Отнюдь не очевидно то, что Кёпрюлю Мехмед-паша сумел бы удержать власть до самой своей смерти, ведь его соперники тешили себя надеждой на то, что если они найдут достаточную поддержку, то у них появится шанс войти во власть. Любой высокопоставленный государственный деятель Османской империи, который пережил недавние рецедивы насилия по принципу «зуб за зуб», мог считать себя счастливчиком, а тот факт, что он остался жив, укреплял его честолюбивые надежды на то, что однажды он станет великим визирем. Продолжали тревожить старые противоречия, и недовольные искали возможности выразить свое отношение и устранить их. Вскоре после своего возвышения Кёпрюлю Мехмед, преследуя цель удалить своего очередного соперника из Стамбула, приказал сместить Сейди Ахмед-пашу с поста главного адмирала, полученного им за ту роль, которую он сыграл в конце лета 1656 года, отбивая нападение венецианцев на Дарданеллы. Взамен он получил должность губернатора Боснии. Султанская кавалерия, которая поддерживала Сейди Ахмеда, была вне себя от гнева. Что касается янычар, то их убедили стать на сторону властей и противостоять кавалеристам, а сам Кёпрюлю Мехмед постарался создать единый фронт, созывая в свой дворец ведущих представителей всех ветвей государственной власти. Султан наделил его полномочиями наказывать непокорных, и был введен комендантский час. Были казнены некоторые высшие офицеры кавалерийских полков и обезглавлены многие кавалеристы, пытавшиеся скрыться в караван-сараях города и на другом берегу Босфора, в Усюодаре. В ходе дальнейших действий, направленных на то, чтобы уничтожить всех возмутителей спокойствия, стали преследовать тех, кто действовал с ними заодно. По элегантному выражению Абдурахмана Абди-паши, который был наперсником и летописцем султана Мехмеда IV, трупы этих людей «стали пищей для морских тварей».

    Крит все еще не был завоеван. Венецианцы не сумели надолго заблокировать Дарданеллы, и в 1657 году турецкие корабли, как обычно, появились в Эгейском море. Венецианцы распыляли свои силы, пытаясь удержать острова Базкаада и Лемнос, которые находились слишком близко от Малой Азии и слишком далеко от их баз. После нескольких месяцев ожесточенных морских сражений в Дарданеллах, в ходе которых сам Кёпрюлю Мехмед командовал сухопутной армией, стоявшей лагерем на анатолийском берегу Проливов, турки снова взяли эти острова и казнили тех, кого сочли нарушившими свой долг во время военной кампании, что стало первым признаком того, что режим Кёпрюлю Мехмед-паши отличается от правления его недавних предшественников. Не менее очевидным было и то, что война с Османской империей становилась для Венеции той прорехой, сквозь которую она теряла свои финансы. Некоторые сенаторы понимали, что восстановление нормальных отношений необходимо для того, чтобы предоставить венецианским купцам доступ к рынку Османской империи, который давал им значительную часть доходов. Однако эта прагматическая точка зрения не являлась господствующей. Был момент, когда турки рассматривали (хотя и совсем недолго) возможность заключения мира с Венецией. Это случилось, когда независимая внешняя политика султанского вассала, Георга Ракоши II, заставила их осуществить несколько военных экспедиций в Трансильванию. Но требование отдать им весь Крит оказалось для Венеции неприемлемым.
    Ракоши выдавал себя за горячего сторонника венгерских протестантов. С мужеством, источником которого стало заключенное им в декабре 1656 года соглашение со шведским королем Карлом Густавом X, Ракоши двинулся на север, в Польшу. Он сумел переманить на свою сторону соседние вассальные государства Валахию и Молдавию, что встревожило правительство в Стамбуле, так как это угрожало существовавшему балансу сил, поддерживать который было в интересах и Габсбургов и Османской империи. Слабая Речь Посполитая на северо-западных рубежах устраивала Османскую империю гораздо больше, чем земли, захваченные энергичным вассалом и удерживаемые им благодаря шведской поддержке. Между тем, походы Ракоши против Речи Посполитой не принесли ему никакого выигрыша. Весной 1657 года Мелек Ахмед-паша, который в то время был губернатором провинции Ози, приказали поставить на место и самого Ракоши и его союзников. В конце лета к его силам присоединились войска крымского хана, а в 1658 году в поход на Трансильванию выступила армия под командованием самого Кёпрюлю Мехмед-паши, причем в состав его сил вошли и несколько тысяч человек, направленных Речью Посполитой. Ракоши бежал, но и его самого и скитавшихся правителей вассальных княжеств Валахия и Молдавия вскоре заменили менее склонными к независимости или менее поддающимися на уговоры фигурами.
    В период после того, как армия, возвратив острова Бозкаада и Лемнос, отправилась на зимние квартиры в Эдирне, и до того, как весной была предпринята экспедиция в Трансильванию, Кёпрюлю Мехмед-паша, стремившийся ликвидировать смутьянов до того, как они смогут затруднить ведение военной кампании, с особенной жестокостью расправился со многими кавалеристами, которым было приказано прибыть в Эдирне. Даже Мустафа Наима не смог хладнокровно отразить это событие: он написал, что берега реки Тунджа в Эдирне были усеяны трупами. Абдурахман Абди-паша записал, что зима в том году была особенно холодной и вызвала много страданий. Снег был таким глубоким, что дороги стали непроходимыми. Возникли трудности с продовольствием, нечем было топить дома, поэтому приходилось рубить фруктовые деревья, которые использовались в качестве топлива.
    Кёпрюлю Мехмед-паша сумел навести порядок в Стамбуле и воспользовался плодами побед над Венецией и Ракоши, но его все еще не признавали губернаторы провинций Малой Азии. В конце 1658 года, возвратившись из похода в Трансильванию, он столкнулся с бунтом, который подняли некоторые из них и который, если бы он его не подавил, несомненно положил бы конец его пребыванию в должности и имел бы серьезные последствия для всей правящей верхушки. Восстание закончилось тем, что были с особенной жестокостью убиты приблизительно тридцать пашей (большинство из которых уже давно находились на государственной службе), что на некоторое время положило конец тем частым мятежам, которые в последние десятилетия стали отличительной чертой жизни в Малой Азии.
    Главным героем Анатолии был земляк Абаза Мехмед-паши, Абаз Хасан-паша, который стал активным диссидентом еще до того, как Кёпрюлю Мехмед-паша занял центральное место в формировании политики Османской империи. Являвшийся сторонником бывшего мятежника и великого визиря Ипшир Мустафа-паши, Абаз Хасан, как и многие анатолийские паши, не мог признать законность пребывания Кёпрюлю Мехмеда в должности великого визиря. Произведенная великим визирем чистка султанской кавалерии в Эдирне оказалась контрпродуктивной, так как многие из тех, кому удалось избежать его гнева, скрылись, несмотря на ужасную погоду, тогда как кавалеристы в провинциях, которые должны были откликнуться на призыв, не подчинились приказу и не прибыли к месту сбора. Вместо этого летом 1658 года около 30 000 человек собрались в районе расположенного в центральной Малой Азии города Конья. Среди них были губернаторы провинций Дамаск и Анадолу и еще пятнадцать бывших и действующих губернаторов провинций во главе с Абаз Хасан-пашой. Выражая недовольство тем, что им приказывают прибыть на военную службу, мятежники объявили: «Мы будем собираться [здесь] до тех пор, пока Кёпрюлю Мехмед-паша не будет смещен», и предложили на его место губернатора Дамаска Тайярзаде Ахмед-пашу, отец которого при Мураде IV в течение короткого времени занимал пост великого визиря, а брат был губернатором сирийской провинции Ракка. Султан приказал мятежникам немедленно прибыть на трансильванский фронт, но это не возымело действия, поскольку они по-прежнему опасались Кёпрюлю Мехмеда и отказывались воевать до тех пор, пока тот не будет снят со своей должности. В разгар лета 1658 года Кёпрюлю Мехмеду пришлось выступить из Эдирне в район боевых действий без большей части анатолийских войск. Зная о том, какие катастрофические последствия могли вызвать действия мятежников, султан счел целесообразным предложить им альтернативу службе под командованием великого визиря на балканском фронте, вместо которой приказал им оборонять рубежи в районе Багдада. Однако Абаз Хасан-паша пренебрег этим приказом и двинулся на запад, в направлении Бурсы. С целью придать мятежу видимость законности, его сторонникам было приказано во время марша не отнимать продовольствие и деньги у крестьян и отчитываться за все припасы, которые им удавалось собрать.
    Известие о том, что мятежники приближаются к Бурсе, произвело впечатление на власти, которые осознали серьезность их намерений. Все еще была свежа память о других мятежах, таких как, например, восстание под предводительством Гюрджю Абдулнеби, которое произошло всего за несколько лет до этого. Защищать Бурсу султан приказал бывшему главному адмиралу Кенан-паше, который замещал Кёпрюлю Мехмеда, пока тот с армией вел боевые действия на Балканах. Послание Абазы Хасан-паши, которого доставивший его гонец называл «слугой султана», привело Мехмеда IV в ярость. Мемуарист султана, Абдурахман Абди-паша, следующим образом описывает его реакцию:
    Я весьма сожалею о том, что мне приходится об этом говорить, но эти люди не являются моими слугами; быть может, они слуги дьявола. Я уже приказал им отказаться от своих бесполезных и неправедных взглядов и предстать [передо мной], но поскольку они этого боятся, то могут уйти и [вместо этого] принять участие в обороне Багдада или же разойтись и вернуться к выполнению назначенных им [обязанностей]. Что же это за мусульмане, которые продолжают не подчиняться приказам? Будь на то воля Всевышнего, и я предам земле не только тело одного из них, а убью их всех.
    Из своего лагеря, расположенного в районе боевых действий, великий визирь направил ультиматум: если мятежники откажутся к нему присоединиться, он разберется с ними после того, как военная кампания будет закончена.
    Восстание Абаз Хасан-паши немного отличалось от предшествующих ему восстаний анатолийских кавалеристов. Его предшественники выражали свое недовольство в традиционной форме, настаивая на своей верности султану и выражая свое презрение к его слугам, на которых они возлагали ответственность за все проблемы, с которыми сталкивалась империя. Несмотря на отказ Мехмеда IV признать его требования, Абаз Хасан не захотел стать частью истэблишмента. В его намерения входило создание своего собственного государства: «Отныне считайте нас непримиримым противником, таким, как шах Ирана. Они [султан] получат Румелию, а мы Анатолию». Столь радикальное заявление было тем более опасным по причине того, что оно было адресовано молодому и неопытному султану, причем в тот момент, когда его великий визирь и большинство верных войск находились далеко от столицы.
    Абаз Хасан-паша и его люди закрепились неподалеку от Бурсы. Как глава альтернативного правительства, он установил нечто похожее на провинциальную администрацию, назначив своих соратников на посты тех губернаторов, которые принимали участие в кампании под предводительством Кёпрюлю Мехмеда, и, под предлогом снабжения армии, забирал у местных жителей продовольствие. По требованию Кенан-паши жители города Бурса собрали оружие и продовольствие, но, поддерживая контакты с Абаз Хасан-пашой, они снабжали и его войска. Это еще больше разгневало султана Мехмеда, который искал правовые основания для того, чтобы считать хуже неверных тех, что отказался воевать против немусульман и поддержал мятеж. Когда церковники отказались дать фетву, султан решил обойтись без нее и объявил общий призыв взяться за оружие и покончить с мятежниками. Губернатору Диярбакыра, Муртеза-паше, было приказано взять на себя командование силами по подавлению мятежа, состоявших из тех, на чью лояльность все еще можно было рассчитывать. Это были войска восточных провинций: Диярбакыра, Эрзурума, Алеппо и Ичила (включавшего в себя Киликию и Кипр), а также вождей курдских племен. Указы правительства убеждали население Малой Азии в том, что порядок будет восстановлен. Кроме того, теперь в присутствии султана запрещалось критиковать великого визиря. Способность правительства оказывать сопротивление мятежникам уменьшилась, когда Кенан-пашу убедили принять вызов, брошенный Абаз Хасаном — войска, направленные из Стамбула на защиту прибрежного городка Гемлик, расположенного на дороге в Бурсу, сумели уничтожить некоторое число людей Абаз Хасана, когда они подошли к Муданье, но чтобы отомстить за эти потери, тот направил туда дополнительные войска. Поэтому верным правительству силам пришлось отступить и, переправившись через Мраморное море, отойти к Стамбулу. Чтобы защитить столицу, они закрепились в Усюодаре и установили там пушки, как это было девять лет тому назад, во время мятежа Гюрджю Абдулнеби.

Юный султан и его мать несомненно были соучастниками тех жестокостей, которые творил Кёпрюлю Мехмед-паша, подавляя недовольство внутри страны: Мехмед поддерживал своего великого визиря, хотя бы потому, что у него не было другой альтернативы. Считая, что настало время показать благородство султана и заботу валиде-султан, Кёпрюлю Мехмед вознамерился склонить на свою сторону все население Османской империи. Страстью Мехмеда IV была охота (он приобрел прозвище «Охотник»), а его любимой резиденцией стал Эдирне. Там, прямо из покоев своего дворца, расположенного за пределами этого города, он мог выезжать на охоту, не принимая участия в мелких ссорах, характерных для столицы. Он царствовал уже одиннадцать лет, но все это время лишь постоянно перемещался между Стмбулом и Эдирне, а такие поездки едва ли можно было превратить в торжественные выезды, необходимые в пропагандистских целях, которые преследовал Кёпрюлю Мехмед. Хорошо осведомленный о том, какое мощное воздействие оказывает символика монархии, он придумал, как подобающим образом продемонстрировать величие своего владыки.
    26 мая 1659 года имперский штандарт был вынесен из внутренних покоев дворца Топкапы и установлен за Воротами Блаженства, которые служили границей между закрытой территорией дворца и землями общественного пользования. В течение всего следующего месяца султан, его мать, а также его визири и войска переправлялись в Ускюдар и 30 июня с большой помпой отправились в город Бурсу, где находился погребальный комплекс династии. Двигаясь неспешной поступью и совершая по пути продолжительные остановки, они прибыли туда 29 июля. Во время восстания Абаз Хасан-паши Бурса находилась в большой опасности, поэтому во время пребывания султана в этом городе его жители выражали свое ликование и подобострастие. Между тем правительство продолжало заниматься своей обычной деятельностью: производились новые назначения и отправлялось правосудие по мере того, как людей, принимавших участие в мятеже, направленном против Кёпрюлю Мехмеда, увольняли. Султан назначал казни техжителей Бурсы, которые снабжали армию Абаза Хасана, когда она наступала на Стамбул. Продемонстрировав свою абсолютную власть, султан посетил гробницы своих предков, подчеркнув свою законнорожденность и благородство происхождения, а его божественное право помазанника было подтверждено, когда священный плащ Пророка был выставлен напоказ, что стало кульминационным моментом ночной церемонии.
    Временное пребывание монарха в Бурсе было только началом процесса продвижения людей, которыми Кёпрюлю Мехмед планировал окружить султана. Из Бурсы они направились к проливу Дарданеллы. Недавние морские сражения с венецианцами показали, что крепости на противоположных берегах пролива, построенные еще в середине XV века султаном Мехмедом II, не являются достаточным препятствием для прохождения современных парусных судов. По словам Мустафы Наима, каждый год тридцать или сорок венецианских кораблей вставали на якорь за пределами досягаемости пушек этих крепостей и блокировали Проливы. Другие суда, входившие в Проливы со стороны Эгейского моря, не знали о присутствии этих кораблей и попадали в засаду. Незадолго до того, как ее убили, наличие этой проблемы признала предыдущая валиде-султан, Кёсем. Она назначила архитектора, которому поручила изучить возможность строительства артиллерийских батарей на противоположных берегах пролива, западнее уже существующих укреплений, ближе к выходу в Эгейское море. Задуманный Кёсем проект строительства новых укреплений успешно продвигался вперед в годы регентства Турхан Султан, и ко времени ее приезда, то есть к исходу сентября 1659 года, строительство фортификационных сооружений было завершено, за исключением обращенных к морю участков. Из Дарданелл монарх со свитой направился обратно в Эдирне. Когда почти два года спустя строительство укреплений было полностью завершено, султан и его мать снова отправились в Проливы, чтобы в торжественной обстановке оценить проделанную работу. Вот как описывает это событие его наперсник, Абдурахман Абди-паша, который написал поэму, чтобы запечатлеть «милостивый дар матери султана Мехмед Хана Гази»:
Построив две крепости друг против друга с обеих сторон [Проливов],
Спасла она земли людей правоверных от набегов неверных врагов.
С таким изяществом заполнить море с двух сторон,
И сделав похожими его берега, заново Проливы создать.

    30 сентября 1661 года Кёпрюлю Мехмед-паша умер в Эдирне после болезни, которая продолжалась несколько месяцев. Как и Турхан Султан, он был щедрым благотворителем. Его пожертвования были логическим следствием его образа жизни и той роли, которую он сыграл в подчинении Османской империи недавно завоеванной ею территории. Самые разнообразные пожертвования он сделал на острове Бозкаада, отвоеванном у венецианцев в самом начале его пребывания на посту великого визиря. Там он построил две мечети, школу, караван-сарай, баню, кофейню, конюшню, девять мельниц, водяную мельницу, пекарню и 84 лавки. Однако служившие источниками доходов не приносили достаточной выручки, чтобы производить выплаты и осуществлять благотворительные работы, поэтому, чтобы компенсировать недостачу, Кёпрюлю Мехмеду было пожаловано некоторое количество деревень и другие источники получения доходов в сельской местности, в том числе средства, получаемые с налогообложения двух деревень острова Лемнос, отвоеванного им у венецианцев вскоре после Бозкаады.
    Во время Трансильванской кампании 1658 года оплот Ракоши, Инеу, стал частью Османской империи, и Кёпрюлю Мехмед-паша построил там мечеть, две школы, девять мельниц и тридцать лавок. В своем родном городке Рудник, в Албании, он построил мечеть и школу, а в провинции Амасья, куда его отдали на воспитание и куда До восхождения на пост великого визиря он постоянно возвращался, когда оказывался не у дел, Кёпрюлю Мехмед сделал целый ряд пожертвований. Так, чтобы стимулировать торговлю, он построил караван-сарай в Гюмюш-хаджикёй, к северо-западу от города Амасья, расположенного на торговом пути, протянувшемся с запада на восток через северную часть центральной Малой Азии. Служба в Сирии побудила его сделать более безопасным маршрут паломников, и южнее города Антакья (Антиохия), возле расположенного на реке Оронт Джиср-аш-Шигхуре, он построил форт, две мечети, караван-сарай и школу. По существу, это были самые ценные пожертвования, потому что они были сделаны ради защиты купцов и паломников от набегов жителей пустыни.

    В Османской империи покровительство долго оставалось надежным способом продвижения по службе, так как уже более пятидесяти лет сыновья становились преемниками своих отцов, занимавших высшие государственные должности. Это видно на примере многочисленных визирей с именами А-оглы Б-паша или Х-паша-заде Y-паша. Слово «сын» по-турецки звучит как «оглы», а по-персидски как «заде». Так, имена Оздемироглы Осман-паша и Насух-пашазаде Хусейн указывают на то, что этот Осман был сыном Ёздемира [паши], а Хусейн сыном Насух-паши. После смерти Кёпрюлю Мехмед-паши, его сын Фазыл Ахмед-паша стал великим визирем, несмотря на свои 26 лет, и носил один из приведенных здесь вариантов имен: Кёпрюлюзаде Фазыл Ахмед-паша. Это был первый случай, когда сын стал преемником отца на посту великого визиря. Фазыл Ахмед получил образование в теологическом колледже и занимал посты в религиозной иерархии Стамбула, но вскоре после того, как его отец стал великим визирем, он оставил религию и стал заниматься административной деятельностью и был назначен губернатором весьма чувствительной пограничной провинции Эрзурум, где всегда был нужен человек, которому можно доверять. Решение назначить его великим визирем было принято перед смертью его отца: зная, что конец уже близок, Кёпрюлю Мехмед вызвал Фазиля Ахмеда из Дамаска (где он к тому времени служил губернатором) и сделал его своим заместителем. Желание Кёпрюлю Мехмеда иметь под рукой выбранного им преемника напоминает тактику султанов прежних времен, а параллель между амбициозными планами Кёпрюлю Мехмеда в отношении своей семьи и аналогичными планами османских султанов XV и XVI столетий четко указывает на непомерные устремления династии, начало которой положил этот вельможа.
    Пятнадцатилетний срок пребывания Фазыл Ахмед-паши на посту великого визиря (оборвавшийся по причине его преждевременной смерти в 1676 году) был отмечен целым рядом военных кампаний, в особенности на северо-западных рубежах, поскольку Османская империя снова переживала период экспансии. Первым делом Фазыл Ахмед попытался вывести из тупика противостояние с Венецией на Крите, и 25 сентября 1662 года была объявлена мобилизация имперской армии. Его идея состояла в том, чтобы в 1663 году начать кампанию в Далмации с целью поддержки уже находившихся там османских войск, действия которых, направленные против венецианских опорных пунктов в этом регионе (таких как крепости Шибеник, Сплит и Котор), постоянно вызывали раздражение республики. Турки тешили себя надеждой захватить эти крепости, но к ноябрю стало ясно, что армия скорее пойдет маршем на Венгрию, чем на Далмацию.

Это поражение на Рабе заставило османские силы перейти к оборонительной тактике, и уже через несколько дней был заключен двадцатилетний мирный договор с Габсбургами, которые не располагали силами, достаточными для того, чтобы извлечь из этой победы еще большие выгоды. Трансильвания должна была сохранить независимость, но оставаться под влиянием Османской империи, а австрийский император (или «римский» император, как он упоминался в османской версии Васварского договора) вновь соглашался вносить в казну султана свое ежегодное «подношение». Недавно завоеванный город Нове Замки оставался в руках Османской империи. Впоследствии Фазыл Ахмед-паша пристально следил за соблюдением условий этого договора. Туркам надо было на некоторое время обеспечить мир на своих рубежах, чтобы ничто не мешало им разобраться с венецианцами, поскольку к тому времени война за Крит шла уже девятнадцатый год.
    Когда являвшийся губернатором Румелии османский посланник Кара («Черный») Мехмед-паша отбыл ко двору Габсбургов, чтобы ратифицировать этот договор, в его свите был Эвлия Челеби, который оставил нам самые ранние из сохранившихся сведений о посольстве в иноземное государство. Похоже, Фазыл Ахмед неодобрительно относился к скромному наряду и малочисленной свите Кара Мехмеда, втолковывая ему, что как посланник султана тот должен не уступать императору по блеску и расточительности. Эвлия Челеби красочно описывает все то, что он увидел в Вене, и показывает особую привлекательность Леопольда I, который в 1658 году в возрасте всего восемнадцати лет унаследовал трон своего отца, императора Священной Римской империи:
    …он среднего роста с тонкой талией, не тучный, не плотный и не тощий, столь же бескорыстный, сколько и безволосый молодой храбрец. Всевышний придал его черепу форму головного убора дервиша Мевлеви, или тыквы, или сосуда с водой. Его лоб такой же плоский, как доска. У него густые и черные брови, которые почти срослись. Глаза круглые, как у совы, и красноватые. У него длинные и черные ресницы, а лицо вытянутое, каку лиса. Его уши такие же большие, как детские тапочки. Его нос похож на усохшую виноградину… и такой же большой и красный, как пелопоннесский баклажан; в каждую его ноздрю можно было бы просунуть три пальца, и из этих громадных ноздрей выступают черные волосы, похожие на неухоженные волосы с бороды какого-нибудь тридцатилетнего молодца, у которого не поймешь, где заканчиваются усы и начинается борода. У него густые черные усы, которые доходят до ушей, а губы похожи на губы верблюда (в его рот вошел бы целый каравай хлеба), и зубы у него такие же большие и белые, как у верблюда. Всякий раз, когда он говорит, слюна стекает с его верблюжьих губ, и множество окружающих его [слуг] утирают ее кусками красной материи, похожими на полотенца, а сам он непрерывно расчесывает бороду и усы. Его пальцы похожи на огурцы с Ланга [т. е. с одного из огородов Стамбула]… Все представители его династии такие же уродливые, как он сам, а его отвратительный образ можно увидеть во всех храмах, домах и на монетах…
    Те два года, в течение которых его великий визирь находился в Венгрии, Мехмед IV провел, совмещая пребывание в своем дворце в Эдирне с выездами на охоту во Фракию и Македонию. Султан поощрял стремление своего фаворита Абдурахмана Абди записывать для потомства каждую подробность сельской жизни, от количества леопардов, лисиц и косуль, на которых в тот или иной день шла охота, и до подвига какого-нибудь силача, оторвавшего от земли слона вместе с наездником. Даже когда Абдурахман Абди был нездоров, султан уговаривал его записывать все события дня. Фазыл Ахмед-паша вернулся в Эдирне в июле 1665 года, и двор срочно направился в Стамбул, а оттуда на берега пролива Дарданеллы, где была произведена инспекция фортификационных сооружений. Следующим неотложным делом было завоевание Крита.

    В те годы на морях все еще часто совершались нападения пиратов на корабли с паломниками и торговые суда. Продолжались набеги разбойников и работорговля. На совещании с высокопоставленными государственными деятелями султан назначил великого визиря командовать планируемой военной кампанией, на Крите зимой 1665–1666 года были осуществлены соответствующие приготовления. Венецианскому послу, которого на протяжении последних двенадцати лет держали в Эдирне, теперь дали еще одну возможность заключить мир. Фазыл Ахмед предложил, чтобы Венеция, в обмен на сохранение в своих руках Ираклиона, произвела бы в пользу Османской империи разовый платеж в размере 100 000 золотых монет, а потом ежегодно выплачивала по 10 000 золотых. Это и другие условия были отвергнуты послом, и поэтому продолжалась быстрая мобилизация.
    Войскам, предназначенным для ведения этой кампании, было приказано собраться в портах Фессалоники, Эвбея и Монемвасия на Пелопоннесе, откуда на кораблях им предстояло отправиться на Крит. Янычары отплыли из Стамбула, а Фазыл Ахмед-паша со своей свитой 25 мая 1666 года выступил из Эдирне и, пройдя по суше через Македонию и Фессалию, сел на корабль в Эвбее. Плавание оказалось не слишком удачным. По пути утонула или погибла значительная часть войск, и Фазыл Ахмеду пришлось дать своей армии двухмесячный отдых в Фивах. Войска смогли прибыть на Крит только зимой. Когда великий визирь выступил из Эдирне, султан потребовал, чтобы Абдурахман Абди рассказал ему о великих победах его предков — о том, как в 1514 году в битве при Чалдыране Селим I обратил в бегство шаха Ирана Исмаила, о том, как в 1521 году Сулейман I завоевал Родос, а в следующем году Белград.
    Крепость Ираклион все еще держалась, поэтому в 1667 и 1668 годах войскам Османской империи пришлось сжимать кольцо осады. Оборонявший ее гарнизон был утомлен и пал духом. Помощь, которую они ожидали из Франции, так и не пришла, а их другие союзники часто отвлекались на решение вопросов, связанных с первенством среди командиров кораблей объединенного христианского флота Савойи, Венеции, Папской области, мальтийских рыцарей-госпитальеров, Неаполя и Сицилии. Хотя в 1668 году Венеция попросила о мире, это не привело к остановке боевых действий. Однако к весне 1669 года французский король Людовик XIV наконец-то сумел направить свои войска на Крит. Когда они туда прибыли, осаждавшие крепость турки оказали решительное сопротивление атакам на их позиции с моря, и обе стороны понесли значительные потери. Через полтора месяца нерешительных действий французы, которые главным образом и атаковали османскую армию, лишились желания продолжать боевые действия. Прекрасно зная, что их присутствие должно содействовать тому, чтобы султан с большей охотой пошел на урегулирование конфликта, они тем не менее отплыли домой, не оставив Франческо Морозини, который командовал оборонявшимися силами венецианцев, никакого другого выхода, кроме сдачи. После двадцати четырех лет войны Крит, который венецианцы удерживали на протяжении четырех с половиной столетий, перешел к Османской империи. В руках венецианцев осталась только крепость Спиналонга, на восточном побережье острова, а также Суда и Грамвуса (Грабуса) на западном. Точно также, как он это делал после заключения в 1664 году Васварского договора с Габсбургами, Фазыл Ахмед-паша остался на Крите, чтобы проследить за выполнением условий мирного договора с венецианцами. После окончания боевых действий выяснилось, что остров не слишком сильно пострадал, и две главные статьи экспорта — производство оливкового масла и вина — были своевременно восстановлены. Город Ираклион лежал в руинах и после ухода венецианцев обезлюдел. Через неделю после того, как он был передан Османской империи, Эвлия Челеби упомянул победоносную армию в пятничной молитве. Строения города было приказано восстановить, после чего начались великие торжества.
    Подобно тому как султан Мехмед II сделал из византийского Константинополя османский и исламский город, Фазыл Ахмед-паша «османизировал» и «исламизировал» венецианский Крит. Он превратил богатую церковь Святого Франциска в главную мечеть Ираклиона и назвал ее в честь султана. Дворец венецианского губернатора был соответствующим образом переделан и использовался османским губернатором. Другие церкви также были преобразованы в мечети, причем самым ярким внешним признаком этих преобразований была замена колоколен на минареты. Решив перестроить самую заметную церковь Ираклиона в мечеть султана и добавить к ней минарет, который сразу бросался в глаза, Фазыл Ахмед гарантировал то, что присутствие Османской империи будет заметно издалека, на подходах к городу, как с моря, так и с суши. Турки считали важным, чтобы не было никакой двусмысленности относительно того, кто теперь владеет этим островом, поэтому все заметные церкви других главных городов, Ханьи (взятой в 1645 году) и Ретимно (взятого в 1646 году), также стали мечетями.

Военные действия против Речи Посполитой и Московии привели к тому, что только в 1675 году появилась возможность отпраздновать недавние успехи османской армии подобающим для султана-воителя возрождавшейся военной державы образом. Весной того года султан Мехмед IV издал декрет о проведении в Эдирне пятнадцатидневных празднований в честь обрезания его сыновей, одиннадцатилетнего Мустафы и двухлетнего Ахмеда, и еще восемнадцати дней торжеств, посвященных заключению брака между его семнадцатилетней сестрой Хатидже Султан и вторым визирем Мусахи-бом Мустафа-пашой. После шести месяцев приготовлений, в период между 14 и 29 мая, состоялось торжество, посвященное обрезанию, а бракосочетание отпраздновали в период между 9 и 27 июня. Ничего подобного не видели со времен торжеств, состоявшихся в 1524 году по случаю бракосочетания сестры султана Сулеймана I, Хатидже Султан, и его великого визиря и фаворита Ибрагима-паши, или свадебных торжеств 1562 года, когда были заключены браки между его внучками и тремя государственными деятелями высокого ранга, или торжеств 1582 года в честь обрезания будущего султана Мехмеда III.
    Бывший чиновник Хезарфен Хусейн-эфенди составил подробное, день за днем, описание торжеств, свидетелем которых он, по всей вероятности, был. Банкеты, щедрые подношения, театральные представления, фейерверки, клоунады, выступления наездников и многое другое стало частью продуманной демонстрации великолепия и необычайной щедрости правящей династии. Государственные чиновники и высокопоставленные деятели Османской империи, а также жители Эдирне приглашались на пиры в соответствии с их положением и приносили султану и принцам свои подношения (преимущественно религиозные и поэтические тексты, серебряные сосуды и дорогие ткани). Когда Хатидже Султан вступила в брак, она получила много подарков от султана, а от ее жениха требовалось развлекать высокопоставленных государственных чиновников на банкетах, а также раздавать щедрые дары направо и налево. Празднования проводились на открытом воздухе, напротив султанского дворца:
    …с одной стороны были подняты двадцать две корабельные мачты, каждая из которых была весьма искусно украшена тысячей маленьких фонарей. Султан распорядился, чтобы они горели с самого начала до самого конца празднеств. Султаном были установлены семь величественных шатров. В некоторых из них султан и принцы отдыхали, тогда как прочие были предназначены для великого визиря, шейх-уль-ислама, главных судей Румелии и Анадолу, а также для других членов имперского совета, а напротив каждого шатра стояли деревянные трибуны, чтобы можно было наблюдать за музыкантами, актерами и другими выступлениями.
    В 1675 году капеллан Левантийской компании, англичанин, доктор Джон Коувел посетил Эдирне и его окрестности и присутствовал на этих торжествах. Многие простолюдины прошли обряд обрезания в то же самое время, что и принцы. Свидетелем этого был доктор Коувел. На самом деле, писал он, «турки настолько далеки от того, чтобы препятствовать вашему желанию это увидеть, что даже уступают вам дорогу»:
    Я видел многие сотни (за тринадцать ночей было обрезано около 2000 человек) обрезанных… Там было много вполне зрелых людей, в особенности новообращенных, которые стали турками. Наиболее распространенный способ обращения в ислам (а я видел их несколько) состоит в том, чтобы предстать перед В. П. [т. е. Важной Персоной — султаном] и визирем и снять головной убор или поднять вверх правую руку, либо указательный палец. После этого человека сразу же уводил служащий (который присутствует специально для этой цели) и производил обрезание. Я видел русского, лет двадцати, который после того, как он предстал перед визирем, с чрезмерной поспешностью и ликованием прошел в шатер. Однако во время обрезания у него был недовольный вид (как это бывает у многих людей зрелого возраста). Однажды ночью нам повстречался молодой парень, который спросил нас, как пройти к визирю. Мы поинтересовались у этого сельского паренька, какое у него дело к визирю. Он сказал, что его брат принял турецкую веру и теперь он хочет его найти и тоже совершить обрезание. И через два дня он так и сделал… За эти тринадцать дней появилось по меньшей мере двести новообращенных.
    Хотя Фазыл Ахмед-паша еще в молодости отказался от теологического образования, он оставался весьма восприимчив к воздействию различных богословских течений, поэтому во время его пребывания на посту великого визиря переживала возрождение пуританская секта Кадизадели, члены которой предали анафеме его отца.
    Будучи губернатором Эрзурума, он попал под влияние Мехмеда ибн Бистана, курдского проповедника из Вана, известного под именем Вани-эфенди. Это была харизматическая фигура местного религиозного истэблишмента. Будучи намного старше Фазыл Ахмеда, Вани-эфенди оказался родственной душой, принадлежавшей к тому интеллектуальному миру, который Фазыл Ахмед покинул, когда решил применить свои способности в сфере административного управления. Эти два человека стали друзьями, и, когда Фазыл Ахмеда назначили великим визирем, Вани-эфенди был приглашен в Стамбул в качестве его советника по духовным вопросам. Позднее он был назначен на влиятельный пост проповедника во время пятничных молитв в новой величественной мечети Турхан Султан, открытой в 1665 году, а затем стал духовным наставником великого визиря.
    Близость Вани-эфенди к великому визирю приблизила его и к Мехмеду IV, а в хрониках фаворита султана, Абдурахмана Абди-паши, имя Вани-эфенди упоминается так же часто, как имена самых известных визирей султана. Он был с Мехмедом в те годы, когда его двор пребывал в Эдирне, где Абдурахман Абди имел все возможности за ним наблюдать. Интересно то, что между Вани-эфенди и церковным истэблишментом в лице шейх-уль-ислама Минкарызаде («Сын человека с орлиным носом») Яхья-эфенди, судя по всему, не возникало никаких идейных противоречий, хотя равное положение давало одинаковый вес их взглядам на вопросы, оценка которых традиционно была исключительной монополией шейх-уль-ислама, обладавшего высочайшим духовным авторитетом. Вани-эфенди сопровождал султана во время его бесплодной военной кампании на Крите, а также во время Каменецкой кампании. Находившая в этом городе церковь кармелитов была преобразована в мечеть и названа его именем, а ему самому дали отпуск, необходимый для того, чтобы учредить благотворительный фонд.
    И султан, и его великий визирь были еще достаточно молоды и поэтому прислушивались к советам такого человека, как Вани-эфенди, а его высокое положение стало благом для его менее высокопоставленных последователей, голоса которых умолкли после того, как в 1656 году Юстювани Мехмед-эфенди и его прислужники были высланы на Кипр. События в годы, предшествующие возвышению клана Кёпрюлю, во многом дискредитировали церковную иерархию, погрязшую в политических и фракционных склоках, которые разыгрывались в столице. Поэтому настало время для появления группы, подобной секте Кадизадели, которая могла бы законно претендовать на ведущую роль в деле восстановления моральных принципов. В тот период, когда Вани-эфенди оказывал доминирующее влияние, мистические ордена снова стали объектами пристального внимания секты Кадизадели. Ее лидер распорядился уничтожить находившийся неподалеку от Эдирне орден дервишей Бекташи и даже оказал воздействие на расположенную в Галате богатую и влиятельную ложу Мевлеви, запретив публичное исполнение суфитской музыки и танцев, которые, по его убеждению, не соответствовали догматам ортодоксальной веры. Как и в те дни, когда султан Мурад IV прислушивался к тому, что проповедовал Кадизаде Мехмед, кофейни были закрыты, и курение снова было запрещено.
    Дервиши хотя бы были мусульманами: Вани-эфенди и его сторонников в гораздо большей степени оскорбляло присутствие в империи немусульман и то, что им жаловали привилегии. Так, производство и потребление вина традиционно запрещалось мусульманам, но разрешалось христианам и евреям (во благо казначейства, которое собирало с них десятину). В 1670 году был издан имперский указ, согласно которому упразднялась должность специального уполномоченного по вину, ликвидировались таверны в Стамбуле и его окрестностях и вводился запрет на продажу вина, что привело не только к финансовым потерям казначейства, но и к штрафным санкциям в отношении христиан и евреев, которые занимались этой прибыльной торговлей. Однако, как это случалось с предыдущими попытками обуздать торговлю вином, увертки и контрабанда сделали этот указ неэффективным. Возможно, более всего раздражавшим Вани-эфенди фактором было зрелище «сотен» людей, приезжавших с целью посетить таверны деревни Карагач, расположенной совсем неподалеку от Эдирне. Доктор Джон Коувел получил сведения из первых рук о «любви турок к вину» и об отступных, которые получал главнокомандующий янычар за то, что он закрывал глаза на пьянство в Карагаче. Весь двор, говорил он, состоял из пьяниц, за исключением султана и еще двух человек: Мерзифонлу Кара Мустафа-паши и Мусахиб Мустафа-паши.
    Терпимое положение немусульман было введено в систему османского права незадолго до правления Мехмеда II, а отражением того, что законодательство определило для них место, являлась плата избирательного душевого налога. Однако то рвение, с каким османские христиане и евреи при любой возможности устанавливали связи с чужеземными купцами и доверенными лицами иностранных государств, приводило такого пуританина, как Вани-эфенди, в замешательство, поэтому он пришел к заключению, что членов этих меньшинств надо поставить на место и сделать так, чтобы они не выделялись. Традиционно в Османской империи к местам богослужения немусульман относились терпимо до тех пор, пока это не выходило за установленные пределы. Разрешался и ремонт, который был признан необходимым, хотя реконструкция могла быть запрещена, если здание в его первоначальном виде было полностью разрушено. Под влиянием Вани-эфенди земля, на которой стояли восемнадцать из двадцати пяти церквей, сгоревших дотла во время больших пожаров, опустошивших Стамбул и Галату в 60-е годы XVII столетия, впоследствии была конфискована и продана мусульманам, хотя после пожаров эти церкви были восстановлены руками христиан.
    В 1664 году Вани-эфенди удалось ввести запрет на межконфессиональные молитвы, которые, как шейх-уль-ислам советовал султану, следовало проводить по всей империи, ради успеха предстоящей военной кампании. В этом случае поражение, которое османская армия потерпела от Габсбургов у Сен-Готарда, делало спорным утверждение Вани-эфенди, согласно которому молитв одних мусульман достаточно для того, чтобы гарантировать успех кампании. Поначалу деятельность Кадизадели была направлена на то, чтобы вернуть заблудших мусульман на праведный путь. Вани-эфенди, напротив, пытался заставить исламские предписания затронуть проблему места немусульман в мусульманском обществе, причем за счет традиционной для Османской империи терпимости, и поскольку он пользовался поддержкой как со стороны султана, так и со стороны великого визиря, у него появилась возможность увидеть, как его программа осуществляется на практике.
    Более заметной для широкой публики, чем крепости, построенные Турхан Султан на берегах Дарданелл, стало то, что сегодня называется Ени Джами или Новая мечеть, что является сокращением ее полного названия, Ени Валиде Джами, или «Новая мечеть вдовствующей султанши». Она возвышается над расположенным на берегу бухты Золотой Рог стамбульским кварталом Эминёню и имеет множество пристроек: монарший павильон, начальную школу, общественный фонтан, библиотеку и рынок (известный как Египетский рынок или рынок пряностей), а также большой мавзолей Турхан. Эта мечеть была первым храмовым комплексом женщины из монархической семьи, который считался равным величественным храмовым комплексам таких султанов, как Мехмед II, Баязид II, Селим I, Сулейман I, мечети Шехзаде, которую Сулейман построил в честь своего покойного сына, принца Мехмеда, мечети Ахмеда I и, разумеется, Айя Софии. Инициатором проекта была мать Мехмеда III, Сафийе Султан, но она отказалась от этой идеи, когда ее сын умер, а ей самой пришлось уйти в тень. Мурад IV, несомненно, подумывал о продолжении строительства, но потом выбросил это из головы. Решение Турхан Султан вступить во владение этим участком земли (расположенным в торговом районе Стамбула) предоставило неожиданную возможность подчинить евреев.
    Пожар 1660 года, который опустошил значительную часть города, собрал свою дань и с евреев, живших по соседству, в портовом районе Эминёню. Правящие круги обвинили их в поджоге, после чего у них конфисковали имущество, а их община была изгнана из района. То, что это рассматривалось как поступок, достойный всяческих похвал, ясно и из надписей внутри монаршего павильона этой мечети, и из текста о деяниях пожертвователя. Написанный на изразцовой панели, в монаршем павильоне, этот документ представляет собой строфу из Корана, в которой говорится о том, как пророк Мухаммед изгнал еврейское племя из Медины, и о конфискации их земли, тогда как в деяниях Турхан Султан говорится о «евреях, которые являются врагами ислама». Вот так ислам насаждался в этом торговом районе, и это напоминало войну с иноземными неверными, с тем отличием, что она велась в пределах собственной страны. Большинству евреев пришлось переехать подальше, в северную часть бухты Золотой Рог, и стать частью другой еврейской общины, жившей в квартале Хаскёй. И когда позднее они вернулись в Эминёню, их вновь оттуда изгнали. Та роль, которую Вани-эфенди сыграл в травле евреев, являлась повторением того, что сделал великий визирь Мехмеда III, Коджа Синан-паша, который использовал в своих целях вспышку антиеврейских настроений, имевшую место в 90-е годы XVI столетия, то есть незадолго до того, как Сафийе Султан приняла решение построить в том же самом месте свою мечеть. Подобно своему сыну и великому визирю, Турхан по достоинству оценила усилия Вани-эфенди и подтвердила это тем, что пристроила к своему храмовому комплексу монастырь, который отдала в его распоряжение.
    Евреи империи снова оказались в центре внимания в 1665 году, когда раввин Саббатай Цви, из космополитичного торгового порта Измир, объявил себя мессией. Поверившие ему евреи Измира и Стамбула забросили свою коммерческую деятельность и вступили в горячую полемику с теми их единоверцами, которые не разделяли надежды на «возвращение» в Иерусалим. Под влиянием Вани-эфенди правительство вмешалось в дискуссию, с тем, чтобы пресечь деятельность Цви. Сначала его посадили в тюрьму одной из крепостей, построенных на берегах пролива Дарданеллы, но когда шумные протесты его сторонников стали нарушать общественный порядок в округе, его перевезли в Эдирне для допроса, который проводили ближайшие советники султана, Мерзифонлу Кара Мустафа-паша, шейх-уль-ислам Минкаризаде Яхья-эфенди (который дал фетву, заключавшуюся в том, что и христиан и евреев можно в приказном порядке обращать в ислам), а также Вани-эфенди. Султан тайно наблюдал за допросами и за процедурой обращения Саббатая Цви, которому предложили сделать выбор между принятием ислама и смертью. Став «новообращенным мусульманином», Азизом Мехмедом-эфенди, и превратившись в получающего жалованье придворного, Саббатай Цви стал проповедовать в интересах принятой им веры, чем привел в полное замешательство своих бывших сторонников. Нежданно-негаданно он стал союзником Вани-эфенди в его непримиримой борьбе, направленной на сведение к минимуму роли немусульман в общественной жизни империи. В отличие от эпохи султана Сулеймана I, когда ненадлежащие религиозные убеждения могли привести на эшафот, теперь истэблишмент Османской империи мог впитывать в себя раскаявшихся религиозных смутьянов, делая это с такой же легкостью, с которой прежде он принимал в свои ряды раскаявшихся военных бунтовщиков Анатолии. Однако Саббатаю Цви не пришлось слишком долго отдавать свой мессианский пыл новой вере, которую он принял, в конце концов его выслали в Албанию, где он и умер в 1676 году. Движение, инициатором которого он стал, нашло отражение в Европе и на Ближнем Востоке и привело к обращению в ислам евреев и христиан во всех уголках империи.[38]
    Европейские наблюдатели не смогли найти объяснение той волне обращений в ислам, которая имела место в годы правления султана Мехмеда IV, и до, и в особенности после эпизода с Саббатаем Цви, когда многие христиане и евреи лично представали перед султаном в Эдирне, где находился его двор, а также во время его частых выездов на охоту. Их было так много, что в новый свод законов, составленный секретарем султана, Абдурахманом Абди-пашой в 1676–1677 годах, вошел «закон о новых мусульманах», который упорядочивал процедуру обращения, включив в нее обучение догматам ислама, денежное вознаграждение обращаемого и обеспечение его соответствующей одеждой, а также, если это был христианин, то и обрезание. Обращение в ислам позволяло евреям и христианам пользоваться теми же привилегиями, что и мусульманское большинство империи, и снимало с них те ограничения в сфере политической и финансовой деятельности, которыми они были обязаны своему «терпимому» положению. «Новые мусульмане» мужского пола, как и старые, обладали возможностью занимать государственные должности самого высокого ранга. Помимо прочих льгот, они могли вступить в брак с той женщиной, которую они выберут, тогда как мужчины немусульмане могли вступать в брак только с женщинами-немусульманками. Женщин и детей также обращали в ислам: среди тех преимуществ, которые получали женщины, было то, что после обращения они могли развестись с мужьями немусульманами, или если они были домашними рабынями немусульман, то со временем они получали свободу.

За те несколько дней, в течение которых армия подтягивалась к стенам Вены, Мерзифонлу Кара Мустафа-паша выстроил свои войска так, чтобы окружить город со всех сторон, оставив лишь узкий проход для подхода подкреплений. Осада началась с традиционного предложения гарантировать безопасность в том случае, если защитники сдадут свою крепость, но от этого предложения, также традиционно, отказались. Османские войска быстро и умело закрепились на своих позициях и 14 июля начали артиллерийский обстрел города. Кара Мустафа стремился не упустить ни одной мелочи, которая могла обеспечить успешный исход, действовал неспешно и методично, но схватка оказалась яростной, и неопределенность ее конечного результата была высокой. Через месяц осады турки с помощью мины проделали брешь, и атакующим удалось проникнуть внутрь промежуточной линии укреплений равелина.
    Размышления о последствиях возможной победы османской армии оказали серьезное воздействие на европейских князей и государственных деятелей, знавших, что на протяжении минувших столетий призывы к объединенным действиям против общего врага редко находили понимание, а когда такие попытки все же предпринимались, то чаще всего они оказывались непродолжительными и нерешительными. Сегодняшний союзник завтра мог стать врагом: взаимная подозрительность и отголоски старой вражды препятствовали сплоченным действиям. Франция ограничилась лишь туманными намеками и не послала на помощь Вене никаких войск. Польско-литовская Речь Посполитая оказалась единственной державой, вынужденной встать на защиту Габсбургов. Речь Посполитая все еще испытывала жгучую боль, вызванную потерей своего влияния на казаков Правобережной Украины и утратой больших территорий в Подолии, которые по условиям договоров 1672 и 1676 годов перешли во владение Османской империи. Хотя, на первый взгляд, независимость и привилегии местных собраний отнюдь не гарантировали, что отсюда придет хоть какая-то помощь, дворяне Подолии (большинство из которых склонялись к тому, чтобы прийти на помощь Габсбургам, поскольку надеялись вернуть свои земли в случае поражения османских войск) убедили своих товарищей, и объединенные необходимостью оказать друг другу помощь в борьбе с общим врагом, империя Габсбургов и Речь Посполитая соединились в непростом союзе, заключив в марте 1683 года пакт о взаимной обороне, согласно которому договоры Речи Посполитой с Османской империей считались недействительными.
    Уже в июне польская армия находилась в боевой готовности на своих южных границах. Причиной тому были набеги на польскую территорию, совершаемые Тёкёли из Трансильвании, а также наступление османской армии из Буды. Когда в середине июля, то есть в самом начале осады Вены, первый отчаянный призыв о помощи достиг Собеского, он без особой спешки переехал со своим двором из Варшавы в Краков. Но когда ему стали известны детали успешного продвижения осады, он приложил все силы, чтобы мобилизовать армию, необходимую для того, чтобы этому противостоять. Поражение грозило дальнейшими военными действиями Османской империи против Речи Посполитой, но для Собеского оно означало провал его собственных амбиций. 15 августа его армия выступила из Кракова, и к концу месяца он был Холбруне, расположенном к северо-востоку от Вены. Там же находился и зять императора, Карл Лоррейнский, который был командующим маленькой армии Габсбургов, совершавшей набеги на коммуникации османской армии. Баварцы, находившиеся юго-западее Вены, и протестанты-саксонцы, находившиеся северо-западнее, также направили свои войска, однако с другими потенциальными союзниками, такими как Бранденбург, не было достигнуто никакого соглашения.
    Осада продолжалась уже два месяца, но ни одной из сторон не удалось достичь решающего преимущества, хотя положение защитников было отчаянным. Высланные на помощь армии медленно двигались в направлении переправы через Дунай в районе Туллина и, переправившись, сосредоточились на южном берегу с тем, чтобы, пройдя маршем через Венский лес, подойти к городу с запада. Предположив, что гористая и покрытая густым лесом местность станет препятствием даже для полных решимости войск, командование османской армией решило не создавать эффективной обороны подходов к городу с этого направления. Но если они не могли не придавать значения наступавшей шестидесятитысячной армии, то не могли они и снять осаду после стольких недель усилий и после того, как в воздухе уже запахло победой. Собеский потратил три дня на то, чтобы привести в порядок свои войска: австрийцы стояли слева, ближе всего к реке, немцы были в центре, а войска Речи Посполитой (которые медленнее других занимали свои позиции) — на возвышенностях правого фланга. Противник имел значительный численный перевес над силами Мерзифонлу Кара Мустафы, которые насчитывали около 30 000 человек, плюс неизвестное количество молдаван, валахов и татар. Яростная битва, которая началась 12 сентября, продолжалась до вечера. Утром основная борьба шла в низине у реки, но как только Собеский с кавалерией Речи Посполитой сумел нагнать другие воинские контингенты, стали возможными слаженные действия. К концу дня, когда противник перешел в наступление, османская армия была рассеяна, а те, кто еще не был разрублен на куски, поняли безнадежность своего положения и бежали. Осада закончилась провалом. Когда войска союзников стали собирать трофеи на брошенных позициях османской армии, люди Собеского захватили львиную долю добычи, в том числе и украшенные великолепной вышивкой шатры высшего командования, которые сегодня можно увидеть в музеях Кракова и других городов, расположенных на бывших польских землях.
    Те османские силы, которые не были уничтожены или взяты в плен, страдая от холода и голода, отступали по дороге на Дьёр, где они и переправились через реку Раба. Когда известие о поражении под Веной пришло в лагерь султана под Белградом, он пришел в ярость и, угрожая казнить Кара Мустафа-пашу, потребовал, чтобы тот предстал перед ним. Но великий султан отказался следовать в Белград, ссылаясь на то, что он болен. Было понятно, что в ближайшее время надо начинать подготовку к следующей кампании, и Мехмед со своей свитой направился обратно в Эдирне, не дожидаясь, когда Кара Мустафа прибудет в Белград. Если вина за поражение (не принимая во внимание вмешательство Собеского) и лежала на Кара Мустафе, то она не столько была обусловлена его решением идти прямо на Вену, сколько некоторым количеством допущенных с его стороны технических просчетов. Например, он не стал использовать во время осады тяжелую артиллерию, отдавая предпочтение легким пушкам, которые несомненно отличались большей подвижностью и транспортабельностью, но оказались неспособны пробить брешь в сильно укрепленных стенах Вены. Он не сумел ничего противопоставить предпринятым защитниками города успешным операциям по контрминированию, и они ослабили натиск османских войск во время осады.
    Перед тем как отойти на зимние квартиры, Мерзифонлу Кара Мустафа-паша реорганизовал оборону венгерского фронта. Он обвинил в разгроме губернатора Буды, который еще в начале кампании не согласился со стратегией обхода Дьёра и наступления на Вену, а впоследствии своим неумелым руководством войсками вызвал неудовольствие великого визиря. Он был казнен, а его поместье конфисковано в пользу казны.
    Мерзифонлу Кара Мустафа-паша долгое время был ближайшим советником султана, но любые связанные с ним сомнения, которые, возможно, имелись у Мехмеда IV, стали для него явью во время отсутствия великого визиря, вызванного его участием в кампании. Причиной тому были заговорщики, которые фабриковали сообщения о беспорядках в империи. Услышав о поражении под Веной, один из них, смотритель султанских конюшен, Бошнак («Босниец») Сары («Гладкокожий») Сулейман-ага, по словам Силахдара Финдиклили Мехмед-аги, заявил, что с «нашим врагом [т. е. с Мерзифонлу Кара Мустафа-пашой] покончено; настало время отмщения». Другими заговорщиками были главный черный евнух Юсуф-ага и третий визирь, Кара Ибрагим-паша. Мехмед уступил давлению со стороны очернителей Кара Мустафы, и великий визирь был казнен. Это случилось в Белграде, в Рождество 1683 года. Как раз в это время он занимался планированием нового наступления, которое намечал на весну следующего года. Освободившуюся должность великого визиря занял Кара Ибрагим. Тело Кара Мустафы было погребено в Белграде, во дворе мечети, расположенной напротив дворца. Хотя, согласно отчетам Силахдара Финдиклили Мехмеда-аги, султан приказал, чтобы его голову привезли в Стамбул, для погребения в гробнице великого визиря, находившейся неподалеку от Крытого базара, череп, который хранится в городском музее Вены, принято считать черепом Кара Мустафы.

Глава 10
Империя разоблачает
    В начале февраля 1684 года тревожные сообщения из Белграда достигли султанского двора в Эдирне: командующий венгерским фронтом, Текирдаглы Бекри Мустафа-паша, сообщал султану Мехмеду IV о том, что христианские государства вступили в союз, направленный против Османской империи. Московия, писал он, планирует нападение на Крым, тогда как польско-литовская Речь Посполитая надеется вернуть себе Подолию и захватить Валахию; Венеция готовит нападения на Боснию, на Крит в Средиземном море, на побережье Румелии, а также на острова в Эгейском море; Швеция, Франция, Испания, Англия, Объединенные провинции Нидерландов, Генуя и Папская область также являются участниками этого союза. Собравшиеся в Эдирне государственные деятели Османской империи высказали свои опасения в отношении ведения войны на многих фронтах и решили, что на каждый театр боевых действий надо назначить командующего, тогда как султан или великий визирь Кара Ибрагим-паша остались бы в тылу, чтобы присматривать за приготовлениями к предстоящим военным кампаниям. Сам Текирдаглы Бекри Мустафа не отличался крепким здоровьем и вместо него в Буду был направлен губернатор Диярбакыра, Шайтан-Мелек («Дьявол-Ангел») Ибрагим-паша. Сторонами, подписавшими заключенный в марте 1684 договор Священной лиги, стали австрийские Габсбурги, Польско-литовское государство, Венеция и Папская область, а подписанное летом 1684 года перемирие между Францией и Австрией предвещало еще худшйе последствия, однако то обстоятельство, что мир между Францией и Османской империей был продлен на следующий год, отодвигало возможность участия Франции в антиосманской коалиции.

    После кончины Мерзифонлу Кара Мустафа-паши следующим выдающимся отпрыском семейства Кёпрюлю стал Фазыл Мустафа-паша, который был вторым сыном Кёпрюлю Мехмеда и братом Фазыл Ахмед-паши. Вместе со своим братом он присутствовал на заключительном этапе осады Ираклиона и по рекомендации Мерзифонлу Кара Мустафы был назначен седьмым визирем, но, получив от султана поручение охранять валиде-султан и юных принцев, он принял лишь незначительное участие в дальнейших военных кампаниях. Близкие отношения с султаном должны были способствовать еще большему расположению владыки, но после поражения под Веной последовала волна неприязни к семейству Кёпрюлю, а также смерть Мерзифонлу Кара Мустафы и назначение Кара Ибрагим-паши на освободившийся после его кончины пост великого визиря. В этих обстоятельствах Фазыл Мустафа лишился важного поста губернатора находившейся в Северном Причерноморье провинции Ози, полученного им перед тем, как его зять лишился головы. Этот пограничный округ перешел под командование соратника великого визиря, Сары Сулеймана, который стал пашой, а Фазыл Мустафа был отстранен от активного участия в следующей, опасной фазе войны.
    Некомпетентность противников клана Кёпрюлю, которые теперь пришли к власти, стала причиной обрушившихся на Османскую империю бедствий. В ходе своего отступления из Вены они потеряли Эстергом, расположенный на Дунае, севернее Буды. Этим городом турки владели начиная с 1543 года, если не считать тех десяти лет, на протяжении которых он находился в руках Габсбургов. В течение 1684 года имело место значительное продвижение австрийцев в глубь Венгрии: пали Вышеград и Вац, два ключевых опорных пункта, расположенных неподалеку от Эстергома, а Буда оказался в осаде. Южнее этого города австрийцы разбили наголову османские войска, находившиеся от него на расстоянии дневного перехода. В 1685 году турки вернули Вац, но попытка отвоевать Эстергом ни к чему не привела, и провинция Уйвар (которую всего двадцать лет назад присоединил Фазыл Ахмед-паша) была потеряна. На Западе это было воспринято с большим воодушевлением. В эти годы активность проявляла и Венеция: ее войска осадили и взяли находившиеся на ионическом побережье Греции крепости Санта-Мавра, Превеза и Пилос и несколько других крепостей, а также османские опорные пункты в Далмации.
    После окончания кампании 1685 года Сары Сулейман-пашу вызвали в Эдирне и вскоре назначили великим визирем вместо Кара Ибрагим-паши, который, как считалось, не смог наладить снабжение армии всем необходимым. Султан позволил Кара Ибрагиму отправиться в паломничество по священным местам, которое он так хотел совершить, но недоброжелатели распустили сплетни, согласно которым его истинной целью было создание в Анатолии противозаконных военных формирований. В результате, его поместье конфисковали, а сам он был сослан на Родос. Правительство интересовалось распространяемыми слухами, поскольку в Стамбул снова стали поступать сообщения о бесчинствах и разбое анатолийских ополченцев, некоторые из которых занимались разграблением городов и деревень (когда попытки утихомирить их силой провалились, власти решили, что единственное решение состоит в том, чтобы отправить их на военную кампанию).
    Когда война стала собирать свою суровую дань, правительство задумалось о человеческих и материальных потерях и о неизбежном опустошении казны. В начале 1686 года в присутствии султана проводился военный совет, на котором присутствовали высокопоставленные священнослужители, военачальники и государственные деятели. Преобладало мнение, что ведение столь важной кампании теперь требует присутствия на фронте либо самого султана, либо великого визиря. Если бы армией командовал великий визирь, тогда султану не нужно было оставаться в Эдирне, а следовало вернуться в Стамбул, чтобы избавить жителей этого района от неоправданного несения дополнительного финансового бремени, связанного с постоянным присутствием двора. В апреле Мехмед IV прибыл в Стамбул и обнаружил, что в его столице свирепствует голод (на самом деле, в подобном состоянии пребывала значительная часть империи, причем в некоторой степени это было вызвано негативными последствиями ведения войны). Цены на основные продукты питания резко подскочили, и в некоторых частях Малой Азии люди питались только корнями растений и скорлупой орехов. Чтобы отметить возвращение двора в столицу, после столь многих лет отсутствия, султан посетил священную усыпльницу Айюба Ансари, находившуюся в верхней части бухты Золотой Рог. После этого он, отказавшись от пребывания в замкнутом пространстве дворца Топкапы, решил проводить время, отдыхая в парках, расположенных вдоль Босфора.
    Таким образом, Сары Сулейман-паше поручили вести армию на венгерский фронт и были направлены предписания провести еще одну мобилизацию. Мехмед принял великого визиря на особой аудиенции, в ходе которой преподнес ему священное знамя пророка, передав и знамя и великого визиря на попечение Всевышнего. Вопреки всей предшествующей практике, была развернута накидка пророка (предположительно доставленная в Стамбул раньше, чем священное знамя, сразу после того, как в 1517 году Египет был завоеван султаном Сулейманом I), будто бы для того, чтобы призвать на помощь силу этой священной реликвии. Согласно сведениям Силахдара Финдиклили Мехмеда-аги, который в то время служил во дворце и если не был свидетелем этой церемонии, то несомненно слышал о ней, все присутствующие были доведены до слез зрелищем происходящего.
    Кампания 1686 года оказала решающее влияние на судьбы Османской империи. Второго сентября город Буда, находившийся в руках турок с 1526 года, когда султан Сулейман I завоевал большую часть Венгрии, пал перед осаждавшей его армией Габсбургов. Без малого сто пятьдесят лет провинция Буда стояла на рубежах двух империй: Османской и Габсбургов. В отличие от Вены, Буда был османским городом, и его потеря нанесла значительный ущерб, как в психологическим, так и в военном отношении. Турки держались за Венгрию, рассыпавшуюся по мере того, как одна ее крепость за другой сдавалась противнику. Когда пришла зима и османская армия отступила на зимние квартиры в Белград, австрийцы, помимо прочего, сумели расставить свои гарнизоны в некоторых замках Трансильвании.

Пока Сары Сулейман-паша находился на фронте, его заместителем в Стамбуле был назначен некий Реджеп-паша. Эта должность стала наградой для сторонника той же партии, и тоже боснийца, за его участие в смещении Кара Ибрагим-паши, который был предшественником Сары Сулеймана. Реджеп-паша сам хотел стать великим визирем и желал видеть на троне старшего сына Мехмеда IV, принца Мустафу, которому было 23 года. Впервые со времени смерти Ахмеда I, скончавшегося в 1617 году, у султана были и сыновья и братья, которые могли стать его преемниками. Предвидя, что прибытие в Стамбул взбунтовавшейся армии вызовет хаос, Реджеп-паша высказал шейх-уль-исламу Анкарави Мехмеду-эфенди ту мысль, что поскольку в намерения бунтовщиков, вполне возможно, входит низвержение султана и возведение на трон его брата, принца Сулеймана, было бы разумно, упреждая их действия, незамедлительно сделать султаном Мустафу. Возможно потому, что шейх-уль-ислам отдавал предпочтение почти достигшему средних лет Сулейману, он отказался дать фетву, которая стала бы основанием для совершения предложенного акта измены. Реджеп-паша попытался его сместить, но это выходило за рамки его полномочий, и когда об этом сообщили султану, он приказал арестовать и осрамившегося великого визиря, и его заместителя-интригана. Фракция противников клана Кёпрюлю была в смятении. Султан Мехмед послал своих людей в район пролива Дарданеллы, чтобы вернуть своего верного союзника, Фазыла Мустафа-пашу, который находился там в изгнании. Его слово для военных значило больше, чем слово самого султана, и Мехмед назначил его вместо Реджеп-паши заместителем великого визиря. Понимая неизбежность прибытия армии в столицу, султан действовал самым решительным образом, надеясь, что это умиротворит войска и положит конец опасным беспорядкам.
    Реджеп-паша бежал, на время ускользнув от ареста. Это случилось незадолго до того, как был схвачен и казнен Сары Сулейман, который, переодевшись, скрывался в парке, расположенном в отдаленной от Стамбула северной части побережья Босфора. Чтобы умиротворить войска, возвращавшиеся из Венгрии, им прислали его голову. Ее доставили новому великому визирю Сиявуш-паше, когда он со своей армией находился в Пловдиве. Там 17 октября 1687 года, после перехода из Ниша, армия встала лагерем. В шатре великого визиря собравшимся офицерам было зачитано сопроводительное письмо султана: он писал, что они сами могут посмотреть на голову Сары Сулеймана и что Реджеп-паша, которого ищут днем и ночью, будет казнен, как только его схватят. Султан обещал, что оплата и довольствие будут предоставлены им в полной мере и что делается все возможное, чтобы исправить все несправедливости, от которых армия пострадала по вине Сары Сулеймана. Но, продолжал султан, солдатам не следует возвращаться в Стамбул в то время, когда повсюду идет война. Они должны зимовать в Пловдиве и Софии, пока не будут сформированы дополнительные войска и найдены новые финансовые ресурсы для продолжения войны. Но войска не были этим удовлетворены — они не услышали ничего нового в том, что им сказал султан. Они хотели услышать о дальнейших мероприятиях, направленных на восстановление захваченных крепостей, выплату жалований и создание условий для службы размещенных в них гарнизонов. Примечательно то, что, помимо прочего, они требовали, чтобы султан отказался от привычных выездов на охоту. Мятежники были в скверном настроении: они обрубили канаты шатра великого визиря и послали имперские знамена вперед, к следующему перевалочному пункту на пути в Стамбул.
    Главарем взбунтовавшихся войск был анатолиец Йеген («Племянник») Осман, который служил на венгерском фронте под командованием Шайтан-Мелек Ибрагим-паши. Когда его военачальника казнили за то, что в 1685 году он потерял провинцию Уйвар, Йеген Осман бежал домой, на восток, с большой группой недовольных солдат, которые снова стали грабить города и села по всей центральной Малой Азии. Как и в прежние времена, государство пыталось купить его готовность к сотрудничеству, поэтому он был назначен командующим анатолийским ополчением. На венгерском фронте он сделал из ополчения боеспособное подразделение, и это в то время, когда нехватка опытных бойцов стала настоящей проблемой. Таким образом, именно поощрение в виде назначения на государственную должность привело к тому, что он сыграл заметную роль в бурных событиях тех лет.
    18 октября армия вышла из Пловдива и через восемь дней подошла к Эдирне. Йеген Осман (теперь уже паша) посоветовал своим товарищам остановиться здесь, а не идти на Стамбул. С ним согласился великий визирь Сиявуш-паша, но противоположной точки зрения придерживались султанские полки, в том числе и янычары, которые настаивали на том, чтобы продолжить движение на Стамбул и там решить все проблемы с помощью силы. Их угрожающие интонации убедили Йеген Османа: стало ясно, что только низвержение султана сможет удовлетворить его ополченцев и тех, кто совершал с ними этот переход. В первый день нового года по исламскому календарю в Стамбул пришло направленное султанскими полками письменное требование сместить Мехмеда IV с престола. Фазыл Мустафа-паша уже получил от великого визиря сведения о требовании, которое выдвинули войска, а султан согласился уступить трон своему сыну, принцу Мустафе. Он созвал собрание в мечети Айя София, на котором собрались самые авторитетные правоведы империи, командиры султанских полков, а также государственные деятели и видные горожане, которым должны были зачитать требования, выдвинутые приближавшейся армией. Однако собрание решило, что султану Мехмеду IV следует отречься в пользу своего брата, Сулеймана. В то время Силахдар Финдиклили Мехмед-ага служил пажом во внутренних покоях и, как он выразился, стал «свидетелем всех подлинных событий»:
    Главный черный евнух пошел в ту часть [дворца Топкапы], которая называется Самшитовыми [апартаментами], где держали принца Сулейман Хана, и пригласил его оставить свои покои. После этого принца, который решил, что с ним должны покончить, сразуже охватил страх, и он отказался выходить. «Ваше величество, мой султан, не пугайтесь! Клянусь Всевышним, я не имею против вас ничего дурного. Все имперские министры, ученые богословы и ваши военные слуги избрали вас [следующим] султаном и ждут, когда вы окажете им честь своим присутствием. Мы в вашем распоряжении». Все еще испытывая беспокойство, принц ответил сквозь слезы: «Если есть распоряжение о моем смещении [т. е. о казни], то скажите мне, и тогда перед тем, как распоряжение будет исполнено, я, как это положено, прочитаю свои молитвы. Меня держали здесь сорок лет — с самого детства. Чем потом умирать [тысячу раз] каждый день, лучше было бы умереть в самое первое мгновение…»
    Еще раз облобызав стопу принца, этот высокопоставленный сановник ответил: «Умоляю вас, ради Всевышнего, не говорите таких слов: вам уготована не смерть, а трон». [Когда главный черный евнух говорил все это в присутствии слуг принца], стоявший рядом с принцем младший его брат Ахмед, решив подбодрить брата, сказал: «Уходите, не бойтесь, Ага [т. е. главный черный евнух] всегда говорит правду». После этого принц вышел из своих покоев. Поскольку он был одет в халат из красного атласа и обут в короткие и тяжелые сапоги для верховой езды (на протяжении долгих лет ему было нечего носить, кроме одежды самого жалкого и вульгарного вида), Ага принес один из своих собственных халатов — синевато-коричневый, из тонкого сукна, отделанный собольим мехом, [который он] накинул поверх атласного халата [принца Сулеймана], а [потом] подал свою руку принцу и повел его с благоговением и почтением в Павильон блаженства, внутренних покоев, и усадил его на трон, стоявший у бассейна. Теперь вперед вышли оруженосец и пажи внутренних покоев, и когда принц вместе с ними двинулся в направлении имперского Зала Аудиенций, он поинтересовался: «Вы собираетесь зайти в Львиный Дом,[39] [когда совсем] стемнеет, и там казнить меня?» «О, мой Господин, — воскликнул оруженосец, — как вы могли такое подумать? Упаси вас Всевышний! Может быть, вам известно, что ваш переход [из Самшитовых апартаментов] был произведен по той причине, что вам следует взойти на трон. Посмотрите, вот ваш слуга, главный белый евнух вместе с имперским глашатаем выходят из внутренних покоев, чтобы вас встретить». Главный белый евнух обратился с приветствиями [к принцу] и, взяв принца под левую руку, сопроводил его в имперский зал аудиенций и усадил его [на трон]. В соответствии с древним обычаем священный тюрбан пророка Иосифа, [хранившийся] в имперской сокровищнице,[40] был вынесен и возложен на благородную голову [принца] и украшен тремя обвешанными драгоценностями перьями, которые свисали вниз. Солнце почти поднялось на высоту, равную длине одного с половиной копья: было три часа.
    [Принц Сулейман] взошел на имперский трон… и первым в очереди желавших принести клятву верности стоял регистратор потомков пророка Мухаммеда, за которым следовали заместитель великого визиря, канцлер, главные судьи провинций Румелия и Анадолу, а затем и шейх-уль-ислам [т. е. Деббагзаде («Сын дубильщика») Мехмед-эфенди, который стал преемником Анкарави Мехмеда-эфенди] со множеством ученых богословов, затем следовали высшие офицеры ополчения, султанских полков, а также взбунтовавшейся армии, глава дворцовых привратников — все они принесли клятву верности султану. Султан также поприветствовал собравшихся в имперском зале аудиенций, а затем удостоил своим присутствием Павильон внутренних покоев, где его усадили на трон возле бассейна. Теперь пришли давать клятву верности служащие казначейства, а также системы снабжения армии и проведения кампаний. Пришел главный черный евнух, Али-ага, который принес имперский рескрипт взять под стражу брата [нового султана], Ахмед Хана, смещенного султана [т. е. Мехмеда IV] и двух принцев… Мустафу Хана и… Ахмед Хана [т. е. сыновья Мехмеда IV]; эти трое были взяты под стражу и переведены в Самшитовые апартаменты. В тайне от придворных и горожан [Стамбула] имперское предписание было представлено султану Мехмед Хану, который сказал: «Я склоняю голову перед волей Всевышнего. Нас казнят сразу же после того, как заключат в тюрьму?» На это Ага ответил: «Упаси Бог, ваше величество! Возможно, этот день никогда не наступит. В приказе говорится только о вашем заточении». В тот же самый день дворцовые геральды донесли это благоприятное известие до валиде-султан, за что получили от нее бесчисленное количество подарков. Глашатай ознакомил весь город с радостной вестью о вступлении на престол нового монарха, пятничная проповедь была прочитана во имя недавно возведенного на престол султана, а на монетах теперь выбивали его имя.
    Ни Мехмед IV, ни его сыновья прежде никогда не проводили столько времени во дворце. Во время своего царствования султан большую часть времени находился со своим двором в Эдирне, а находясь в Стамбуле, он предпочитал павильоны в султанских парках сумраку дворца Топкапы. Впрочем, Мехмеду, должно быть, позволили покинуть столицу после низложения, поскольку в 1692 году он умер в Эдирне. Он был погребен в усыпальнице своей матери Турхан Султан, рядом с ее мечетью, находившейся в торговом квартале Стамбула.
    Смещение Мехмеда удовлетворило требования мятежных войск. Йеген Осман-паша со своими ополченцами остался за городом, а великий визирь, вместе с султанскими полками и всеми сопровождавшими его бюрократами, вошел в Стамбул, чтобы следить за действиями администрации города. Однако 14 ноября, как только янычары собрались на своей площадке для парадов, а султанские кавалеристы на ипподроме, они огласили новые требования, призывая выдать им Реджеп-пашу, который в течение месяца уходил от ареста, а потом был схвачен в Чаталджире, Фракия. Через четыре дня было решено выплатить им девятимесячную задолженность по денежному содержанию, в надежде, что это убедит их вернуться в казармы, но, когда производились выплаты кавалеристам, с плаца янычар пришло известие о том, что янычары отказались получать деньги до тех пор, пока они не получат подношений, которые по традиции делал каждый всходящий на трон султан. Кавалеристы присоединились к этому требованию и вскоре в городе начались беспорядки. Не имея в своем распоряжении наличных денег и отчаявшись утихомирить волнения, оказавшиеся в осаде власти были вынуждены предоставить зачинщикам беспорядков такие права по сбору налогов, какие они желали получить. Так, чтобы отговорить Йеген Осман-пашу от вступления в город, его назначили губернатором провинции Румелия. Деньги, необходимые для того, чтобы восходящий на трон султан сделал подношения тысячам имевшим на это право воинам (согласно подсчетам Дефтердара Сары Мехмед-паши, их было по меньшей мере 90 000, из которых приблизительно 70 000 составляли янычары и около 5000 — кавалеристы), наскребли благодаря финансовым поступлениям, которые пришли из некоторых восточных провинций. Реджеп-паша был казнен, но казалось, ничто не сможет успокоить войска.

Но эти мирные предложения не положили конец войне, подготовка к продолжению которой шла полным ходом. В отсутствие твердой руки, которая могла бы мобилизовать военную экономику, подавление военного мятежа и возведение на престол нового султана нисколько не улучшили состояние османской армии на Венгерском фронте, где к тому времени ее присутствие сократилось до немногочисленных гарнизонов, удерживающих несколько второстепенных крепостей. Самым сильным ударом, который Османская империя испытала в 1688 году, стала потеря Белграда, который после месячной осады, 8 сентября, капитулировал перед армией Габсбургов. Йеген Осман-паша не предпринял ни единой попытки организовать сколько-нибудь эффективную оборону. Вместо того чтобы заставить своих солдат сражаться с противником, он позволил им разграбить базары города, а потом вместе с ними отступил далеко за линию фронта, в безопасный Ниш, предоставив оборону Белграда заботам губернатора Румелии. В битве на подступах к городу армия Габсбургов под командованием курфюста Баварского Максимилиана Эммануила легко одержала победу над Имре Тёкёли и еще оставшимися там османскими войсками. Удивительно, что Белград продержался целый месяц: ведь город не располагал достаточно сильным гарнизоном, и у его защитников не было никаких надежд на снятие осады. Зульфикар-эфенди со своей делегацией прибыл в лагерь Габсбургов, когда осада уже закончилась. Его оценка заключалась в том, что, хотя австрийское оружие одержало победу, войска Габсбургов оказались в тяжелом положении и готовы отступить, как только обеспечат оборону своей территории. На протяжении более чем полутора столетий эта стратегически важная крепость оставалась несокрушимой передовой базой, из которой осуществлялось руководство военными операциями против Габсбургов. С ее потерей сразу же открылась дорога на Стамбул. Чтобы скрыться от наступавших австрийских войск, жители Белграда бежали вниз по течению Дуная. Так же поступили и гарнизоны османских укрепленных пунктов, расположенных на берегах этой реки. К октябрю Зульфикар-эфенди и Маврокордато были арестованы и находились под стражей за пределами Вены.
    На Йеген Османе лежала ответственность за то, что Габсбургам было позволено без особых усилий продвинуться в глубь основной территории Османской империи. Но даже после потери Белграда его еще на год оставили в должности командующего этим опасным фронтом. Других опытных командиров там просто не было, а ни один из тех военачальников, которые находились под рукой у центральной власти, не был уверен в преданности своих подчиненных. Когда рубежам империи грозила такая опасность, Йеген Османа сочли единственным возможным претендентом. Были разосланы приказы о призыве на военную службу всех пригодных к ней мусульман. Кроме того, участие в предстоящей военной кампании было объявлено долгом для освобожденных от военной службы лиц, которые, являясь налогоплательщиками, должны были предоставить средства, необходимые для продолжения войны. От них потребовали досрочно оплатить некоторые налоги, что было беспрецедентной мерой, принятой с целью пополнить финансовые ресурсы государства.
    Несмотря на то что Йеген Осман-паша оказался самым крупным просчетом османской стратегии в Венгрии, вновь обретенное ощущение активной деятельности, вызванное приготовлениями к тому, чтобы дать отпор австрийцам, пробудило в государственных деятелях империи надежду на то, что Йеген Османа можно перехитрить. Самые высокопоставленные чиновники, от великого визиря до шейх-уль-ислама Деббагзаде Мехмеда-эфенди (который снова был назначен на этот пост после снятия Фейзуллы-эфенди), и командиры султанских полков были едины во мнении, что если Йеген Османа и его сообщников «изъять из обращения», то тогда будет одержана победа. Правительство также было решительно настроено на то, чтобы ослабить его статус харизматического лидера недовольных, и собиралось лишить его полномочий начальника ополчения. Йеген Османа лишили звания и в течение нескольких месяцев расформировали подразделения солдат нерегулярной армии, которые были созданы еще в начале столетия для того, чтобы обеспечить численность личного состава, достаточную для ведения войн с Ираном и Австрией. Поскольку бойцовские качества этих людей по-прежнему были востребованы, их в принудительном порядке ввели в состав подразделений, которые не запятнали себя причастностью к мятежу. Этим правительство надеялось отбить у них желание оказывать сопротивление государству. Фетва санкционировала преследование любого причастного к мятежу (в число которых теперь входил и Йеген Осман), и соответствующие приказы были направлены губернаторам провинций Румелия и Анатолия. Особенно сильно был укреплен лежавший на пути между Анатолией и Румелией район пролива Дарданеллы. Это было сделано для того, чтобы оказать сопротивление мятежникам, которые могли попытаться переправиться через пролив с целью войти в Стамбул, как это случалось в прошлом, когда имели место волнения в провинциях. Та роль, которую сыграл Йеген Осман и его сторонники, пренебрегшие обороной венгерского фронта, была сопоставима с теми слишком хорошо известными актами разбоя на дорогах и мародерства в сельской местности и городах, которые они творили в Анатолии. После падения Белграда Йеген Осман-паша провел зиму в Софии. Весной, обнаружив, что призыв обратить против него оружие серьезно ограничивает свободу его передвижения, он бежал на запад, в направлении Албании. Возле города Печ он и тринадцать его сторонников были убиты местными жителями, в доме одного из которых их приняли как гостей. Двое его ближайших сподвижников, переодевшись, бежали в Египет, но по прибытии туда были схвачены и возвращены в Эдирне, где их казнили. Похожая судьба ожидала и других его сообщников, тех, которые бежали в направлении Ирана, но были схвачены, когда добрались до Эрзурума, и затем казнены. Правительству Османской империи, наконец, удалось найти лучшее применение мятежникам, которые служили серьезным препятствием нормальному проведению важнейших военных операций, необходимых для того, чтобы добиться успеха в войне против Священной лиги.
    Теперь на ход войны оказывали воздействие события, происходившие далеко за пределами Османской империи. Шансы на успешный исход весьма щекотливых мирных переговоров, инициатором которых был Вильгельм III, зависели от того, как поведет себя изменчивая фортуна по отношению к каждому из участников или потенциальных участников этого конфликта. Вскоре после знаменательной победы австрийцев под Белградом французский король Людовик XIV вторгся в Пфальцграфство, нарушив перемирие 1684 года, согласно которому он клятвенно обещал в течение двадцати лет сохранять мир с императором Леопольдом. Возобновление с октября 1688 года войны с Францией в Западной Европе (войны, которая получила множество названий, таких как Война Аугсбургского союза, Война Великого альянса, Девятилетняя война или Война короля Вильгельма) отвлекло ресурсы Габсбургов от войны с Османской империей, поскольку теперь воевать надо было с двумя непреклонными противниками на двух отдаленных друг от друга фронтах.

    10 апреля 1689 года шатры султана были поставлены на равнине Эдирне. Поскольку мирные переговоры, которые вел Зульфикар-эфенди, не слишком продвинулись вперед, Сулейман II столкнулся с необходимостью сдержать свою клятву и, встав во главе османских войск, заслужить титул «Гази». Государственная казна была до некоторой степени пополнена, суровые законы о мобилизации были обнародованы, Йеген Осман-паша и его сподвижники были ликвидированы, а волнения в Анатолии подавлены. Участие султана в военных действиях должно было восстановить уверенность в том, что империя в состоянии уцелеть, но, в то же самое время, являлось отчаянной мерой, направленной на то, чтобы сохранить честь и удержать территорию в ситуации надвигавшейся катастрофы. Вместе с армией султан прибыл в Софию, где занимавший пост губернатора араб Реджеп-паша был назначен главнокомандующим армией. До него эту должность занимал Йеген Осман-паша. Было редкостью, если не беспрецедентным случаем, чтобы араб занимал столь высокую должность. Подобное предубеждение к арабам выразил и Дефтердар Сары Мехмед-паша, который в своих хрониках тех лет пренебрежительно высказывается о происхождении Реджеп-паши, но все же указывает на то, что он прославился своей храбростью. По мнению Дефтердара Сары Мехмеда, проблема состояла в том, что как раз тогда, когда армии был так нужен мудрый и способный главнокомандующий, на эту должность назначили человека, у которого не было хороших отношений с войсками, который не обращался к ним за советом, перед тем как начать действовать, и не задумывался о последствиях своих действий.
    События 1689 года показали, что фанфары по поводу «участия» султана в кампании не могут скрыть того факта, что хотя Габсбургов и теснили в других местах, но возможности обороны Балкан стали хуже, чем когда-либо прежде. 12 мая было подписано соглашение о создании новой западной коалиции против французов (в которую вошли Австрия, Англия и Нидерланды), и о своем присутствии на сцене европейской политики решительно заявил король Вильгельм. Этот Великий альянс пришел на смену Аугсбургскому союзу, заключенному в 1686 году между императором Леопольдом и некоторыми из германских князей. Зульфикар-эфенди требовал новых инструкций, соответствующих изменившимся обстоятельствам, и с этой целью отправил в Эдирне своего представителя. Теперь турки склонялись к тому, чтобы принять условия мира, предложенные Габсбургами, и Зульфикар-эфенди получил указание попытаться убедить императора вернуться в Белград и дать согласие на то, чтобы новая граница между империями проходила по линии Сава — Дунай. Помня о той решимости, с которой все участники Священной лиги отвергали возможность заключения сепаратного мира, турки были готовы признать завоевания Венеции на побережье Ионического моря и в Далмации, а также удовлетворить выдвинутое Речью Посполитой требование снести крепость Каменец. Однако в сентябре 1689 года новый французский посол при султанском дворе, маркиз Кастанье де Шатоне, энергично блокировал любую возможность подписания соглашения между Османской империей и Священной лигой, взамен предлагая союз между Османской империей и Францией. Усмотрев в этом шанс восстановить свое былое положение, турки снова лишили себя открывшейся было возможности заключить мир.
    Между тем новый главнокомандующий двигался со своей армией на север. Когда в конце августа они подошли к Белграду, пришло известие о том, что впереди вражеские войска. Араб Реджеп-паша приказал своим подчиненным преследовать противника, но враг изменил направление движения, и ночью преследователи попали под вражеский огонь. Оказавшись в дубраве, они потеряли возможность маневрировать и не могли сражаться. Поэтому, бросив тяжелое снаряжение, они побежали назад по дороге, которая вела в Ниш. Реджеп-паша уже не мог ни скоординировать передвижения своих войск, чтобы собрать полезные сведения о противнике, ни даже навести дисциплину среди своих солдат. Они отказались производить перегруппировку в Нише и стали отходить к Софии, чтобы там выразить свое недовольство великому визирю Текирдаглы Бекри Мустафа-паше. Последний удар был нанесен в конце сентября, когда Ниш пришлось отдать австрийским войскам, которые воспользовались тем, что османские войска не сумели защитить мост через бурную реку Нишаву. Разгром под Нишем ускорил массовую миграцию мусульман на юг, через Балканы в Малую Азию, начало которой положило падение Белграда в 1688 году. Теперь она усугубила процесс внутренних перемещений населения, вызванных войной и мятежом.

В добавление к спешно предпринятым мерам, направленным на удовлетворение самых неотложных потребностей кампании 1690 года, Фазыл Мустафа-паша энергично взялся за решение проблемы, с которой правительство Османской империи сталкивалось на протяжении всего XVII столетия — возвращение людей на земли, прежде оставленные ими как правило по причине войн или бандитизма. Правительство действовало решительно и в некоторых случаях все же пыталось силой заставить их вернуться в свои дома после сорока лет отсутствия. Безземельным крестьянам также предлагались стимулы заселить покинутые земли, но в результате такой политики правительство добилось лишь частичного успеха. Фазыл Мустафа сосредоточил свои силы на том, что, по его мнению, должно было стать более эффективными способами заселения этих земель. Для этого он собирался использовать две специфические группы населения: кочевые племена (которых государство всегда надеялось сделать оседлыми) и христиан, которые жили в империи.
    Переселение племен, традиционно ведущих кочевой образ жизни, было неотъемлемой частью османских завоеваний раннего периода, но было надолго забыто, когда на смену непреодолимому стремлению к экспансии пришла необходимость перейти к защите своих завоеваний. Теперь, когда далеко от линии фронта «для сельского хозяйства, благодаря переселению [принудительному] кочевых племен, вновь открылись разоренные и бесхозные земли», Фазыл Мустафа решил вернуться к старой политике для того, чтобы удовлетворить возникшие потребности. Уже в начале 1691 года были разосланы приказы о постоянном заселении курдскими и туркменскими племенами земель Малой Азии и территорий, лежавших еще дальше к востоку. Эти племена издавна кочевали со своими стадами между долинами и горными пастбищами и благодаря своей сезонной миграции имели некоторый опыт оседлой жизни. Эти племена освобождались от чрезмерного налогообложения в том случае, если они отказывались от своего кочевого образа жизни и начинали заниматься восстановлением сельскохозяйственного потенциала того района, куда их распределяли, и только пастухи (а не все племя) сопровождали стада на летние пастбища. На протяжении следующих лет племена принудительно переселяли в такие места, как излучина Евфрата в районе Урфа-Харран, земли, лежавшие между Искендеруном и Аданой, а также между Анкарой и Токатом, в излучине реки Кызыл-ирмак и в районе между Испартой и Денизли в юго-западной Малой Азии. Некоторое количество племен центральной Анатолии, которых обвиняли в убийствах и фабежах, были перемещены на Кипр и в сирийскую Ракку, где на них полагались как на передовую линию обороны от набегов бедуинов. Османское государство не находило никакого применения бедуинам, считая, что они немногим лучше неверных, поскольку они нападали на караванные пути, и в особенности на тот из них, по которому совершалось паломничество в Мекку. Профамма переселения оказалась неудачной: сопротивление племен проявлялось в том, что они поднимали восстания, особенно заметным было восстание 1697 года. Земли становились безлюдными так же быстро, как и заселялись. И дело было не только в том, что постоянное местожительство становилось непереносимой пыткой для людей, привыкших к свободе и ритму сезонных мифаций, но в том, что скудоумие чиновников находило практическое применение. Так, в некоторых местностях, избранных для заселения племенами, климат оказался слишком суровым, водоснабжение недостаточным, а почва непригодной для того, чтобы весь год заниматься сельским хозяйством. Короче говоря, это был плохо продуманный план, который не достиг своих целей, а неудача, которой закончилось столь фубое вмешательство в жизнь племен, продемонстрировала прозорливость тех, кто еще в середине XVI века настойчиво предупреждал чиновников уважать традиционные права тех племен провинции Багдад, среди которых им было поручено провести опрос.
    Переселение христианского населения, которое бежало из своих деревень, оказалось более простой задачей. Разрешение строить и ремонтировать церкви являлось безвозмездным даром со стороны властей, а один из предложенных Фазыл Мустафа-пашой стимулов к переселению стал быстрым и положительным ответом на соответствующие просьбы из Анатолии и Румелии. Это был не первый и не последний случай, когда османские власти проявляли снисходительность к желанию христиан империи заново отстраивать свои церкви. Хотя для того, чтобы прояснить этот ворос, нужны более глубокие исследования, но и сейчас ясно то, что подобные просьбы весьма часто удовлетворялись во время войны или мятежа, когда люди были вынуждены бежать ради сохранения собственной жизни. Правительство надеялось на то, что восстановление церквей поможет вернуть христианские общины на покинутые земли и вновь сделать сельское хозяйство продуктивным (а значит, и налогооблагаемым).
    Закон, введенный в 1688 году и впервые примененный в 1691-м, вносил изменения в тот принцип, на основании которого производились расчеты подушного налога с немусульман. Издавна этот налог взимался персонально с достигших совершеннолетия лиц мужского пола, но также его могли включить в местный налоговый сбор с деревни или города, а величина местного налога повсюду была разной, так как она зависела от доходов жителей. Местный налоговый сбор постепенно заменили подушным налогообложением, и хотя ставки налога время от времени пересматривались, этот пересмотр всегда отставал от реальности, и обязательства по выплате налога, размеры которого в последний раз были установлены еще в те времена, когда многочисленное население данной местности преуспевало, могли стать непомерной ношей для жителей истощенных войной населенных пунктов. Это несомненно оказало значительное влияние на усиление недовольства христианского населения деревень, расположенных на балканских территориях Османской империи, и стало причиной того, что оно бежало в контролируемые Габсбургами районы. Так расположенный на западном берегу Черного моря порт Варна лишился трети своего довоенного немусульманского населения, которое состояло приблизительно из 1300 семейств, и если бы в 1685 году не было проведено новое анкетирование, оставшимся немусульманам пришлось бы платить сумму налога, первоначально установленную для этих 1300 семейств. Хотя на практике сборщики налогов, наверное, оказались бы не в состоянии собрать налоги с потрепанных войной христианских общин.
    Правительство Османской империи обнаружило, что сбор налогов сопряжен с невиданными прежде трудностями, и в 1688 году решило осуществить реформу системы налогообложения. Когда Фазыл Мустафа-паша пришел к власти, он энергично взялся за проведение этой реформы, и с 1691 года подушный налог был снова установлен отдельно для каждого совершеннолетнего лица мужского пола, а не для всей немусульманской общины. Размеры выплат устанавливались в зависимости от достатка налогоплательщика, и для всей империи были введены единые ставки налога. Должно быть, переход на новую систему в самый разгар войны вызвал неразбериху и проходил не слишком гладко. Эта проблема усугублялась тем фактом, что, поскольку люди, облагавшиеся этим налогом, хотели (и это вполне понятно) оплачивать его теми деньгами, которые были у них под рукой, вышел указ, что приниматься будут только османские золотые монеты и монеты из чистого серебра. Разумеется, распространились злоупотребления при оценке размеров нового налога и во время его сбора, но в последующие годы была произведена необходимая корректировка, и он продолжал приносить казне значительную часть ее доходов. За этой реформой постепенно вводилось более эффективное налогообложение, которое позволило государству получать больше денег от своих иудейских и христианских подданных. Это было оправдано тем, что тяжелая обязанность защищать государство легла на плечи мужчин-мусульман, и поскольку они страдали и гибли на войне, то от немусульман было бы вполне справедливо потребовать более значительных финансовых вкладов в дело защиты османских владений.

Султану Ахмеду II было 48 лет, когда в 1691 году он заявил о себе как о преемнике своего брата Сулеймана. Он умер 7 февраля 1695 года в Стамбуле и был погребен в усыпальнице (в которой и по сей день покоятся останки 36 членов династии), построенной его дедом, султаном Ахмедом I. Его преемник, тридцатилетний Мустафа II, который был сыном Мехмеда IV «Охотника», вел менее уединенный и более вольный образ жизни, чем два его дяди, Сулейман и Ахмед. Хотя после низвержения своего отца он провел двенадцать лет в Эдирне, это было менее тягостным заточением, чем то, которому он подвергся во дворце Топкапы. Но до этого он сопровождал своего отца во время военной кампании. Как и его предшественники, он тоже рассматривал присутствие султана во главе имперской армии как ключ к победе и в своем первом воззвании объявил, что, подобно своему предку Сулейману I, он лично возглавит свои войска во время военной кампании. Три дня его государственные деятели обсуждали вопрос и пришли к заключению, что хотя затраты, связанные с участием султана, будут высоки, оно несомненно окажет содействие перелому войны в пользу Османской империи.
    Когда Мустафа II объявил, что он сам поведет армию на войну, то в отличие от скорее демонстративного воинственного пыла, который проявляли его дяди, он имел в виду именно то, что он сказал. 1 июля 1695 года он вышел из Эдирне, а 9 августа подошел к Белграду. Вместе с ним были шейх-уль-ислам Фейзулла-эфенди, который когда-то был его наставником, а вскоре после возведения Мустафы на престол снова стал главой иерархии священнослужителей, а также великий визирь Элмас («Алмаз») Мехмед-паша, который вознесся на этот высокий пост с незначительной должности, которую он занимал в архиве. В Белграде собрался военный совет, который должен был решить, возобновлять ли осаду Петроварадина или двигаться на север, в направлении Тимишоары, и попытаться отвоевать некоторые из трансильванских крепостей, расположенных на той территории, которая оказалась в руках Габсбургов. Австрийцы использовали одну из них, находившуюся к северо-востоку от Тимишоары, крепость Липова, в качестве передовой базы для нападений на этот важнейший опорный пункт Османской империи. Подкрепление и пополнение запасов гарнизона Тимишоары было предметом постоянного беспокойства командующих османскими войсками, поскольку австрийские армии то и дело приходили в этот район из своих расположенных западнее баз. В конце концов было решено, что если османские войска смогут отвоевать Липову, тогда у них в руках окажутся австрийские запасы продовольствия и снаряжения.
    Султан Мустафа инкогнито осмотрел крепость Белград и ее фортификационные сооружения и счел, что их ремонт произведен лучше, чем он того ожидал. Дополнительные бастионы и увеличившийся гарнизон укрепили обороноспособность крепости перед тем, как ее покинула основная армия. Липова была успешно взята, и значительное количество хранившихся там запасов было перевезено в Тимишоару. Когда пришла зима, султан и его армия двинулись на юг, через Валахию, и переправились через Дунай в районе Никополя, где Мустафа воссоединился со своим гаремом, который отошел туда из Белграда, опасаясь нападения австрийцев. Впервые за многие годы Мустафа предпочел зимовать в Стамбуле, а не в Эдирне, поскольку он хотел поближе увидеть приготовления к военной кампании 1696 года.
    Похоже, присутствие султана на фронте действительно обеспечило успех, и, по словам Силахдара Финдиклили Мехмеда-аги, следующий год сулил еще более крупные победы. По указанию султана Мустафы, он писал хроники событий с целью прославить правление этого монарха (сам султан высокомерно называл ее «Книгой побед»). В ней он упомянул и об удивительном открытии, которое в январе 1696 года было сделано в личной сокровищнице султана: там была обнаружена дорогостоящая сабля, а вместе с ней и бронзовая пластинка с объяснением происхождения клинка, выбитым на одной ее стороне знаками, принадлежавшими либо «сирийскому»,[42] либо ивриту, а на другой стороне арабской вязью. Согласно надписи на пластинке, эта сабля была сделана царем Давидом и именно ею он сразил Голиафа. Она побывала в руках Иисуса и в конечном счете досталась мамлюкам Египта (и как мы можем предположить, попала в Стамбул после того, как в 1516–1517 годах Селим I завоевал мамлюкские владения). Открытие этой сабли сочли промыслом Всевышнего, проявлением божественного одобрения, которое указывает на то, что султан Мустафа совершит великие деяния. Впоследствии султан дал обет носить эту саблю во время военных действий как талисман.[43]
    Однако, несмотря на эту чудесную саблю, кампания 1696 года оказалась безрезультатной и неудовлетворительной. Султан Мустафа собирался направить свою армию на Белград, но известие о том, что австрийцы взяли в осаду Тимишоару, заставило его изменить свои планы и, переправившись через Дунай, двинуться на север, чтобы оказать помощь этой крепости. Во время своей третьей военной кампании, в конце 1697 года, Мустафа вышел со своей армией из Эдирне и 10 августа подошел к Белграду. Тогда возникли серьезные разногласия относительно того, какими должны быть цели данной кампании. Противостоящие группировки выдвинули свои аргументы: либо укреплять свои позиции в Трансильвании, либо двигаться вверх по Дунаю и атаковать находившийся в руках австрийцев Петроварадин. По всей вероятности, комендант крепости Тимишоара решительно поддерживал первое мнение, тогда как комендант крепости Белград, Амджазаде Хусейн-паша, приводил доводы в пользу наступления на Петроварадин. За последние годы, в ходе войны на море против Священной лиги, которая шла параллельно войне на суше, Амджазаде Хусейн одержал несколько заметных побед над венецианцами в Эгейском море, и теперь он вполне убедительно выступал против ведения боевых действий в Трансильвании. Он утверждал, что в конце лета дожди превратят болотистую почву в сплошную грязь, что затруднит перевозку артиллерийских орудий, к тому же придется построить несколько мостов. Он напомнил собранию о разгроме на реке Раба в 1664 году, когда его кузен Фазыл Ахмед-паша погиб в той сумятице, которая наступила, когда он пытался заставить свои войска форсировать эту реку. Даже если они не смогут сразу же взять Петроварадин, они сумеют его осадить, и если эта крепость не будет вырвана из рук Габсбургов, у османской армии не будет возможности совершать дальнейшие завоевания. Его советом пренебрегли, и армия двинулась в направлении Трансильвании.
    Элмас Мехмед-паша предпочел идти на Тимишоару. Он не пользовался популярностью, и вызывал серьезное недоверие у Силахдара Финдиклили Мехмеда-аги, который в своем отчете о деяниях Мустафы II обвиняет его в том, что на протяжении предшествующих двух лет он намеренно вводил султана в заблуждение, преувеличивая численность армии, которая, по его утверждениям, составляла 104 000 бойцов, тогда как фактически количество боеспособных солдат приближалось к 50 тысячам. Поначалу казалось, что в своих суждениях Амджазаде Хусейн-паша был излишне осторожен, поскольку османская армия сумела без серьезных потерь форсировать три реки, наголову разгромить австрийские силы на реке Тиса и взять замок Титель, который они сравняли с землей, по причине невозможности оставить в нем гарнизон. Затем султан Мустафа благополучно переправился на восточный берег Тисы, с которого открывался путь на Тимишоару. Однако прежде чем за ним смогла последовать та часть его армии, которая находилась под командованием великого визиря, она подверглась атаке с тыла. Австрийские войска под командованием принца Евгения Савойского (которого часто считают величайшим генералом из всех, когда-либо служивших Габсбургам) уничтожили мост возле Сенты, которым могли воспользоваться силы великого визиря. Во время жестокой битвы был убит Элмас Мехмед и многие из самых высокопоставленных представителей военно-административного истэблишмента Османской империи. Силахдар Финдиклили Мехмед-ага, который переправился через реку вместе с султаном, описал ужас, который охватил его владыку, когда тот наблюдал за происходящим с дальнего берега и еще не был осведомлен о масштабах катастрофы.
    Когда султан Мустафа приказал еще оставшимся войскам защищать мост, они разбежались и попрятались в тростнике. Взяв с собой только то, что можно было перевезти налошади, султан и те немногие, кто был с ним, в том числе и его наставник шейх-уль-ислам Фейзулла-эфенди, отправились в Тимишоару, где надеялись оказаться в безопасности. Не сделав ни одной остановки на отдых, они прибыли туда через два дня. Имперский шатер был оставлен на поле битвы, но священное знамя и накидку пророка удалось сохранить. Силахдар Финдиклили Мехмед-ага скорбел о том, что в ходе битвы он потерял сундук, заполненный его собственными пожитками.

    Вот таким образом османская армия расплатилась за то, что не прислушалась к совету Амджазаде Хусейн-паши. Теперь его, оставшегося в тылу для защиты Белграда от нападений врага, назначили великим визирем вместо Элмаса Мехмед-паши. На фоне изменившегося международного положения битва при Сенте оказалась тем импульсом, который подтолкнул к заключению мира после четырнадцати лет войны. В 1697 году закончилась схватка между «Великим альянсом» и Францией, которая удерживала австрийские войска на западе. Теперь Австрии снова ничто не мешало бросить все свои силы против Османской империи. Мирные переговоры, которые с 1688 года, когда Зульфикар-эфенди прибыл в Вену (где он оставался четыре года и, прежде чем вернуться домой, некоторое время находился под арестом), замедлились, а потом быстро пошли на убыль, наконец-то были завершены. Это произошло, потому что члены Священной лиги, хорошо понимавшие то, что смерть испанского короля Карла II могла в любой момент снова вовлечь их в конфликт с Францией, стремились обезопасить восточные рубежи Австрии и высвободить войска Габсбургов, которые они надеялись задействовать в том случае, если война с Людовиком XIV возобновится.
    В этих мирных переговорах нашли свое отражение те сложные и запутанные взаимоотношения, которые в конце XVII века установились между самими европейскими государствами, а также между ними и Османской империей. Когда после разгрома при Сенте Амджазаде Хусейн-паша стал великим визирем, он не был склонен заключать мир и хорошо понимал, что бездействие военных будет истолковано как отсутствие решимости и поэтому ослабит позиции Османской империи на переговорах. Поэтому султан Мустафа приказал, чтобы приготовления к военной кампании 1698 года проходили в обычном порядке. Сам он находился в Эдирне, ожидая их завершения. Тем временем Амджазаде Хусейн выступил с армией в направлении рубежей империи, расположенных возле Белграда, и подошел к Софии в то время, когда посланники императора прибыли туда с изложенными в письменном виде мирными предложениями, как того и требовали турки. Посланники короля Англии и Голландии Вильгельма III при дворе султана лорд Пейджет и Якоб Кольер опередили армию и прибыли в Белград вместе с османскими дипломатами, канцлером Рами («Лучник») Мехмедом-эфенди и переводчиком Александром Искерлетзаде (Маврокордато). Тем временем военные действия продолжались: с северо-востока прибыла армия крымских татар, которая успешно наносила беспокоящие удары по австрийским позициям и совершала набеги на Польшу.