их занять конструктивную позицию, в основе которой лежало стремление сохранить государство и не допустить его дальнейшего скатывания к банкротству. Но этот редкий пример согласия вовсе не гарантировал то, что можно найти выполнимые решения и что они будут найдены. Так, обязательство Тархонку Ахмеда достичь приемлемого исхода Критской войны вступало в противоречие с необходимостью привести в порядок финансовые дела государства, и скоро ему пришлось вступить в полемику с главным адмиралом Дервиш Мехмед-пашой по поводу денег, необходимых для поддержания флота в боеготовности. Кроме того, в эти годы свирепствовала чума и неурожаи. Возможно, Тархонку Ахмед просто не мог ликвидировать дефицит бюджета, поскольку находился на своем посту меньше года. Но условия контракта были полностью соблюдены: он поплатился своей жизнью. Его суровые меры не пользовались популярностью и, как отмечает Эвлия Челеби, после того, как его преемником был назначен Дервиш Мехмед-паша, «люди вздохнули с облегчением… они отмечали каждый день, как канун Нового года… все радовались». Впрочем, один современник из Багдада, губернатором которого Дервиш Мехмед стал вскоре после того, как город был отвоеван в 1638 году, писал о нем как о жестоком тиране, поскольку Дервиш Мехмед ввел там новые экономические меры, которые часто вызывали недовольство. Затем быстро реабилитировали бывшего великого визиря, Мелек Ахмед-пашу, который находился в немилости из-за своего недостойного поведения во время стамбульского мятежа 1651 года. К 1653 году Мелек Ахмед-паша был вторым визирем и, как без тени иронии сообщает Эвлия Челеби, находясь на этом посту, он наслаждался жизнью в принадлежавших ему двенадцати особняках, расположенных на берегах Босфора.
    Ипшир Мустафа-паша, который в 1648 году избавил будущего великого визиря Кёпрюлю Мехмед-пашу от возможной смерти от рук Варвар Али-паши, вскоре и сам стал великим визирем. Свои ранние годы он провел в свите Абаза Мехмед-паши, сопровождал его в 1623 году во время похода на Стамбул и оставался с ним во время его последующей карьеры на Балканах. Он заслужил покровительство великого визиря Кеманкеш Кара Мустафа-паши, который был творцом заключенного в 1639 году мирного договора с Ираном, сражался вместе с султаном Мурадом во время Ереванской кампании и был губернатором нескольких провинций. Его тактика «сильной руки» сделала его непопулярным, но она же наделила его репутацией единственного человека, который способен подавлять мятежи. Он отказывался сражаться на стороне государства против мятежных пашей, которые были его союзниками: например, в 1646 году против ставшего губернатором провинции Анадолу Дервиш Мехмед-паши, а в 1648 году против Варвара Али-паши (хотя в последнем случае он в конечном счете встал на сторону государства).
    В 1651 году, будучи губернатором Сиваса, Ипшир Мустафа-паша занял Анкару и попытался подчинить этот район своей собственной администрации, позиционируя себя сторонником султанских кавалерийских полков и противником янычар. Одно из требований, с которыми он обратился к правительству, состояло в том, чтобы оно усмирило наместника Ливана, который взимал непомерные налоги с владельцев сельскохозяйственных угодий и хватку которого ему самому прежде так и не удалось ослабить. Вскоре его назначили губернатором Алеппо и поручили пресечь неповиновение. Его успех в этом был связан с тем, что он знал о драматических событиях в Стамбуле, которые побудили его ускорить свою собственную программу решения тех многочисленных проблем, с которыми столкнулось правительство (что до него пытался сделать несчастный Варвар Али-паша). Он уведомил об этом губернаторов провинций Малой Азии, но их ответная реакция носила ограниченный характер. Жалобы на его жесткий стиль управления в Алеппо дошли до Стамбула, как и сообщения о том, что он планирует идти на столицу и покарать занимающих посты государственных деятелей. Встревоженные этим, они попытались унять его гнев, предложив ему пост великого визиря. Сначала он отказался, но в декабре 1654 года двинулся из Алеппо в Стамбул, чтобы вступить в должность. По пути он захватывал сельскохозяйственные угодья, которые раздавал своим людям, и вводил в практику упрощенное судопроизводство. В попытке связать Ипшир Мустафу с правящей династией его обручили с овдовевшей дочерью Ахмеда I, женщиной среднего возраста, Айше Султан.[34] Ипшир Мустафа продержался на посту великого визиря лишь несколько месяцев и за это время успел до такой степени отвратить от себя даже своих сторонников из кавалерийских полков, что они, объединившись с янычарами, подняли мятеж, который привел к его казни. Он стал единственным губернатором провинции, который в отличие от многих других, воспользовавшись удаленностью от Стамбула, попытался избавиться от контроля центральной власти. Находясь на службе в провинциях, такие люди были в состоянии найти политическую поддержку на местах, с помощью которой они, по-видимому, могли бы диктовать свои условия тогдашнему правительству. Нечасто они поднимались на такие вершины управленческой иерархии, как Ипшир Мустафа. Но за его высокомерным поведением последовало быстрое возмездие.
    Война за Крит продолжалась. Правящие круги настолько увязли во внутриполитической борьбе за власть, что едва ли можно было надеяться на последовательную внешнюю политику. Военачальники, как могли, выполняли свои задачи (как они их понимали), никогда не зная наверняка, прибудут ли к ним войска и финансовые средства или нет, и опасаясь того, что случаи мятежей (таких, как мятеж в августе 1649 года, когда янычары потребовали, чтобы их отправили домой после двухлетней службы в траншеях Ираклиона) будут повторяться. Им были нужны не только боевые корабли, но и качественное обеспечение живой силой и материальной частью, без которого они были совершенно не в состоянии функционировать. В июле 1651 года (в то лето, когда происходили волнения лавочников и была убита Кёсем Султан) состоялось первое серьезное морское сражение этой войны. Сильный османский флот вышел из Стамбула и, двигаясь на юг, столкнулся с венецианцами у берегов острова Санторин. За первой стычкой последовало сражение у берегов Наксоса в Кикладах, в ходе которого османский флот был рассеян и около тысячи человек попали в плен к венецианцам.
    Во время пребывания Тархонку Ахмед-паши на посту великого визиря война на Крите носила вялотекущий характер, но как бывший главный адмирал, его преемник, Дервиш Мехмед-паша придавал ей гораздо большее значение. Во время его пребывания на этой должности, которую он занял в мае 1654 года, это подтвердилось в первом из четырех морских сражений, состоявшихся в проливе Дарданеллы. Оно закончилось победой османского флота, но венецианцы могли утешить себя тем, что турки понесли значительные потери в количестве шести тысяч человек. Новый главный адмирал Кара Мурад-паша, перегруппировав свой флот возле острова Хиос, совершил внезапное нападение на Тинос, затем столкнулся с венецианцами у острова Милос, после чего взял курс на Фочу, что к северу от Измира, а потом вернулся в Дарданеллы, откуда снова двинулся на юг, к острову Крит, и к осени вернулся в Стамбул. В 1654 году венецианцы сумели избежать второго полномасштабного сражения с османским флотом, но в июне 1655 года объединенный венецианско-мальтийский флот столкнулся с противником в Дарданеллах. На сей раз турки ретировались после шестичасового боя. В июле закончилась ничем предпринятая венецианцами пятинедельная осада расположенной на полуострове Пелопоннес Монемвасии.
    В XVII веке победа или проигрыш в морском сражении могли зависеть от смены ветра. В июне 1656 года венецианцы получили преимущество в Дарданеллах не только по причине благоприятного для них течения, но и в силу перемены ветра, прибившего османский флот к берегу пролива, и его корабли не могли уйти от залпов венецианских пушек. Те чувства, которые испытывал главный адмирал Кенан-паша, становятся понятны из его доклада об обстоятельствах поражения. Перед этой битвой он был прекрасно осведомлен о том, что его флот испытывает нехватку личного состава: войска султанских полков отказались нести службу на море, и ему пришлось довольствоваться личным составом худшего качества. Вступив в навязанное венецианцами сражение, он понес больше потерь от дезертирства, так как его люди прыгали за борт и плыли к находившемуся поблизости берегу. Сам он мог лишь бессильно наблюдать за тем, как ветер сносит его корабли, которые загораживают друг друга. Прежде удавалось срывать все попытки Венеции блокировать проливы и таким образом препятствовать морскому снабжению и переброске войск из Стамбула на Крит с целью усиления османских войск, осаждавших Ираклион, но в этом катастрофическом столкновении турки потеряли стратегически важные острова Бозкаада и Лемнос. Удерживая их, венецианцы могли контролировать проливы и выход османского флота в открытые воды Эгейского моря и за его пределы. Если турки легко отделались в 1655 году, писал Мустафа Наима, то в 1656-м они испытали самое сокрушительное поражение на море со времен Лепанто.
    Война с Венецией была не единственным международным кризисом семнадцатого столетия, в котором приняла участие Османская империя. После многих лет мирного сосуществования отношения с польско-литовской Речью Посполитой были нарушены событиями на северо-западных рубежах империи, в ходе которых украинские казаки под умелым командованием гетмана Богдана Хмельницкого поднялись против своих польских господ. Составляя планы того, как заставить турок, которые все еще боролись с Венецией за владение Критом, сражаться и на втором фронте, в бассейне Черного моря, король Владислав вел тайные переговоры с казачьими вожаками (одним из которых был Хмельницкий) с целью выяснить степень их желания принять участие в реализации его планов. Хотя его надежды не оправдались, эти дискуссии нарушили статус-кво и пробудили ожидание каких-то улучшений для казаков, которые в Речи Посполитой находились на положении угнетенных. Однако непосредственной причиной восстания под предводительством Хмельницкого стал захват его земель одним польским дворянином. В отличие от многих своих сотоварищей, Хмельницкий не стал мириться с таким поведением, что вызвало целый ряд событий, которые привели к открытой войне между казаками и Речью Посполитой.
    Отбросив прежние разногласия, Хмельницкий и татарский хан Ислам Гирей III заключили военный союз, соединивший казачью пехоту и татарскую кавалерию, что было вселяющим ужас сочетанием. Такой прецедент уже имел место в] 624 году, когда казаки поддержали Мехмеда и Шахин Гирея в их сопротивлении попыткам Османской империи восстановить Канбег Гирея на троне Крымского хана. Согласно одному из условий союза, который Хмельницкий заключил с Ислам Гиреем, казаки должны были сжечь 3000 лодок своей черноморской флотилии, которая являлась причиной столь сильного разорения берегов Османской империи, в том случае, если эти лодки будут использованы для набегов на прибрежные земли ханства. Вооруженные силы Речи Посполитой не имели ни единого шанса оказать сопротивление татарско-казачьему войску. Польская армия проиграла несколько сражений, и Варшава стала уязвимой для нападения. Однако этот крымско-казачий союз являлся противоестественным в силу весьма значительного отличия геополитических интересов, и хан следил за тем, чтобы казаки не усилились настолько, чтобы достичь полного успеха своего восстания. Хмельницкий искал других союзников, среди которых он видел султана Османской империи. Последовали долгие переговоры. В 1634 году Московия подписала договор с Речью Посполитой и поэтому не могла ответить на просьбу Хмельницкого о помощи. Однако в 1654 году, когда его бывший крымский союзник уже находился в хороших отношениях с польским королем, Хмельницкий принес клятву верности царю, тем самым форсируя войну за Украину между Московией и Речью Посполитой. Восстание Хмельницкого и его кровавые последствия были важным элементом подготовки к полномасштабной схватке в степи, лежавшей между Речью Посполитой, Московией и Османской империей, схватке, которая достигла кульминационного момента спустя столетие и закончилась разделом Польши, гибелью Крымского ханства и уходом Османской империи из северного Причерноморья.
    В 1656 году еще один весьма серьезный бунт в течение нескольких месяцев сотрясал Стамбул и нашел свое отражение в отчетах целого ряда современников. По сведениям жившего в Османской империи армянина Еремии Челеби Кёмюркюяна, который в то время был еше юношей, волнения начались в полдень пятницы, 1 марта 1656 года. Он сидел в лавке, когда раздался страшный шум и лавочники стали закрывать ставни. Важная молитва, которую читали в полдень по пятницам, была отменена, так как офицеры и рядовые султанских полков собрались на своей площадке для парадов и стали выражать недовольство тем, что им выплачивают жалованья неполновесными монетами. В самом этом факте не было ничего необычного, но на сей раз деньги оказались настолько обесцененными, что на рыночной площади 1000 таких асперов оценивалась менее чем в одну сотню полновесных асперов. Войска направились к ипподрому, громогласно требуя казни тех, кто обманул султана Мехмеда, произведя порчу монет. Спустя два дня султан согласился принять зачинщиков бунта. Они принесли клятву верности, обвинили «нескольких черных и белых начальников, а также женщин», возложив на них ответственность за очернение правления султана. В ответ эти начальники слуг гарема резко ответили, что они мол старались только ради него. Это так напугало султана, который был еще ребенком, что он задрожал и стал плакать. Затем он вытер слезы и спросил у бунтовщиков, чего они хотят. В ответ ему преподнесли список из тридцати одного имени, в том числе и его матери, а также главного черного евнуха. Продолжая рыдать, Мехмед попросил, чтобы его мать пощадили. Эта просьба была принята зачинщиками мятежа, но вскоре тела главного черного евнуха и главного белого евнуха были сброшены со стены дворца прямо в собравшуюся внизу толпу, и их изуродованные трупы были повешены вниз головой на одном из платанов ипподрома.
    На следующий день войска снова двинулись на дворец. Султан был не в состоянии противиться их требованиям: снова в жертву были принесены дворцовые слуги, трупы которых были сброшены со стены и вздернуты на платанах. Войска настаивали на том, чтобы выдвинутых ими кандидатов назначили на высшие государственные должности. Среди этих кандидатов был Сиявуш-паша, который во второй раз стал великим визирем, и ставший шейх-уль-исламом Хоказаде Мосуд-эфенди. Некоторые из тех, кого хотели принести в жертву, сбежали, и в городе на них началась настоящая охота. Глашатаи обещали любому, кто их найдет, место в султанской кавалерии или пехоте, а также земельный участок. Через пять дней после начала мятежа глашатаи приказали открыть лавки. Эвелия Челеби вспоминал, что он видел, как забирали няню султана, Мелеки Хатун, обвинив ее в том, что она рассказала Турхан Султан о заговоре Кёсем Султан. Потом ее убили, а тело вздернули на дереве. Спустя три дня родственникам тех, кого повесили на платанах, приказали прийти и забрать трупы. Царство террора продолжалось в течение нескольких последующих недель.